Танька никогда не считала себя достаточно красивой, чтобы выбирать кавалеров по своему вкусу. А если кто-то явно показывал свое к ней внимание, считала, что это потому, что тот думает, что такая некрасивая девица будет рада переспать с кем угодно. И, разумеется, оскорблялась. В результате, ее личная жизнь сводилась к череде коротких связей со скучными мальчиками фасона «так себе», которые не могли ей дать ничего. А тех, кого она хотела сама, Танька обходила десятой дорогой. Некрасивая и навязывается — хуже этого с ее точки зрения не было ничего.
Танька села под дальнее на поляне дерево и надулась. Ну вот… стоит просто-напросто посохнуть у костра, как сразу кто-то начинает пялиться глазами мартовского кота. И ладно бы… Танька задумалась, понравился бы ей такой взгляд у Герцога, попыталась себе это представить и хихикнула про себя. Получилась глупость.
Ей на колени что-то упало, и Танька вздрогнула всем телом. Это оказался небольшой камушек. Она подняла глаза и увидела Альбу, который махал ей рукой. Танька неохотно подошла, села рядом. Герцог приобнял ее за плечо, наклонился к уху.
— Напрягаться не надо, хорошо?
Танька сжала губы, опустила глаза и неохотно кивнула, пытаясь высвободиться.
— Ты не поняла. Никто ничего дурного тебе не хочет. Просто это было красиво. Очень красиво.
У Таньки потеплело где-то в желудке.
— Ну и вкусы у вас, сударь… — ехидно фыркнула она.
— Дура… — ласково сказал Герцог, обнимая ее второй рукой и утыкаясь носом ей в волосы. — Дура, ты когда последний раз в зеркало смотрелась?
— Днем. Когда мылась, — ответила Танька, чувствуя, что сарказм удается уже хуже.
— Ну, так очки себе купи…
Дальше было хорошо. Вторая канистра вина ходила по кругу, что не могло не радовать протрезвевшую в ходе купания Таньку. Головой она лежала на коленях Герцога и с легким недоумением водила пальцами по его голой груди. Было удивительно тепло и правильно. Он иногда брал ее руку и переплетал их пальцы, чуть сжимая, и тогда Таньке делалось так легко и сладко, как не было еще никогда.
До дома они добрели, слегка покачиваясь. Танька то шла за руку с Герцогом, то выбегала вперед, раскидывая руки и запрокидывая голову в небо.
— Ка-а-а-айф! — вопила она, не интересуясь, который нынче час ночи.
— Эк тебя плющит… — смеялись Герцог с Маршалом, но не мешали.
Спать не хотелось, что-то слишком буйное и яркое бурлило в груди. Танька зашла в дом за ветровкой, вышла в сад, где под яблоней расположились ребята с гитарой.
— О, гитара… здорово!
Танька долго слушала, как поют Герцог и Маршал. Их песни — странные, непривычные, и странным образом знакомые и понятные, бросали ее в легкую дрожь. Она не знала имен авторов, этих песен, но знала, о чем эти строки. О каких войнах, космических пространствах, звездных армадах идет речь. Знала — и боялась поверить. Ее ощутимо колбасило. Танька прятала руки под ветровку, чтобы скрыть дрожащие пальцы. Герцогу, который пел и играл больше, сейчас было не до нее — он иногда косился на напряженную, вибрирующую Таньку и клал ей руку на плечо, но это не помогало. Хорошо еще, что этих песен было не так уж много. Было много смеха -
…Пламя разрывов над головой,
крепка лобовая броня,
Я вечный воитель с бензопилой,
я герой грядущего дня!
Я вечный воитель с бензопилой,
санитары, держите меня…
И Танька подпевала, покатываясь со смеху. А потом были солдатские песни — афганские, чеченские, и Танька с трудом давила судорожный вздох, заменявший ей слезы.
…Здесь трусов нет, нет подлецов —
в тылу остались.
А были, так в конце концов
поразбежались.
Нет пьяных на передовой.
Пусть врут с надрывом.
Пьяны в купели огневой,
пьяны в купели огневой мы от разрывов…
Пожалуй, Маршал играл лучше — профессионально, но у него был довольно высокий голос. Отлично поставленный, богатый, но… Танька не любила высоких голосов. Любых. И пение Герцога ей нравилось больше. Или просто сам он ей нравился больше.
Танька долго сдерживала зуд в руках. Она умела играть, петь любила, но играла редко. В основном, на всяких семейных вечеринках для приходящих в дом гостей. Там требовались бардовские песни, а их Танька недолюбливала за однообразие и палаточно-байдарочную сентиментальность. Для себя она иногда сочиняла кое-что, но показывать было некому. А тут вдруг захотелось…
— Песня моя. Сразу скажу — на людях исполняется в первый раз. Так что — не стреляйте в гитариста, он лажает, как умеет…
— Ты пой, пой… — усмехнулся Маршал. — Взяла гитару — значит, пой.
— «Баллада о печати»… — представила песню Танька. Голос дрогнул, сбился, но после первых аккордов стало легче.
А на тонкой бумаге, на чертежных столах
Белоснежная птица взмывала так смело,
Уходила в пике так легко и умело,
И не знала про боль, и не знала про страх…
Но чертеж на бумаге не мог убивать —
И ложилась поверх белой птицы печать.
