Пассажир прикупил легкой закуски и шампанского к ней – настоящее, «Советское», а не то игристое, что еще неделю назад им корпоративно втюхивали на «первое» в эту зиму Рождество при «Хилтоне».
Сидит, ждет автобус на Пантелеевку. Автовокзал, конечно, не Бен Гурион, откуда Пассажир вылетал несколькими часами ранее: народу поменьше, потолок пониже, запахи попроще, да и вообще… но три часа на общем позитиве можно выдержать. В общем-то, и не такое они с Юркой выдерживали: внутри бронемашины пехоты, правда, вытянуть ноги реально легко было, даже на ходу; но ничего – зато тут Пассажир, можно сказать, как дома.
Как его под конец года занесло на южный берег Средиземного моря – это целая история, скучная, но скрупулезно изложенная директором по персоналу в соответствующем регламенте конторы, где он уже третий год продавал навороченные пылесосы. Продал больше всех на Руси за минувший год – и, бабах! – премиально в Израиль. А там в декабре: клубника, бананы, финики, мандарины, дыни, арабы… А пройдешься от «Хилтона» до тамошнего автовокзала «Савидор» по Арлазоров-реов, так полные карманы спелых маленьких лимончиков – твой вклад в транснациональный Duty Free, что называется.
Местные жители, однако, привередничают: температура воды в море плюс двадцать два, и это считается холодно. Хм, а они с Юркой в октябре в Татарском проливе рыбу по пояс в воде руками ловили, а там и в августе-то вода выше шестнадцати редко прогревается, так что золотые пляжи Тель-Авива были оценены бывшими соотечественниками основной массы израильтян, можно сказать, по достоинству: воду средиземную погрели. Погрели и подсолили: все по-людски, а как же?
Сидя теперь на жесткой отечественной скамеечке, Пассажир попробовал распрямить плечи, как мама в детстве учила, но спинки не было предусмотрено для удобства ожидающих отправления, и пришлось снова скрючиться. Ну, в дороге насидится еще, путь не близкий. А на Святой земле от расстояний уставать не успевали: сто километров на север – и Бахайские тебе сады, пятьдесят на запад – и Голгофа под пластиковым панцирем, еще соточку южнее – и другое море, в котором не то что поплавок не тонет, а и… сам Олег Игоревич всплыл: для примера, так сказать, чтоб у остальных сомнения отбить. Никто и не сомневался, собственно… В общем, за неделю пребывания в Израиле они успели объехать всю страну и даже завести полезные знакомства с арабами в преддверие очередной ближневосточной весны – сделать это без суеты, компактно, чинно и прямо на рыночных коврах вдоль Виа Долоросса: главное, не в шаббат.
За два дня до Нового года он уже не находил себе места в Тель-Авиве, куда их группу привозили после каждой экскурсионной поездки по стране – как воды Иордана в Мертвое море. Так оно и понятно: когда дома по работе успеваешь трижды за день объехать заданный по плану район с пылесосом весьма уважаемых габаритов и ритмично его презентовать недоверчивым клиентам, то чувство динамики приобретает своеобразное внутреннее звучание, почти вровень музыкальному. Оно толкало его с пляжей вдоль А-Яркон в старую Яффу, оттуда – в торговый комплекс Дизенгофф, затем, через шумный рынок Кармель, они с коллегами попадали в какую-нибудь прибрежную кофейню и только потом уже по Бен Яхуда возвращались в гостиницу: в пять вечера двадцать девятого декабря там было уже темно…
… В шесть вечера тридцать первого декабря на автовокзале в семидесяти километрах от Пантелеевки еще стояли сумерки, и его постепенно стало настораживать почти полное безлюдье. Диктор по радио то и дело монотонно объявляла маршруты туда-сюда, за окном что-то двигалось и перемещалось, но вот предпраздничный русский народ, каким Пассажир его себе ностальгически представлял в течение прошлой недели, попросту отсутствовал.
Вдруг он подскочил, подошел к окошку с наклейкой «Справка» и вздохнул с облегчением: там был человек. Второй реакцией стало замешательство: им оказался мужик – что само по себе в целом не смертельно, конечно, но все ж таки необычно. Особенно когда мужчина сидит в натопленном помещении в зимней шапке, хотя и без шубы. Но при этом в перчатках и без шарфа. И выжидающе смотрит на образовавшуюся голову одинокого Пассажира в окне.
Пассажир постарался быть максимально приветливым и даже попробовал пошутить, но при этом неожиданно поперхнулся:
– Встречаем г-го-од О… о-овна, да?
И высморкался в салфетку. Мужик в диспетчерской прищурился:
– Чего ты сказал?
Пассажир смутился:
– Баран… это. Я имею в виду… год такой – г… О-о-овен. Баран, значит. Гороскоп…
Мужик приподнялся со стула, чтобы дать Пассажиру… высказаться, видимо. Но вместо этого дал в нос. Пассажир отлетел от стойки и неожиданности – прямо на пол: плитка на нем была старая, холодная, кое-где выщербленная и давно немытая, как в подъездах «хрущевок».
– Сам баран, – перегнувшись через стойку, отрывисто бросил одинокому Пассажиру мужик, и его шапка вновь скрылась за административным барьером.
