Вот я приближаюсь к нему и – да, да, да! – он видит меня отчетливо в огне, хоть я лишь зависаю на противоположной от него стороне высокого пламени. Его глаза расширяются от неописуемого ужаса, и он роняет ведро.
Страх. Я не хотела его пугать вовсе – неужели видеть меня сквозь огонь страшнее разделывания моего тела в полном одиночестве в запертой квартире, где мы когда-то, по всей вероятности, были в полной гармонии – счастливы? Или смотреть в мои полусонные и опухшие глаза, судорожно сжимая мое горло… – за то лишь, что раздражала его в последние недели без всякой меры и отвлекала от новой будущей жены, а в то утро вытащила его из ее постели… Я была не ангелом, когда во плоти, да, но вам свойственны определенные слабости, особенно в женской экооболочке. А лишать жизни кого бы то ни было – это возомнить себя Раскольниковым, по меньшей мере: на роль бога Витос никогда не претендовал, да и не дотягивал по многим параметрам, если уж откровенно.
А кто-то из живущих дотягивает? Удивите меня именем и датой рождения. Или себя, для начала.
Я вижу, как Витос говорит следователю, разбавляя свою речь для пущей убедительности эмоциональным набором бессмысленных грубых междометий, сидя в узкой длинной комнате с высоким потолком:
– Разделывать не страшно. Ты просто отключаешь свой мозг от процесса и делаешь все на автомате. А убивать страшно, я бы уже не смог во второй раз, клянусь тебе.
Он просит следователя не сообщать о своем признании в моем убийстве начальству. Под своими словами подписываться не хочет. Снова страх.
– А как, ты думаешь, все это можно скрыть? – спрашивает его следователь.
– А как, ты думаешь, я могу прилюдно признать, что грохнул ее и размельчил в мясорубке? Это же пятно на всю жизнь, ты не понимаешь разве? Все мои родственники, друзья, знакомые будут знать, что это я ее замочил и разделал.
Страх у людей бывает разный. Дай-ка, дорогой, я посмотрю на тебя вот здесь: ты сидишь на деревянном стуле, такой уверенный в своих прошлых показаниях на полиграфе, и заходит большой человек со странными глазами. Глаза не круглые – другие. Но не об этом сейчас: резкий неожиданный удар в ухо, и ты летишь на пол, и я вижу сейчас в твоих глазах другой страх – имя ему, скорее, смятение. И еще я вижу твои мысли:
«Галка, Галка, зачем я!.. Господи боже…»
А, вот поэтому я здесь с тобой сейчас, дорогой, как птичка: только позови. Видишь меня? Звал же. Скажи, ты видишь меня?
– Я не хотел.
– Что вы говорите там, гражданин? – наклоняется над Витосом большой мужчина со странными черными глазами и снова ударяет его каким-то предметом по спине – бутылкой. Да, бутылкой с водой.
Гражданин падает на пол. Пол на удивление чист – выскоблен. А пахнет кровью. На кровь слетятся неупокоенные души, как вороны, если прикормить правильно. Но в полиции прикармливать духов некому, и Витос больше меня не зовет – занят своими страхами: о себе и своей новой боли в ухе и в спине. Слышать этим ухом данный гражданин уже не будет, с одной из почек тоже разовьется проблема, я это знаю; на суде через два земных года я вижу: стоит в звериной клетке, поникший и затравленный, окончательно осужденный и сломленный. И смотрит понуро на цветы. Не он ли, бывало, такой бодрый и агрессивный, удивлял мое тело в постели? Какова теперь всему этому цена, кому будет нужно в ближайшие десять лет? Странно, что вы на земле не думаете о последствиях некоторых своих поступков на уровне стоп-сигналов: ведь тормозите же перед чужим бампером впереди накоротке, так отчего же не притормозить в куда более ответственных ситуациях, да заблаговременно? Ситуаций-то всего – как пальцев по проекту на обеих руках. Ровно.
И жены его новой больше нет рядом с ним. И это навсегда. А цветы, на которые он смотрит, – не живые: они в форме рисунка на ее платье. Должно быть, есть для них повод.
В дальнейшем его тоже бьют, уже в тюрьме. Бьют и любят, любят и бьют – дорогой, твоя карма не такая уж плохая; ты, главное, не испорть ее петлей или ржавым гвоздем, ибо при таком раскладе будет еще хуже. Но я вижу: нет, ты выходишь назад в это гражданское общество, в итоге-то. И не через десять лет – раньше: люди такие непостоянные, они даже не могут выдержать ими же самими установленные рамки, зачем тогда им время? Я уже не помню.
Я смотрю на свою маму. Она очень мягкий и заботливый человек, и она делала в моем случае все, что позволяла ей я сама. Очень капризная девочка, очень своенравная. По-земному красивая. Я всегда хотела намного больше, чем могла в действительности получить. Это привело меня к порталу на земле – из него выходишь в параллельку, тебя начинает кружить и завихренивать, и ты улетаешь. Многие в ней и остаются, не замечая, как сваливаются на уровень самоубийц: вливание в себя неограниченного количества сильного алкоголя равносильно принятию любого вида отравляющего вещества – когда сие происходит по доброй воле, со знанием дела и примерной оценки последствий. Если в итоге передоз и смерть, то такая душа – самоубийца.
