Так в первый же день пути, я уверился, что меня ждут открытия, и благодаря Киленеледже у меня будет человек, который поможет мне их сделать.
Бессонная ночь была колоритной. Приезд первого белого привлек все небольшое население деревушки, словно бабочек к горищей лампе. В особенности женщин, проявлявших обычное для своего пола любопытство.
Одна из них, сильно возбужденная, расположилась у меня в ногах. У меня было такое чувство, что я Соломон, принимающий царицу Савскую… Я набил и раскурил свою трубку, не прекращая беседу с Киленеледже. Мы разговаривали через Роту, не менее меня заинтересовавшегося разговором.
Байейо не только называли себя хозяевами болот и ближайших лесов, они еще считали себя более древними жителями этой области, чем батавана, вассалами которых формально были.
— Вассалы на расстоянии… — настаивал старик. — Мы их не боимся! Мы были здесь до них! А до нас здесь жили только макалахари и бушмены.
Он дал этим макалахари презрительную приставку «ма», потому что те жили в тесной близости с желтокожими. В глазах банту они опустились. Бакалахари царька Монсиуа Лесуапе, на юго-западе Калахари, остались «ба», так как они сдержаннее в отношениях с. бушменами.
Я задал сидящей около меня женщине вопрос о стадах скота, мычание которого порой нарушало ночное спокойствие:
— Вы продаете скот?
— Да. Время от времени, в Иквохе. Мы гоним его по протокам, по которым ты прошел на лодке.
Затем она рассказала, что животных ведут вплавь полтора дня. Стадо окружают пирогами, чтобы защитить от крокодилов. Люди бьют по воде шестами и громко кричат, чтобы отпугнуть их. А животные, цепляясь друг за друга рогами, порывисто дышат; их колеблющаяся масса борется с потоком, и вода под ними кипит.
По ночам опасность удваивается. Тогда зажигают факелы. Красноватые отблески ложатся на папирус. Людям страшно, и они поют, пока не достигнут Иквохе, где их ожидают торговцы.
Киленеледже расхваливал мне «крупную рыбу», которую ловят здесь в большом количестве, если… смыслят и этом дело:
— Рыба идет на большой скорости, придерживаясь одной и той же линии, и ты видишь, как кипит пода. И она пожирает всех менее крупных рыб. У них ужасные челюсти.
Я видел эту рыбу в Шакаве. Это были «тигровые рыбы» (hydrocion lineatus) с выступающими из пасти зубами. Аборигены слишком лакомы до них и часто во время еды прокалывали себе костью небо и затем просили нас помочь им.
Излучину Вонги окружают неглубокие, по обширные болота. В сорока километрах от Токаи Бонга разделяется на два пересыхающих, направленных к Квандо рукава. Южный, основной, рукав называют Маквегана (или Селинди). Мы пошли на северо-северо-восток, по северному рукаву.
Одну за другой мы прошли полдюжины деревень байейе. Население выращивало сорго, кукурузу, сахарный тростник. Если бы они посеяли рис, они бы были удачливей!
После Гунутсюа крупный рогатый скот исчез: дорога подошла к лесам, где царствовала муха цеце. Это делало невозможным разведение скота, кроме коз, которые, так же как и антилопы, нечувствительны к укусам мух. Ослы также их не боятся.
Первый укус, болезненный не более чем укол осторожно вводимой в тело булавки, я получил под удивительно стройным тридцатиметровым баобабом, который в восхищении разглядывал. Я смазал лицо, руки и ноги отпугивающей цеце жидкостью. Всякий раз, когда я забывал об этой предосторожности, муха не упускала случая! Я получил семь укусов, но в этот период цеце не очень опасна.
Сравнительная близость грунтовых вод ограничивает здесь глубину колодцев четырьмя-пятью метрами. Это же благоприятствует произрастанию великолепных деревьев: розовых мосаори, могучих мошеше и тех самых мокуа (цветы у них величиной с маргаритку), из стволов которых делают пироги-мокурро.
В фауне обильно представлены буйволы, слоны, жирафы. Мне попалось на глаза родное животное — ратель из семейства куньих. На лапах у рателя огромные когти, помогающие ему взбираться на деревья, чтобы лакомиться медом диких пчел.
Потом долгое время деревень не было. Мы ехали рысцой в лесном безлюдье. Во главе отряда пришпоривал ослика бушмен Ямбо. Мы уверенно следовали за ним, не сомневаясь, что какое-то предчувствие заставляет его спешить. И действительно: вскоре разразилась гроза. Хижины появились, когда мы уже насквозь промокли.
Ямбо завел лас в одну из них. Капли дождя, словно из пулемета обстреливавшие соломенную крышу, низвергали на нас клопов и клещей. От влажности дым сигарет, которыми я угостил присутствующих, застаивался. Стало душно.
— Роту, спроси у него, где мы, — прошептал я в темноту.
— В первой мамбукушской деревне.
Я ждал с нетерпением, чтобы небо вновь закрыло свои шлюзы. Выйдя из хижины, увидел костер из шипящих поленьев, слабо освещающий прекрасно физически развитых мужчин и женщин, почти нагих. Девочки жались к матерям. При звуках наших голосов мальчики спустились гуськом но грубо сколоченной лестнице из расположенного на дереве шалаша — их воздушной спальни.
