папайя, приказал подать просяного пива… Обилие плодородной земли и рыбная ловля обеспечивали жителям хороший уровень жизни.
Люди из Каунги отправились в обратный путь. А жители Летиа предпочли переадресовать нас соседям: те, мол, скорее смогут помочь. И они отвезли нас на пирогах к другому острову — Какомбуэ.
Там местный колорит стал ярче. Сказывалась изоляция местных жителей от соседей. Контакты с селениями на обоих берегах осуществлялись редко. Обилие дротиков, зазубренных гарпунов, рыболовных вершей показывало, что наравне с пастушескими заботами здесь почитался рыбный промысел и охота.
У вождя, ощетинившегося взъерошенными полосами, был вид настоящего дьявола. А женщины устроили нам настоящую овацию. Пятеро мужчин быстро согласились отправиться с нами на поиски приключений в Анголу. Одни из них даже бывал там.
Прежде всего надо было дойти на пирогах до края глубокой впадины, откуда перед нами откроются «мелководья».
Мы погрузились в лодку и поплыли. По дорого увидели забавную упряжку; два огромных быка тащили под общим ярмом небольшую пирогу, в которой восседал между корзинами хозяин. Сначала она проскользила по полю, потом по траве, потом достигла воды и закачалась позади животных, попеременно то шедших, то плывших. Повозка-амфибия!
Вскоре мы достигли пресловутой «мелкой поды». То есть сначала она была мелкой… Но потом вода поднялась до уровня груди, несмотря на то что проводник тщательно выбирал маршрут. Сломанные стебли тростников, невидимые в воде, резали вам ноги, а на редких островках твердой земли короткая жесткая трава колола ступни. На островках, мимо которых мы проходили, женщины прекращали пахоту, чтобы с изумлением и интересом посмотреть на этих шлепающих по воде белых, столь же голых, как они сами.
Такие испытания продолжались четыре часа. Порой только нос высовывался из воды. Наконец, мы ступили на ангольский берег. Слегка удивленные маши направили нас в свою деревню, близкую, как уверяли они. Оставалось всего два часа до темноты. Тропинка привела нас в селение. Деревню сторожили две беззубые старухи. Они не проявили к нам интереса! Склоненные под своими ситами перед обитой шкурами диких животных хижиной, они являли удивительную картину дикой Африки.
Тропа вела дальше. Мы продолжали свой путь. Глухой ночью она привела нас в менее нищую деревню — Шевана. Ее жители спасались от полного холода в обнесенных оградой двориках. Сквозь щели мы видели отблески пылавших еще очагов.
Ужасная атака собак возвестила о нашем прибытии. Выскочили люди, которые, казалось, обрадовались нам, что нас удивило. Лесным маши правилось принимать своих братьев — водных маши. Женщины целовали ладони наших носильщиков. Мы рассчитывали на такую же нежность, но вместо итого — может быть мы их напугали? — нам дали только молока, яиц да сухих веток для костра. Наши парни, несмотря на расположение к ним местных жителей, великодушно согласились разделить ночлег с нами. Завтра начиналось неведомое.
ГДЕ САМЫЙ ЛУЧШИЙ БЫЛ САМЫМ БЕДНЫМ
Нашей целью, о которой мы не сказали Мванавине, было выяснение пути мамбукушей, убежавших примерно в 1800 году из каравана рабов, который вели баротсе по берегу Замбези. Было бы неразумно объявлять королю, что нас интересует судьба побежденных, убежавших от его предка-рабовладельца. Не менее затруднительно было бы исхлопотать в Лиссабоне разрешение на право въезда в Южную Анголу — «край света», по португальскому выражению.
Но этот эпитет — «край света» — позволял предположить, что там, на границе со спокойным, далеким тогда от театра военных действий Югом, никакого надзора не будет, или почти не будет. Так и оказалось на самом деле: мы увидели мундиры солдат колониальных войск только в самом конце путешествия по Анголе, уже выходя к Окаванго!
Начиная со второго дня пути мы встречали селения мамбукушей; эти деревин, огороженные примыкающими друг к другу кольями, я легко узнавал, так как был знаком с подобными селениями в другом районе — в Северной Калахари.
После многих изнурительных дней пути наш отряд остановился в виду холма Йея, откуда навстречу нам хлынула дюжина одержимых.
Их возбуждение и говорливость не были вызваны вашим приходом. Но чем же тогда?
Мы стоически выдерживали пулеметный обстрел словами, которых не понимали. Наконец, самый высокий и самый седой (возможно, вождь общины) вышел вперед. Его длинные усы падали двумя запятыми в углы рта, край верхней губы был выбрит. Оглушительным голосом он закричал: «Добро пожаловать! Устраивайтесь! Выпьем!»
Слово «выпьем» нам все объяснило: эти люди, очевидно, все послеполуденное время пили пиво — марово. Поэтому они и были такими крикливыми. Увидев, что мы приняли приглашение устраиваться и разбили под деревом лагерь, они поспешили продолжить свои возлияния.
Мужчин сменили дерзкие женщины. Бахус захватил в плен их мужей. Может быть, они надеялись хорошо провести время с нами? Заметив более серьезных девушек, носивших воду из какой-то лужи, мы попросили у них воды, для того чтобы совершить свой первый туалет за ширмой из одеял, растянутых нашими людьми.