Пассажир приподнялся и присел на ближайшую скамью, пытаясь собраться с мыслями и припомнить, что его понесло встречать Новый год на родину. Розовое «Клико» вместо черно-золотистого «Советского», развесистые пальмы вместо раскидистых елок, обжигающий песок вместо обжигающего снега; оливки, гроздьями свисающие на каждом углу, вместо липких заскорузлых шишек; повсюду цветы на улицах вместо свежеброшенных окурков и плевков; и запах – обалденный дурманящий аромат Востока; и эти тщедушно-приветливые… вместо… вот оно как. А Юрка-то, Юрка сколько лет уже зазывает к себе на рождественский первач!
Ничего, главное – лояльность: от своих же получил, поди, не от буржуев! Подумаешь, мелкое недоразумение под Пантелеевкой, тут наверняка и не такое еще видали. Если б не внутренний настрой, разве ж он продал бы столько пылесосов, чтоб его в Израиль на Новый год; а он при этом, как круглый позитив, досрочно назад, да за свой счет, да рейсовым в Домодедово и дальше, прямиком под…
Мужик-справочник вышел из-за барьера и решительно направился к одинокому Пассажиру, стягивая на ходу перчатки. Тот импульсивно проверил собственный нос: кроме обычного декабрьского коктейля, ничего лишнего не бежало.
– Парень, ты как?.. – вдруг участливо спросил мужчина в шапке из диспетчерской, резко присев перед Пассажиром на корточки, и тот непроизвольно шмыгнул носом. – Цел? Ты это, извини, я ж не со зла, первая реакция… Чо ты там про ховна – я тока щас вот сообразил же!.. Ну, год такой, вон календарь висит, а ты про барана сразу!..
Пассажир великодушно тряхнул головой:
– Да нет… сам виноват, замкнуло что-то. Хотел про рейс на Пантелеевку спросить, а тут овен этот…
Мужик широко улыбнулся:
– Харя цела – нормально! С наступающим! А тебе зачем в Пантелеевку-то? Ихние все утренним туда умотали, кому надо было…
– Так ведь последний рейс же…
– Ну, да, вроде бы есть последний рейс, – неуверенно как-то кивнул он. – Ты зайди вон по коридору в диспетчерскую, у них узнай…
Пассажир одиноко пошел. Мужик крикнул вслед:
– Ну ты, это, без обид, а? Новый год же!
Он неубедительно улыбнулся и помахал дежурному диспетчеру приветливо рукой. Добрая и широкая все же у наших мужиков натура, этого не отнять.
В диспетчерской было накурено и жарко. Все помещение разделялось пластиковой перегородкой от пола до потолка, и вмонтированные переговорные окошки служили, вероятно, для сдачи маршрутных листов и выручки. Но не в тот день, потому что в тот день там, за стеклом, уже все гудели, буквально: шум и гам стоял невообразимый. Форточки были открыты, шампанское и водка тоже; вездесущее оливье, казалось, располагалось повсюду – в тарелках, в мисках, в кастрюлях, в тазиках. И холодец там же, все в разных пропорциях, вперемешку с сырами и колбасами, огурцами и грибочками… В общем, существенно ничего за время отсутствия Пассажира в родной стране не поменялось. Но вот как он не догадался заранее просчитать такие риски – досрочное подведение итогов года минувшего на бюджетных предприятиях, – было просто безответственно.
Он подошел к одному из окошечек и, нагнувшись, попытался просунуть в него сначала подбородок, затем нос. Но тут же сообразил, что эти окошечки конструировались для других целей – и хотел бы Пассажир тоже понаблюдать-таки за собой в тот момент с обратной стороны стекла! А вообще странно, что в «Справке» в зале ожидания подобного ограничительного устройства не было предусмотрено, а то бы там дежурила сердобольная женщина, да и его нос бы сохранял до сих пор свои изначальные параметры…
– Простите, уважаемые, с наступающим вас!!! – попытался Пассажир перекричать веселье по другую сторону рубикона.
На его запрос к вниманию одна из привилегированных за стеклом играючи направилась к перегородке, виртуозно меняя на ходу свой праздничный приветливый шарм на привычную профессиональную тяпку, строго глянула на одинокого Пассажира и… опустила жалюзи. Тише не стало, но ясность наступила.
И тут только, оглянувшись неуверенно вокруг, позади себя он заметил в углу на стуле нечто раскрасневшееся и заплаканное в коротком распахнутом пуховике и вытертых джинсах: ее блестящие и наполненные печалью глаза показались ему огромными, светлые неприбранные волосы даже издалека – удивительно мягкими, а губы – нежными и слегка припухшими, словно от обиды. На правой щеке едва заметная ямочка, а на левой нет.
– Привет, Снегурочка, – сказал Пассажир и медленно приблизился.
Она молча отвернулась к стене, неуверенно прикрыв лицо маленькой изящной ладонью, и на свету блеснули несколько золотых тонких пластинок в ушке под прядью волос.
– С наступающим! – рискнул вспомнить он про позитив.
– Вас также, – ответила она, по-прежнему не глядя в сторону Пассажира. На вид ей не больше двадцати, и вся такая хрупкая, недоверчивая…
– О чем печалишься, сердце надрываешь, красавица? – продолжил Пассажир играть Морозко, прислонившись плечом к стене, ибо других стульев в помещении не было.
– Вы куда-то направлялись? Советую пешком или на попутке, если повезет: на сегодня уже все… закрыто. – Она с еле скрываемой горечью кивнула на жалюзи.