– В камере отдыхает, – невозмутимо заявляет Поляков
– Как в камере? Ты что, офонарел? Мы же договорились. А ну, быстро отпусти!
– Он у тебя не того, – прикоснувшись к виску, говорит Альберт, – в смысле, с головой дружит?
– Семенов что ли? Не могу на все сто ручаться, хотя первое впечатление, что без видимой патологии. Впрочем, все может быть. По головушке ведь конкретно огреб. Мозжечки какие-то друг за друга зацепились и… привет. А почему спрашиваешь?
Альберт поглаживает мочку уха.
– Неприглядная ситуация образовалась, буду принимать меры.
– Какие меры? Конкретнее можешь?
– Куда уж конкретнее. Крыша у твоего Семенова напрочь съехала. Вначале мне китель чуть не распустил, а он, – Альберт указывает на помощника, – до сих пор страдает.
У окна на табуретке, скрестив руки между колен, с кислым выражением покачивается сержант милиции Моисеев.
– За что же это так его…?
– Да я и сам ни как в толк взять не могу, не понимаю, поэтому и спросил. Пришел мужик, как мужик. Я ему стульчик поставил, как договаривались, в уголке. А тут понятой понадобился. Я его прошу протокол подписать. Согласился безо всяких. Даю ручку, а он вдруг застыл, потом вместе с ручкой в коридор. Я его за рукав хватаю, он вырываться. Помощник подскочил, так он его ногой, в этот самый пах. Вдвоем навалились, еле в камеру запихнули. Какие там у тебя с ним дела – не знаю, а я рапорт напишу.
– Это ты сделаешь обязательно, только чуть позже. Мне с ним поговорить надо.
– Добро. Как говориться, получайте тепленького. И за причиненный моральный вред, сам понимаешь… Вот, еще его пакет прихвати.
– Как переговорю – позвоню. Будь на месте.
Предлагаю Семенову присесть на уже знакомое ему место.
– Здесь ваша куртка, – поднимая с пола пакет, говорит он. – Большое спасибо, что выручили.
Прямо скажу – его спокойствие вызывает недоумение. Принимая во внимание последние события и маячащую перспективу быть строго наказанным, он не трясется и не просит отпущения грехов. Передо мной с невозмутимым видом сидит не тот самый Семенов, который несколькими часами раньше, грязный и растерянный, ерзал по стулу, неуверенно что-то мямлил, не зная, куда спрятать нервно дрожащие руки. Но что меня поражает более всего, так это выражение его лица.
Глаза слегка прищурены, на губах застыла ироничная улыбочка.
Вот так дела. Что с ним произошло? И, потом, этот выпендреж в дежурной части… Непонятно, однако. Явно что-то выжидает, а я молчу, как идиот. Ситуация начинает меня раздражать своей нелепостью. Совсем сбил с толку своим поведением. Ничего. Сейчас выясню, чему радуешься, а там посмотрим. Товарищи из дежурки так и пышут жаждой мести. Внутренне собираюсь и…
– Как день прошел, Виктор Николаевич, как на работе? – глупее вопроса задать просто невозможно.
– День прошел нормально, на работе тоже все в порядке, – в тон мне отвечает Семенов и, зевнув, добавляет, – спать хочется.
«Вот наглетура – выпендривается!»
– Что в дежурке произошло?
– Захотел уйти. Я же не задержанный.
– Я что-то не совсем понимаю, сначала приходите, затем уходить собираетесь. И не просто, а с шумом. Зачем тогда вообще было появляться? Не вижу логики в ваших поступках.
– Я и сам не пойму, какого черта еще раз сюда пришел, – говорит Семенов, делая ударение на предпоследнем слове. – Видимо по простоте души рассчитывал на помощь. Выходит, напрасно.
Мне все это перестает нравиться – сплошные загадки.
– Отчего же напрасно? Сейчас приму у Вас заявление (почему бы не принять на всякий случай), потом по ночному городу покатаемся.
– Зачем?
– Не понял! Как зачем? На Вас напали, искать же надо!
– Кого искать-то? – откровенно насмехаясь, переспрашивает Семенов.
От такой наглости я мгновенно закипаю.
– Вот что гражданин хороший, кончай паясничать и отвечай по существу. Либо говорим нормально или…
– Посадите, – влет угадывает продолжение Семенов. – Как тот невысокий, не знаю, кем он работает, недавно пообещал?
Зависает пауза. Замкнулся мужик, в лоб не пробьешь. Почему? Потихоньку остываю. Встаю, закуриваю и делаю по кабинету круг.
– И все же, давайте поговорим без эмоций. Честно признаюсь, что отказываюсь Вас понимать. Это Ваше неуместное кривляние и ужимки… Ведете себя, как…Не хотите заявление писать – ваше право. Тогда нечего время зря терять. Будете – к чему весь этот цирк!
Вижу, что мои слова не прошли мимо. Семенов хмурится и напряженно что-то обдумывает. Я его не тороплю. И так ситуация складывается довольно дурацкая.
– Не помешаю? – в кабинет заходит Ермолин.
Семенов подозрительно косится.
– Все нормально, – успокаиваю его, – можете говорить абсолютно откровенно.
Наконец, Виктор Николаевич собирается с мыслями. От былого позерства не остается и следа.
– Хорошо, я постараюсь все объяснить. Вам почему-то верю. Да и не убьете ведь, если что.
Вот это переход!!! Начало просто чудненькое! Посмотрим, что дальше!