На первый взгляд эти мамбукуши нисколько не походили на своих собратьев в Анголе или на берегах Окаванго. Мужчины были сильнее тех, женщины — слабее. Обилие стоящих у степ хижин копии выдавало постоянную необходимость защищаться от хищников и любовь к охоте. Женщины удовлетворялись естественной короткой шевелюрой и ничего не знали о тщательно выделанных париках своих западных сестер. На шее — никаких безделушек.
Бумбо признался нам, что он мамбукуш. Он переводил пашу беседу. Эти бедные люди предложили нам все, что у них было: сорго, цыплят, козье молоко.
За их деревней шли одна за другой другие мамбукушские деревни, составлявшие область Бетсаа. Итак, вот она, коночная точка пути мамбукушей, ушедших в Калахари свыше ста пятидесяти лет назад при первом натиске бароце. Уютные, светлые леса, близость грунтовых вод, миролюбие устроившихся здесь раньше макалахари («Ты увидишь их за Бетсаа!» — сказал мне вождь) соблазнили мамбукушей, и дальше они по пошли.
Между тем лес был опасен. В глубине его слышна была вся гамма голосов хищников. Жалобно причитал («улу! улу!») земляной волк — protelos cristalus. И внезапно раздался сухой лай гиеновых собак, которые охотятся, собравшись в стаю по восемь — десять животных. В таком числе они по-настоящему опасны.
Окруженные высокоствольным лесом, полным ночных опасностей, мы лучше прочувствовали благополучие нашего очага у обездоленного племени, по у настоящих друзей. И мы отлично поспали часа два-три.
Проснувшись, я обнаружил отсутствие женщин. При этом мое внимание привлекли какие-то ритмичные женские выкрики, раздававшиеся и зарослях. Роту, Бумбо и я пошли в этом направлении, несмотря на внезапную сдержанность Бумбо.
Впрочем, когда последний занавес из зеленых веток раскрыл нам происходящее, он схватил нас за руки:
— Не приближайтесь. Делают операцию маленькой девочке.
Мы видели только сбившиеся в круг голые спины, склоненные к таинственному центру, и возбужденно хлопающие руки. Старая кума, сидевшая в нескольких метрах от всех, казалось, руководила церемонией.
— Она-то и оперирует, — прошептал нам Бумбо.
— Чего она ждет?
— Чтобы шум к полудню усыпил ребенка.
— Я все еще не вижу девочку.
— Ты и не можешь ее увидеть. Она лежит под кожами, в центре образованного женщинами круга.
Я представил себе, что, отупевшая от шума, полузадохнувшаяся, она на исходе пяти-шести часов, пожалуй, почти не будет страдать и даже не отдаст себе отчета в том, что с ной сделают. Это было обезболивание… песней!
Будучи мамбукушем, Бумбо знал, где положить предел нашему любопытству, и не хотел, чтобы мы оставались до конца. «Такие церемонии, — объявил он, — требуют тайны. Операцию проредят в отдаленном месте. Мы и так слишком далеко зашли, приблизившись к женщинам; было бы неприлично упорствовать: они могут рассердиться и прервать обряд».
Мамбукушский обряд вырезания помимо своей исключительности навел меня на интересную мысль. Ведь подобного обычая нет у мамбукушей ни в Шакаве, ни в Анголе. Может быть, здесь они подражают макалахари? Что же, это еще одно приспособление к новым условиям жизни или необходимость детской гигиены? Бочуана, а возможно, и родственные им по крови макалахари, проводит инициацию именно таким образом.
Не обращая на себя внимания, мы покинули поляну. Возвратясь в деревню, мы поблагодарили вождя за прием и простились.
Следующие деревни мамбукушей в отличие от первой были обнесены изгородью. Насаженные на колья черепа убитых на охоте зверей составляли их единственное «украшение». Безобразная голова буйвола, высовывающая огромный черный язык, испугала даже моего ослика.
У меня была новейшая карта страны пятисоттысячного масштаба. Этот район был девственным, «белым пятном». Я сам отмечал на карте названия населенных пунктов. Последней в зоне Бетсаа была деревня Садибан.
Начался высокоствольный лес, искалеченный слонами. Ехать верхом было мучительно, так как нашим осликам приходилось обходить лежащие деревья или перепрыгивать через них. Антилопа куду с благородно закрученными рогами застыла по стопке «смирно», а потом побежала почти рядом с нами.
Мое ружье оставалось висеть на ремне. Я не хотел объявлять ружейным выстрелом о своем приходе в страну, не знавшую белого человека. И успокоенная куду составляла нам компанию до первой деревни макалахари — Сангоко.
Не теряя из вида основной своей цели — бушменов, я останавливался как можно меньше в этих деревушках. Чтобы не дробить рассказ, я дам здесь общую картину.
Четыре деревни макалахари подчиняются авторитетным, сильным вождям. Женщины возделывают землю и ухаживают за козами, мужчины охотятся в тесном союзе с бушменами. Эти желтокожие, «ма’букакуэ», показывают макалахари следы буйволов и слонов, приносят в их деревин кожи.
Я видел, как одни бушменский мумка оперировал пятку у мужчины-макалахари. Он достал из плетеного нитчатого футляра длинный шип, прозондировал рану наискосок и удалил крупную занозу. Другой ма’букакуэ был специалистом опиливать доостра зубы. Бушмены поставляют своим собратьям также сочные оранжевые ягоды мокаммапауа (гревия из семейства липовых).