Освежившись, мы решили нанести вождю визит вежливости. Полный комплект давешних крикунов окружал кувшин с мирово и одуревшего пятидесятилетнего человека, беспрерывно наполнявшего чашу.
Было бы неприлично отказаться от нескольких полных до краев стаканов. Дрянное пиво марово опьяняет только в больших дозах, а мы от таковых отказались. Мы добрались до своего дерева я час спустя во всю храпели.
Проснулись среди ночи. Наши проводники, чрезвычайно обеспокоенные, бормотали, что «там дерутся»… На пригорке, со стороны хижины, в которой шел пир, раздавались крики, и жестикулирующие силуэты мелькали перед соседним костром.
Вдруг кучка людей устремилась в нашем направлении, как и в момент нашего прибытия, но на сей раз это было опасно. Один детина, держа в руках длинный нож и отчаянно крича, преследовал противника; его самого преследовали, стремясь обезвредить.
Наши постели остановили людскую волну. Три геркулеса толкнули в спину одержимого, им удалось вырвать у него клинок. О, короткая память пьяных! Обезоруженный, безумец забыл свою ярость. И размахивая руками, враги и усмирители поспешили утопить инцидент в марово.
Успокоенные, мы опять заснули, потому что новое угощение пивом повергнет этих безумцев в беспробудный сон.
У онамбо есть мера предосторожности: во время застольного веселья всех лишают кинжалов. Она была бы полезна и у мамбукушей…
Хатвина — царек Либебе…
На биваках мамбукуши нам прожужжали уши этим именем! На окраине Анголы у племенных вождей еще остался их вековой престиж…
И вот наконец начался домен владыки. После бесконечных застойных прудов с юркими пиявками — струящаяся вода. Река Луэнге. За ней — резиденция, отличающаяся от обычных деревянных краалей. Вокруг нее никакой защитной ограды: может быть, слава Хатвины обеспечивала ему безопасность? Три квадрата легкой тростниковой изгороди окаймляли большую площадь.
Прежде чем мы успели стряхнуть дорожную пыль, из-за изгороди вышла ошеломляющая процессия. Во главе царственно шагала тучная матрона, за нею — двадцать женщин, одетых, как и она, только в черные мини-юбки. Царственная госпожа, сестра Хатвины, потрудилась принять нас, пока он временно отсутствовал. Ведь в ее жилах текла королевская кровь, тогда как супруги ее брата таковой не имели. Она была его заместительницей и командовала его гаремом.
Она села, позволила другим сесть полукругом возле себя и, произнеся положенные слова, словно бы подала сигнал простому дружескому созерцанию.
Хороши мы были — грязные, оборванные — перед лицом этой горсточки прекрасного пола! В это время Хитвина вернулся из поездки. И в самый подходящий момент, чтобы разбить молчание, которое становилось немного тягостным.
Одутловатый, пузатенький, весь в поту, с вытаращенными глазами и неровной походкой, он, казалось, перепился марово у своих подданных. Так же как и другие черные сеньоры, старавшиеся казаться поважнее, Хатвина вырядился в форму хаки и шишковатый колониальный шлем.
Его мягкие руки вспотели, взгляд блуждал. Его сестры и супруги обратились в истуканов, лишь только он выступил на сцепу.
Было бы бесполезно осторожничать, так же как и сразу объявить ему, что нам от него нужно. Мы вынуждены были рассчитать наших уставших маши, перенесенных в чуждую обстановку и готовых уже повернуть оглобли… Но вот мы заметили двух лошадей и ослика, резвившихся на берегу Луэнге, редких у мамбукушей — приверженцев рогатого скота. И мы поклялись себе добыть их.
При первых же наших словах на эту тему хитрый блеск появился в зрачках большого господина. Хатвина знал стоимость звонкой монеты. От жителей пограничных районов к жителям внутренних областей время от времени переходят португальские или английские деньги, заменяя монету из раковин. После жестокого сражения за цену мы вырвали у него неопределенное обещание продать животных.
Новый спор разгорелся из-за козы для бульона. Я открыл предпоследнюю пачку сигарет и протянул Хатвине, чтобы он взял одну сигарету, — он положил в карман всю пачку и пошел к себе в резиденцию купаться.
Его уход повлек за собой исчезновение женщин. Оставшись один, мы помылись в реке. Затем последовал Пантагрюэлевский по сравнению с кашами минувших дней ужни. Далее мы приготовились лечь спать.
Именно в этот момент вновь появился Хатвина, умытый, закутанный в одеяла и настроенный поболтать перед сном. Он тщательно осмотрел мои туфли, решив, видимо, забрать их в качестве дополнительной уплаты за лошадь и осла! Тогда, взяв его под руки, мы мягко, но решительно отвели его домой и пожелали приятных снов. Если бы мы оставили ему свободу действии, он бы полностью нас обчистил, прежде чем отдать животных.
На следующий день, так как животные еще не прибыли к нам, мы направились к резиденции Хатвины. Там мы просунули головы в отверстие одной из оград, над которой увидели поднимавшиеся и вновь опускавшиеся песты ступ для размола зерен. Мельничихи глазами пригласили нас войти. И мы застали за работой весь вчерашний гарем.