По форме и расцветке зверь напоминал ягуара, но голова у него была меньше, а хвост короче. В длину он едва достигал восьмидесяти сантиметров.
— Каналья!.. — воскликнул Кармо, хватая его за хвост и перебрасывая себе за плечо. — Знал бы я, что ты так мал, я бы пинком спустил тебя с дерева. Ну ладно!.. Зато теперь я приготовлю из тебя отличное жаркое, и мы славно закусим.
— Поспешим, ребята, — сказал корсар. — Мы и так потеряли слишком много времени с индейцами.
Каталонец проверил направление по компасу, который дал ему Ван Штиллер, и первым двинулся в путь, прорубая дорогу среди лиан, корней и кустов.
Лес был по-прежнему густым и состоял главным образом из пальм-миритов с необъятными колючими стволами, о которые путники рвали свои одежды, и деревьев-канделябров.
Птиц, однако, было мало, и совершенно отсутствовали обезьяны. Если изредка встречалась парочка попугаев с пестрым оперением или одинокий тукан с желтовато-красным клювом и ярко-красным пушком на грудке, то путники замечали их сразу. Почти не слышно было и пронзительного крика танагр — красивых птиц с голубым оперением и оранжево-красным брюшком.
После трех часов форсированного марша по совершенно безлюдным местам флибустьеры стали замечать, что характер леса начал меняться. Пальмы встречались все реже и реже. Вместо них стали попадаться пузатые ириартреи, растущие в сырых местах, заросли пушечного дерева, амбачи — деревья с мягкой древесиной, отдельные группы манглий, дающих сочные плоды, пахнущие скипидаром, скопления орхидей, пассифлор, эпифитных папоротников, анрондеи, чьи воздушные корни отвесно спускаются к земле, и заросли прекрасных бромелий с пышными ветвями, гнущимися от груза пунцовых соцветий.
Почва заметно насыщалась влагой, в воздухе запахло сыростью. Путники вступили в полосу влажного тропического леса, гораздо более опасного, чем лес сравнительно более сухих районов, ибо в этих сырых местах легко заболеть лихорадкой, которая бывает смертельной даже для индейцев, давно привыкших к здешнему климату.
Глубокая тишина царила в лесном полумраке, словно от избытка влаги исчезли птицы и звери. Не слышно было ни переклички обезьян, ни пения птиц, ни рева кагуаров или урчания ягуаров.
В этом молчании леса было что-то печальное, что-то вселявшее страх и неуверенность даже в сильные души флибустьеров с Тортуги.
— Тысяча акул!.. — воскликнул Кармо. — Уж не на кладбище ли мы с вами?
— Да к тому же затопленном, — добавил Ван Штиллер. — Я чувствую, как сырость проникает мне в кости.
— Уж не начинается ли у тебя болотная лихорадка?..
— Этого нам еще не хватало, — заметил каталонец.
Тот, кто ею заболеет, не выберется живым из этого проклятого леса.
— Гм… У меня дубленая шкура, — ответил Ван Штиллер. — Болота Юкатана меня закалили, а ты знаешь, что там легко подцепить желтую лихорадку. Меня пугает не лихорадка, а отсутствие дичи.
— Особенно теперь, когда оскудели наши запасы, — добавил африканец.
— Дорогой мой кум! — воскликнул Кармо. — Ты забыл о моей кошке?.. А она порядочно весит.
— Нам ее не надолго хватит, кум, — откликнулся африканец. — Если мы ее не съедим сегодня, завтра от сырости она так завоняет, что ее придется выбросить.
— Гм… Найдется что-нибудь другое, что можно будет пожевать.
— Ты плохо знаешь эти гиблые места.
— Наловим птиц.
— Они здесь не водятся.
— Тогда какую-нибудь живность! — воскликнул Кармо.
— И ее здесь нет.
— Наберем плодов.
— Плоды здесь несъедобные.
— Ну, найдется же, по крайней мере, какой-нибудь кайман? — завопил Кармо.
— Здесь нет болот. Зато полно змей.
— Так будем питаться ими.
— Что ты говоришь, кум?
— Тысяча акул! Если не будет ничего другого под рукой, придется жарить змей. Они прекрасно сойдут за угрей.
— Фу!..
— Ах ты привередливый лакомка!.. — воскликнул Кармо. — Посмотрим, что ты запоешь, когда есть будет нечего.
Так, переговариваясь, путники спешили поскорее выбраться из этих сырых мест, подернутых легкой дымкой опасных испарений.
Здесь было очень жарко, и эта жара выматывала нервы: пот градом катился с флибустьеров, пропитывал одежду, орошая оружие, и Кармо подумывал, не подмок ли у них порох.
Время от времени обширные топи, полные черной вонючей воды, загрязненной водорослями, преграждали им путь. Иногда в поисках брода проходя через естественные водостоки — igarape, впадающие в какую-нибудь речушку, им приходилось затрачивать много времени, ибо они опасались довериться обманчивым пескам, грозившим их поглотить.
В лесных протоках совсем не водились речные птицы, зато они изобиловали пресмыкающимися, дожидавшимися ночной темноты, чтобы поживиться лягушками и жабами. В тени кустов или среди листьев на солнышке часто можно было видеть ядовитейших жарарак с их характерной сплющенной головой и немало коралловых змей, вызывающих своими укусами почти мгновенную смерть, спастись от которой невозможно даже путем вспрыскивания calupo diavolo, обычно помогающего от яда других пресмыкающихся.