– Не хочу ни в чем подозревать Вас лично. Вы выполняете свою работу, как умеете, и мне кажется, что вы человек порядочный. Вчера меня доставили в милицию вовсе не как преступника. Так надо мной всю ночь милиционеры потешались. Дело прошлое – сам, отчасти, виноват. Но не в этом дело. Я обратился за помощью… – Семенов достает носовой платок и вытирает вспотевший лоб. Потом отпускает узел галстука и расстегивает верхнюю пуговицу рубашки.
– На то, что преступников разыщите, особо не рассчитывал. Честно говоря, вечером пришел, чтобы куртку вернуть. Когда же я увидел свои вещи, то сразу все понял. И насмешки эти и оскорбления, и угрозы! Все!!! Вы говорили тут про логику? О какой логике можно рассуждать, если те, кто должен защищать, те и грабят! Поэтому, ездить и искать никого не надо – они здесь, рядом, у вас под боком.
Я ошалело пялюсь на Семенова. Собирающийся закурить Ермолин застыл с горящей спичкой. В голову закрадывается мысль о необходимости вызова психиатра. Судя по всему, диагноз товарища Полякова подтверждается полностью.
– А… Черт! – Дед трясет обожженным пальцем.
Проходит какое-то время, чтобы осмыслить услышанное.
– Виктор Николаевич, это Вы о чем? – очень осторожно интересуюсь я.
– Я же говорю. Здесь, в отделении я только что узнал свои вещи.
– Какие вещи??
– Часы! Я утром забыл про них Вам рассказать. Виноват.
– И где эти часы сейчас?
Семенов опять усмехается. – На руке вашего сотрудника. Хорошо устроились – сами грабите, сами и ищете!
– Вы хоть думаете, что несете? – жестко вступает в разговор Ермолин. – Ничего не путаете?
– Абсолютно! Еще бы мне их не узнать. Если вас это интересует, то сбоку на корпусе имеется небольшая вмятинка, и браслет я сам ремонтировал – паял одно звено.
– И у кого Вы видели похожие часы.
– У высокого, с усами. Он сегодня дежурит.
– Альберт? – вырывается у меня.
– Не знаю, как его зовут – он мне не представлялся.
– Да…уж… – Дед разминает так и не прикуренную сигаретку.
– Вот что. Посидите пока на диванчике, в коридоре. Чуть позже мы Вас пригласим.
Я отправляю Семенова за дверь и сразу возвращаюсь.
– Дед, надо бы с Поляковым потолковать.
– А в чем проблема? Давай, зови его под благовидным предлогом. Есть такой? И сразу за задницу берем.
– Имеется. Я с самого утра как бы в должниках у него хожу.
Альберт снимает трубку телефона сразу же.
– Дежурный Поляков. Слушаю.
– Альберт. Это я.
– Узнал.
– Ничем не занят? Заскочить сможешь?
– Один момент.
Предусмотрительно закрываю дверь на ключ. Из нижнего ящика стола извлекаю бутылку коньяка, презентованную мне на днях знакомым доцентом из политехнического института за отмазку от вытрезвителя и три пластмассовые мутные стопки. Все это выставляю на стол, предварительно подложив лист чистой бумаги.
– Это как понимать? Народ болеет, денег ищет, унижается, занимает, а ты готовый продукт жмешь? – сердито басит Дед.
– Да только что благодарность принесли. Не мог же я при потерпевшем бутылкой размахивать.
– Все равно не порядок, – не сдается Ермолин. Коллектив он и есть коллектив, когда один за всех и все за одного. И это буквально каждой мелочи должно касаться. Иначе мне не понять!
Раздается условный скреб в дверь.
– Заходи, Алик, гостем будешь! – радушно стелится дед.
Поляков уверенным шагом направляется к Петиному столу и по-хозяйски разваливается в кресле.
– Тут Орловский забегал. Торопился. На происшествие куда-то. Задержанного забрал и уехал. Просил передать, чтобы не ждали. – Информирует он.
– Хорош трепаться – водка киснет. Нали – вай! – командует дед.
– Ну, поехали.
Зажав стаканчик двумя пальцами, Альберт одним махом опрокидывает содержимое в рот.
– Благодарствую, – ставит прибор на место. – Ну, я побежал.
– Куда? – картинно недоумевает дед.
– К себе. Помощник один остался.
– Не по-людски поступаешь. Выпить, выпили, а поговорить?
Альберт межуется, но выпитое спиртное начинает действовать.
– Давай, только если не долго.
– Пять минут тебя устроят? Вот, смотрю на часы, – Ермолин подносит левое запястье к глазам. – Сколько там у нас? Вот, отмечаю ровно пять минут. А то бегать взад – вперед, только хвоста притащить. Имеешь же ты право, например, на горшок сходить.
Поляков, скорее машинально, поддернув рукав кителя и смотрит на запястье.
– Вообще, он знает, что я здесь. Если что – позвонит.
– Эй, Алик, а ну покажи поближе! – протягивает руку дед.
– Чего их разглядывать – часы, как часы. Вот он, – указывает на меня – уже видел.
– Так это он. Давай, давай сюда. Тебе, что жалко?
– Да нет. Смотри, если желаешь.
С видимой неохотой расстегивает браслет.
– Хорошие часики, – бормочет Ермолин, внимательно разглядывая со всех сторон. – Хорошие часы, заграничные…
Я склоняюсь над дедом. Так и есть! Они, родимые! Описание, данное Семеновым, полностью сходится. Вот она, вмятинка. А вот еле различимый след от пайки. Браслет починен мастерски и, если специально не вглядываться, ничего не заметишь.