Я отношусь ко всему очень ровно теперь, и у каждой души свой путь, но и земной выбор тоже никто вам не ограничивает: плоть есть один из уровней возмужания духа; и испытание души плотью необходимо и полезно с точки зрения Вечности – у нас тут тоже есть о чем заботиться, верьте мне.
Я заглядываю в свою иную параллель и вижу, что в утро своего убийства я безудержно веселюсь, буквально до умопомрачения, в одном из ночных притонов Владивостока, и критичным становится последний недопитый коктейль. Печень уже напрямую вбрасывает алкоголь в кровь, а сознание переключается на уровень интуиции. Интуиция в критических ситуациях работает по принципу выбора наименьшего зла для своего субъекта, когда иного управления телом нет. В ту ночь моя интуиция позволяет мне звонить Витосу, пытаясь забронировать себе безбедное будущее за его счет – через обвинения, угрозы и мольбы пьяной барышни, – взвинчивая тем самым и без того неуравновешенную психику мужчины до очевидного коллапса: он приезжает в наш дом рано утром и прекращает мое пребывание среди ему подобных, попросту задушив.
Это есть Истина в несколько развернутом виде. Налицо череда событий, приведших к тому финалу, где его собственная душа обречена.
Попробуем взглянуть на иную параллель, где коктейлей в ту ночь на два меньше, – и вот меня сбивает большая черная машина на крутом спуске с проспекта Красоты. Как я туда попадаю? А меня на то место привозит Витос, как ни странно, и выталкивает из своей «Джемини». Смотрю на год вперед, и все равно он в тюрьме, но уже невинно осужденный за мое убийство. Через три года он участвует в повешении одного из заключенных, и все становится на круги своя.
А вот параллель, в которой мне звонит подружка и зовет на встречу с азиатами в одном из закрытых мини-отелей при яхт-клубе. Встреча деловая. Деловая настолько, что необходимо выглядеть очень представительно и звездно, не аляписто. Я соглашаюсь, привожу себя в нужный формат, и мы едем. На обсуждение условий сотрудничества с представителями этого забавного бизнеса уходит максимум три бокала красного бордо урожая две тысячи первого года, и мы договариваемся, затем нам тут же выплачивают приличный аванс. В одном из номеров отеля нас фотографируют на паспорта, и к утру мы имеем новые документы, с новыми именами и открытыми визами в одну из экзотических стран. Я на радостях звоню своему бывшему, не ориентируясь во времени в обуявшей меня эйфории. Он груб спросонья. Моя интуиция отключена полностью, связь с подсознанием отсутствует. Немного сна, затем снова макияж, самолет, калейдоскоп лиц, официальных приемов и приемов приватных, шампанское и много… белых-белых облаков, которые в итоге приводят меня на дно бассейна с очень чистой и прозрачной водой. Грубые руки удерживают мою белокурую голову в пучине звенящей пустоты – без причины, без эмоций: просто ради любопытства. Вода смывает все мои прошлые жизненные испытания, я свободна от своего тела точно так же, как и теперь. И я так же навещаю потом того, кому принадлежат эти грубые руки в бассейне. А где же в этот момент Витос? Вот он. В тюрьме. Дорогой, это твоя карма. И я даже вижу, что тебе есть за что там быть, по вашим земным законам – даже если не за мое убийство.
Смотрим еще?
Вариантов телодвижений много, а судьба в любом случае у каждого своя. Наверно, кто-то ее может изменить. Но для этого очень желательно прежде воспитать свой дух, и Творец вам дал все необходимое, включая мануал: так пользуйтесь же.
Замерший взгляд на экране вдруг оживает, и зритель видит контекст этого события: зачитывается приговор. Молодой человек с большими впавшими глазами из-за решетки сокрушенно смотрит в зрительный зал – там его близкие, друзья и мама пропавшей девушки, которая не верит в справедливость вынесенного приговора. Она не верит, что этот молодой человек мог хладнокровно убить ее дочь, ведь они вместе прожили целых пять лет. А дочь-то и впрямь непутевая была, чего уж там! И никого не просила раскрывать убийство – мать не готова хоронить свою пропавшую дочь, – ведь та просто в очередной раз уехала на гастроли за лучшей долей, забыв предупредить близких: не впервой.
Через полгода приговор отменят. Кто-то ради этого жертвует своим кармическим равновесием, чтобы через казуальный канал сдвига пространства восстановить субъективно осязаемую справедливость. Это очень сильно и очень самоотверженно. Но примет ли такой поворот Мироздание? В этом обряде был личный подтекст, связанный с собственным опытом мага в одном отдаленном отрезке прошлого прижизненного опыта. Но теперь в результате такого сдвига некий баланс оказался нарушенным.
Еще через полгода другой суд утвердил ранее вынесенный приговор, и молодой человек вновь осужден. Из тюрьмы он не выходил.
Из нее целостным он так и не выйдет – таким, каков он был до чрезмерного потворства своим демоническим прихотям; прежнего беззаботного Витоса более не существует.
Открывать душу низменной материальности плотских потребностей чревато расплатой –