На острове Кипира мы взяли проводника Мопало, лучшего из «болотных братьев». Росту в нем было 1,80 метра, плечи — боксерской ширины. У него был радостный вид довольного своей судьбой смертного. Глаза его заблестели, как только я заговорил о путешествии в Маун; он стал обшаривать взглядом далекий горизонт…
Мопало тут же пошел собрать свой узелок. Вернулся он с удивительным оружием. Почти стершаяся марка сообщала: «Холлис и сын. 1850». Шероховатый, будто вышедший из литейной мастерской кустаря ствол (длиной 105 см) удерживался на прикладе с помощью кожаных ремней… Мушки не было. Эта «труба для пуль» напоминала о Великом Треке[23]. Она заряжалась с дула: сначала надо было засыпать порох, который Мопало утрамбовывал шомполом, потом поместить вылитую из железных отходов пулю.
— И ты добиваешься хороших результатов с этим? — спросил я его.
— Да, но я стреляю только наверняка.
С тех вор Мопало стал душой нашего отряда.
Аррамба, последний из пройденных памп островов, значительно отличался от других. Здесь голые, сдержанные в обращении байейе занимались чисто бушменскими работами: сушили шкуры антилоп, затачивали наконечники копий. Их лачуги едва выделялись в густой растительности. И сама растительность выглядела по-новому: господствовали высокие пальмы дум (или коросо). Среди местного населения встречались люди с явными признаками бушменской крови. Заход к жителям Аррамбы был коротким: они не проявили желания задержать нас разговорами… А когда мы отошли от берега островка, началась незаселенная местность.
Здесь все принадлежало только животным. Многочисленные крокодилы скользили под нашими мокурро. Некоторые из этих пресмыкающихся спали на вдающихся в воду песчаных косах. Заметив пас, крокодилы плюхались в реку. Благодаря ловкости Мопало, мы насколько возможно избегали запруд из папируса, близ которых слышались голоса бегемотов. Шоколадные с белыми нагрудниками скопы нарами облетали сноп охотничьи владения. Африканские водорезы (rliynchops flavirostris) проносились над самым потоком стаями от пятидесяти до ста штук. Их сильно удлиненные нижние челюсти служили своеобразными ложками: ими птицы черпали планктон, подбирали насекомых. Одним единственным зарядом я убил их штук пять или шесть сразу влёт в Северном Мозамбике, над рекой Рувумой. Поэтому здесь я их щадил. Черные бакланы пикировали на рыбу с высоты. Потом, проглотив ее, они парили в небе, раскинув крылья.
Вокруг нас щеголяли хохлатые цапли. А в спокойных, заросших кувшинками бассейнах оранжевые якапы устраивали бешеные гонки. Казалось, что они бегали по воде, потому что широкие перепонки на лапах позволяли птицам держаться на плавающих листьях, которые даже не гнулись под их шагами. Разнообразные ибисы высовывали клювы из кроны оказавшихся на залитой территории деревьев. А порой из чащи тростника вылетали вспугнутые утки, криками выражая свой ужас. На берегу в ожидании стояли изумительные марабу — мешочники. Под клювами у них болтался оправдывавший их имя мешок из фиолетовой кожи. Эти большие голенастые птицы любят есть падаль.
Однажды, когда мы пристали передохнуть, Мопало остался стоять, тревожно всматриваясь в заросли.
— Боишься? — спросил я, думая задеть его.
— Да, буйволов. Здесь они у себя дома. Когда я был здесь в последний раз, они на меня напали.
— Но ведь ты ушел от них?
— Я сбил ближайшего и прыгнул в пирогу.
Я еще не видел в действии его пороховой сарбакан[24]. Вскоре такая возможность представилась.
Назавтра чем-то возбужденный Мопало увлек часть группы за собой в заросли высоких злаков, предупредив, что надо идти молча. Он быстро дошел до стада импал в сотню голов. От неожиданности животные даже по шевельнулись. Тогда Мопало, находившийся метрах в семидесяти от них, вскинул ружье.
Выстрел и отдача мушкета были великолепны. Все антилопы отбежали, кроме одной, упавшей замертво. Немного подальше они перегруппировались и потеряли еще одну подругу. Обе жертвы были убиты в голову… «Иначе, — объяснил мне Мопало, — я бы попортил шкуры». Просто невероятна меткость этого ружья, достойного музея бурской войны.
Несмотря на многочисленные повороты, к которым нас вынуждали выступы берега или заслоны папируса, мы следовали точно на юго-восток. Достаточно было нам свернуть чуть западнее или чуть восточнее, как зоологическое изобилие резко увеличивалось. Огромные стада антилоп пришли, очевидно, из буша: их далеких предков привлекла вода, и то отважились забраться сюда, в низкую воду, а потом остались, соблазненные пастбищами или остановленные подъемом воды. Увы! Вскоре за ними последовали львы.
Хищники быстро размножились. У этих топких пространств есть одно преимущество: они удерживают в плену добычу. Львов не боялись только буйволы и водяные козлы, но они хорошие пловцы. Для безопасности мы по ночам зажигали большие костры, слыша порой рокочущий голос царя зверей.