Флибустьеры, испытывавшие непреодолимое отвращение к этим мерзким тварям, боялись их раздразнить и внимательно следили за тем, чтобы случайно не наступить на какую-нибудь из них.
В полдень, уставшие от длительного перехода, они остановились, так и не найдя следов Ван Гульда и его эскорта.
Имея в запасе лишь несколько фунтов сухарей, путники решили поджарить оцелота, и хотя он оказался весьма жестким и отдавал мускусом, они все же кое-как его проглотили. Только Кармо уплетал жаркое за обе щеки, не переставая повторять, что оно превосходно.
В три часа дня, когда немного спала адская жара, флибустьеры снова двинулись в путь через заболоченную местность, населенную тучами комаров, яростно набросившихся на них и вызвавших поток ругани Кармо и Ван Штиллера.
Из застойных вод, переполненных водорослями желтоватого цвета, разлагавшимися от невыносимого, палящего солнца и выделявшими отвратительный запах гнили, иногда высовывалась голова водяной змеи или выныривала и тут же исчезала болотная черепаха с темно-серым панцирем, покрытым расплывчатыми пятнами розоватого цвета.
По-прежнему совершенно отсутствовали водоплавающие птицы, словно их отпугивали зловонные испарения.
Глубоко увязая в болотистой почве, с трудом переваливая через упавшие деревья или врубаясь в заросли пушечного дерева, служившие убежищем бесчисленным комарам, флибустьеры, предводительствуемые неутомимым каталонцем, не давали себе ни минуты отдыха, гонимые нетерпением поскорее покинуть эти гиблые места.
Иногда они останавливались и напрягали слух в надежде уловить какой-либо звук, свидетельствовавший о близости Ван Гульда и его людей, но все было напрасно. В густой чаще, под сенью деревьев, по-прежнему царила невозмутимая тишина.
К вечеру, однако, они сделали открытие, которое, с одной стороны, их опечалило, с другой — ободрило, поскольку явилось доказательством правильности выбранного ими пути.
Они искали подходящее место для бивака, как вдруг увидели, что африканец, отделившийся от них в надежде найти съедобные плоды, поспешно бежит к ним, вытаращив глаза и посерев от страха.
— Что с тобой, дорогой кум? — спросил Кармо, поспешно взводя курок. — За тобой гонится ягуар?
— Нет… там… там… мертвый… белый! — пробормотал он.
— Белый?.. — воскликнул корсар. — Испанец, хочешь ты сказать?
— Да, хозяин. Я на него упал и почувствовал, что он холоден, как лягушка.
— Поди, это какой-нибудь змееныш Ван Гульда? — заметил Кармо.
— Пойдем посмотрим, — предложил корсар. — Веди нас, Моко.
Африканец бросился в заросли калупо, дающего плоды, из которых делают освежающий напиток, и через двадцать-тридцать шагов остановился у подножия еи-марубы, одиноко возвышавшейся под грузом своих цветов.
Не без содрогания флибустьеры увидели распростертый на земле труп, лежавший на спине со скрещенными на груди руками, полуобнаженным туловищем и ногами, объеденными муравьями и термитами.
Трудно было обмануться в его национальности, ибо на нем были доспехи из кордовской кожи с арабским тиснением, короткие штаны в желтую и черную полоску, а неподалеку валялись стальная низкая каска, украшенная белым пером, и длинная шпага.
Охваченный живейшим состраданием, каталонец нагнулся над несчастным, затем, быстро выпрямившись, воскликнул:
— Педро Херера!.. Бедняга… В каком виде я вижу тебя!..
— Это был один из спутников Ван Гульда? — спросил корсар.
— Да, синьор, это был храбрый испанский солдат и отличный товарищ.
— Его убили индейцы?
— Скорей всего, они его ранили, потому что на правом боку у него кровоточащая рана, но добили его летучие мыши.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Быть может, Херера был брошен товарищами из-за своей раны, мешавшей ему следовать за ними в поспешном отступлении. Вампир же воспользовался его усталостью или обмороком и стал сосать из него кровь.
— Значит, Ван Гульд был здесь?
— Вот доказательство этого.
— Давно, по-твоему, умер этот солдат?
— Может быть, сегодня утром.
— А, значит, они близко!.. — воскликнул мрачно корсар. — В полночь мы двинемся в путь, и завтра ты сможешь вернуть Ван Гульду полученные от него двадцать пять ударов, а я очищу землю от низкого предателя и отомщу за своих братьев.
— Будем надеяться, синьор.
— Постарайтесь получше отдохнуть, ибо мы не остановимся, пока не нагоним Ван Гульда.
— Черт побери!.. — пробормотал Кармо. — Ну и скачка же нам предстоит!
— Ему не терпится отомстить, дружище, — сказал Ван Штиллер.
— И снова вернуться на «Молниеносный».
— Чтобы увидеть молодую фламандку?
— Как знать, Ван Штиллер.
— Спи, Кармо.
— Спать?.. Ты разве не слышал, что каталонец говорил о вампирах? Гром и молния!.. А если к полночи нас всех закусают эти твари?.. От этой мысли у меня волосы дыбом встают.
— Каталонец хотел подшутить над тобой, Кармо.