А на тонкой бумаге, в штабах на столе
Безобидно и стройно шагали отряды,
Получая снаряды, а после — награды,
И никто не остался лежать на земле…
Но солдат на бумаге не мог убивать —
И ложилась поверх чьих-то планов печать…
А на тонкой бумаге, в ребячьих стихах
Поднимали мальчишки железные птицы,
И мечтали — взлететь, совершить, приземлиться,
И играли в пилотов, летая во снах…
Но мальчишка-подросток не мог убивать —
И ложилась курсантам в билеты печать…
А на тонкой бумаге газетных листков
Проступали сквозь бравурность сводок событий
Имена не вернувшихся, пленных, убитых —
И пятнала страницы узорами кровь…
Чертежам и стихам не дано убивать —
Но ложится опять на бумагу печать…
Слушали ее молча и внимательно. Когда Танька взяла последний аккорд и отложила гитару, повисла пауза. Танька растерянно смотрела на обоих парней, пытаясь понять, сделала ли она что-то не так, или просто не догоняет.
— Однако… — спустя несколько минут, покачал головой Герцог, разглядывая землю возле ботинок. — Интересная песня. А, Маршал?
— Да, — с непонятной интонацией ответил тот. — Не самая банальная тема.
— Ну что, знакомиться будем? — вскинул на Таньку шальным серебряным блеском отливающие глаза Герцог.
Таньку сплющило. Она засунула под майку ставшие в момент ледяными и мокрыми ладони, стиснула себя за бока.
— А-а… м-мы вроде уже знакомы ж-же… — выговорила она дрожащим несчастным голосом.
— Да не в том смысле… — ухмыльнулся Маршал.
— А в каком еще? — попыталась сыграть в недоумение Танька, уже понимая, что не выкрутится.
— Ну как… я — маршал авиации Эскен Валль. Он, — Маршал кивнул на Герцога, — Командир Первой воздушно-десантной Имперской дивизии полковник Рэй Альба. А вот ты у нас кто?
Танька раскрыла рот, но сказать ничего не смогла. В связках горла неизвестно откуда завелась пара столовых ложек ненавистного абрикосового желе, а в желудке — кирпич.
— А ну-ка, офицер, доложите по всей форме! — неожиданно рявкнул Маршал так, что у Таньки что-то ощутимо хрустнуло в голове, она подскочила, щелкнув кроссовками, вытянулась в струну и выпалила:
— Его Императорского Величества особого гвардейского корпуса «Василиск» капитан Кэрли Ши-Хэй!
И тут же добавила:
— А не пошли бы вы на…й!
Лицо Маршала вытянулось так, что он стал похож на удивленную лошадь. Танька заметила это краем глаза — она бегом бросилась в дом, нашла комнату, в которой лежал ее рюкзак, схватила его и стала озираться, пытаясь лихорадочно сообразить, не забыла ли чего. Увидев под столом свою книжку, она наклонилась, не замечая проводов, и сшибла со стола некую компьютерную железку. Агрегат весом в пару килограмм плюхнулся ей на спину, больно ударив по позвоночнику, соскользнул и разбился. В нем было что-то стеклянное, и Танька отстраненно сообразила, что это был сканер. Осколок впился ей в руку, но боли она не ощутила.
Раздалось хмыканье. Танька подняла едва видящие глаза и увидела в дверях Герцога.
— Хороший был сканер…
Не понимая, что он говорит, Танька ломанулась к выходу из комнаты, но напоролась на перекрывающую дверной проем руку Герцога. Танька попыталась поднырнуть, но ее тут же схватили за воротник.
— Ты далеко?
— На вокзал… домой… к черту… — выдохнула Танька, стараясь высвободиться.
— В четыре часа утра? В незнакомом городе?
— Да отвали ты… отпусти! — пыталась разжать пальцы на воротнике ветровки Танька.
— Ну-ка, хватит… — Герцог схватил ее за руки, прижал спиной к себе, потом развернул и прижал к стене, не давая пошевелиться. — В чем дело?
— В вас! — прошипела ему в лицо Танька. — Мало мне психушки? Вы на хрена это все затеяли? Шутники… недоумки… Что вы из меня делаете? Игрушку?
Герцог молча смотрел на нее в упор своими металлическими глазами и не отвечал.
Танька выдохлась и обмякла.
— Закончила истерику? — спокойно спросил Альба. — Слушать готова или подождать еще?
— Ну? — смущенно спросила Танька, чувствуя, как кровь приливает к щекам и пульсирует в сосудах на шее.
— Никто из тебя ничего не делает. Мы — те, кто мы есть. И ты та, кто ты есть. Ты сама это знаешь. Никто тебя за язык не тянул. Вытащить — да, попробовали. Ну и вытащилось. Твое. Собственное. Понимаешь?
Герцог говорил спокойно и размеренно, неприятно напоминая Танькиного лечащего врача в областной клинике. «Ну, еще бы… а как с буйными истеричками еще говорить?» — отвесила себе мысленную плюху Танька.
И тут ее еще раз сплющило, да так, что она едва не стекла по стенке. И стекла бы, и спрятала лицо в колени, но ее крепко, всем телом прижимали к стене.