Между прочим, меня поразило, что все эти острова, на которых не было людей, носили бушменские имена (Мопало безошибочно называл их по памяти). Я вспомнил о смешанном типе аррамбских жителей.
— А бушмены посещают болота? — спросил я.
— Да, по они не могут здесь жить, как мы, «более крепкие».
— Они вымерли? Или ушли обратно?
— Нет, немного осталось — ты их увидишь. Мы скоро войдем в их воды.
Так Мопало назвал довольно широкую и глубокую протоку, где вновь появилось течение; мы добрались сюда после ужасной схватки с папирусами. Я искал бушменов, однако произошла совсем другая встреча.
Две пироги, нагруженные так, что чуть не скрывались под водой их борта, вышли нам навстречу, с востока, и взяли курс на север. Мы остановились борт к борту.
Двое голых мужчин опирались на длинные шесты, а между ними сидели ребенок в шкуре зебры и злая собака. Оказалось, это были родственники Мопало.
Они рассказали ему о своих успехах. Впрочем, об успешности охоты свидетельствовали и куски мяса, которыми были завалены пироги. Голова бородавочника, уже смердящая, лежала лицом к носу лодки. Хорошо же она, протухшая, будет пахнуть в котелке!
Едва увернувшись от клыков фокстерьера, я протянул парию сахар. А когда мы расставались, старший охотник бросил нам ляжку зебры. От нее тоже шел сильный запах, который мои байейе втягивали с видом гурманов.
Наступил вечер. Моя мокурро следовала за пирогой Мопало. Мы плыли бесшумно. Птицы только что попрятались. Одна скопа задержалась еще и украшала, словно герб, небо. Блики последних солнечных лучен скрывали от нас крокодилов, плававших вровень с поверхностью и выныривавших только ночью.
Стоя в своей пироге, Мопало курил трубку, разыскивая одному ему известные ориентиры. Поредевшие слева от нас тростники предвещали малые глубины: мы повернули влево. Шесты, которые после входа в реку бушменов мы использовали как весла, вновь коснулись илистого дна.
Противная коричневая волна побежала от лодок. Множество крупных комаров поднялось в нашу честь. Набросились и мухи цеце, пыл которых усиливается как раз на закате. Двух из них я раздавил на голой спине Маеци.
Дурные запахи обострились. Киль коснулся типы. Показалась спина крокодила. Мы подошли к слабо возвышавшемуся над водой острову, окаймленному густой растительностью.
— Нгукао, — сказал Мопало.
Три или четыре выщербленных нескладных мокурро были привязаны к кривым кольям. В бухте лодка села на мель.
Пока мы высаживались, в кустах прокрадывались рахитичные существа, жадно смотревшие на нас… В глазах их мы прочитали «голод» по себе подобным, надежду на посещение, на подарки…
Когда я, белый, ступил на землю, они попятились. По когда они увидели Мопало, потеряли всякий страх, так как знали его.
А Мопало уже разговаривал с местными, будто они расстались накануне, мы же направились к хижинам со степами и крышами из листвы. Перед этими хижинами отдыхали в конце дня люди общины Нгукао; их было человек пятнадцать.
Впереди сидел кашляющий, то и дело поплевывающий старик-глава общины. Другой мужчина был метисом, перебежчиком из племени макуба. Их окружали супруги, большие и маленькие дети. Болотная лихорадка воспалила глаза, иссушила лица, на которых чрезмерно выделялись скулы. У мужчин еще сохранились мускулы. Больше всего страдали женщины, которые были очень худы. Мопало сказал, что эти люди — ма’теникуэ из западных лесов. Возможно, их маленький род поддерживал связь со своим племенем-родоначальником и время от времени получал приток свежей крови?
Свою трапезу мы решили разделить с бушменами. Они подглядывали, что мы положим в свой котелок. Великодушные бедняки собирались предложить нам самые лучшие свои продукты: узкие полоски, нарезанные из мяса водяного козла или буйвола, свалявшиеся, покрытые муравьями. Насекомые добрались и до нашего куска зебры, покрыв его, как накипью.
Пока эта разношерстная смесь варилась, хозяева и гости обильно курили. На десерт я открыл банку фасоли, хранившуюся для торжественных случаев. Бушмены подталкивали друг друга, нюхали содержимое банки — понравилось, и они все вылизали. Саму банку старик взял себе.
Наевшись, они остались сидеть на корточках. Отблески пламени даже самых некрасивых делали симпатичными. Старик, слишком намучив желудок обильной едой, одной рукой держался за бок, а другой машинально размахивал в воздухе, как бы отгоняя мух. Дети с гноящимися глазами выставляли напоказ раздутые животы.
Лишь двое зрелых мужчин, на которых, видимо, лежала ответственность за безопасность клана, чувствовали себя нормально и беседовали с Мопало. Я догадался, что они расспрашивали о дели моего путешествия, обо мне самом, о моем снаряжении.
Нити растительных волокон, украшавшие гирляндами ближайшие деревья, метательные орудия, разбросанные гарпуны рассказывали о древних обычаях рода. Я с помощью своих «переводчиков» стал расспрашивать хозяев об их жизни.