Нам рассказывали много историй о присвоении нор. Я сам видел антилопу, укрывшуюся в шакальей норе. В парке Крюгера гиены и шакалы хладнокровно занимают галерейные поры обездоленных дикобразов. «Право сильного»…
Я бы хотел, чтобы сюда приехал современный Лафонтен понаблюдать эти сцены из жизни маленьких и больших животных, и передал бы их поэзию лучше, чем это сделал я. Меня оправдывает то, что этот искусственный земной рай показался мне несколько безвкусным и слишком легковесным после настоящих девственных лесов, пройденных мною в экспедициях…
В парке двенадцать лагерей и десять деревень на площади 19 000 квадратных километров. Они разбиты в самых живописных местах, возле воды или на возвышенностях, откуда открываются дали, и тщательно огорожены, чтобы предотвратить неожиданные проделки зверей.
Стало криком моды использование туземного стиля европейцами. Круглые хижины превращают в удобные жилища, сверкающие известью, клеевой краской и старательно покрытые соломой. Европейцы убегают от привычного, не жертвуя привычными удобствами. Пища им подается довольно хорошая, а по вечерам положен душ. Вышколенный черный «бой» скромно и безукоризненно исполняет свои обязанности.
Когда мы попали в парк, в начале сезона дождей, его только что закрыли для посещении. Специальное разрешение доктора Неля открыло нам ворота. У нас, стало быть, была привилегия жить одним в лагерях отдыха, а вокруг, словно бы специально ради нас, жили животные, которых зовут дикими.
Больше всего привлек нас лагерь Шингвидзи, потому что он самый удаленный и его менее всего посещают. Мы пообедали там с Жубером, слушая его истории. Лампа на нашем маленьком столике выхватывала из темноты тесный круг. Глаза импал бороздили мрак двумя блуждающими огоньками. Животные, которых человек фотографирует днем, приходят ночью в свою очередь посмотреть на людей, проявляя любопытство к его странному для них поведению…
После первых ливней появилось множество цветов, причем столь же быстро, как они растут в кинофильмах благодаря чудесам замедленной съемки. Мы вдыхали их запахи, оживленные свежим воздухом. Малюсенькая ночная обезьяна, прыгавшая с ветки на ветку, упорно разглядывала нас с высоты дерева, где она вы давала себя только фосфоресцирующими зрачками. Но она не соизволила спуститься и разделить с нами яйца и ветчину…
Звуки подлинной Африки прерывали слова Жубера: сухой кашель импалы, львиный рык (лев тоже собирался закусить), призывы слоновьих труб. А от реки поднимался привычный шум спящих вод.
Тобиаса в этот самый вечер особенно лихорадило; после обеда он обследовал Шингвидзи, найдя многочисленные доисторические обломки. В раю жпвотных он встретил древнего человека… и он приходил в отчаяние, что необходимо бросить археологические раскопки, чтобы следовать за мной в Мозамбик, куда я торопился.
На следующий день ван дер Схюфф проводил нас до самого крайнего лагеря на севере, Пунда-Милпя, что означает на суахили «полосатый осел», где, попрощавшись с ним, мы продолжали путь на северо-восток, к пограничному посту Пафури.
Почти ничего не было видно. Дорога поднималась довольно круто, так как этот северо-восточный уголок Трансвааля поднят на сотню метров относительно низкой северной части парка Крюгера. Мы взбирались на маленький выступ, окаймляющий излучину Лимпопо (граница Родезии), перед спуском в Мозамбик.
В уединении, вдали от лагерей отдыха и постов охраны там живет Мокфорд, занимающий должности наблюдателя, полицейского, таможенника и… еще одну, о которой я расскажу позднее.
Над небольшим домиком Мокфорда буйно нависают густые ветки деревьев, а вокруг яркая оргия разнообразных цветов.
Он принял меня, не проявив никакого удивления. Уже долгое время ничто больше не удивляло этого человека. Чтобы посмотреть, кто же все-таки прибыл, он направил мне в лицо электрический фонарь, затем предложил стул под раскидистым деревом и приказал «бою» принести плоды папайи.
При слабом свете из окошка я различил молодое загорелое лицо Мокфорда. Этот родившийся в южном полушарии англичанин говорил мало. В самом начале нашей беседы он поставил свои стакан пива на стол, сорвал с крюка ружье, проворно зарядил его, подложил свои фонарик под цевье и навел его вместе с оружием на листву нашего дерева.
Прогулка светового луча была короткой; я увидел то, что он услышал: медленно, очень медленно вдоль ветки скользила змея к загипнотизированной птичке. Раздался выстрел. Рептилия упала, разорванная надвое, а разбуженная выстрелом птица улетела.
— Вам приходилось так? — спросил он меня.
— Да, когда в центре Калахари одна из этих мошенниц повисла у меня над головой. Но у вас чертовский нюх!
— Необходимость! Моя собака погибла из-за змеи. Бедный Дик! Теперь я одни. И даже нельзя спокойно выпить на холодке…
— Вы скучаете, хотя бы иногда?
— Нет. Дел много. Половину времени меня здесь не бывает. Я набираю добровольцев в шахты: в парк, в Мозамбик и в Южную Родезию, на левый берег Лимпопо, где на триста лет раньше я был бы конкурентом для Мономотапы… Правда, короли этого государства захватывали рабов, я же — нет! Я предлагаю хорошую зарплату и «прекрасное путешествие в глубь земли» — решающий аргумент.
Он произнес «Мономотапа», и это название дало нам интересную тему для беседы. Это старое царство, не имевшее точных границ, в самом деле покушалось на территорию за рекой Вааль, когда республике не хватало рабочих рук, тоже для золотых рудников. Поэтому Мокфорд и говорил о конкуренции, которую бы он составил, если бы жил в семнадцатом веке…
Перед тем как повести читателя дальше на восток, я должен сообщить, чем было это знаменитое негритянское феодальное государство, процветавшее семь веков и навсегда исчезнувшее.
БЛИЗКАЯ И ЗАМАНЧИВАЯ МОНОМОТАПА
В империи шона издавна добывали много золота. Этот благородный металл, а также слоновую кость и рабов продавали на рейде Софалы или в устье Сави. По одной из главных дорог империи (и прошел по ней в 1966 году) доставляли взятых на реке Лимпопо рабов к большому торговому перекрестку — слиянию Лунди и Сави.
Могущество шона, хозяев золота, началось по меньшей мере в XII веке. При переселении племен тсвана, нгони, венда, ндебеле с севера на юг они пересекли территорию империи шона — Мономотапу и видели золотые рудники. Может быть, это смутное воспоминание и гнало лотом на завоевание Севера Чаку, Моселикатсе, Звиде, Звангендебу?
Моселикатсе хотел осуществить свою давнюю мечту — основать южнее Мономотапы свое собственное царство Матебеле, которое могло бы позднее начать войну с Мономотапой. Но империя шона уже была в агонии: ее собственные вассалы насмерть поразили прославленное государство, К тому же рудники уже были закрыты, лишь речные россыпи некоторое время еще эксплуатировались. Спрос на золото в Софале упал.
В сущности шона — это первые банту, прибывшие в XI или XII веке в страну золота, которое добывали их скромные предшественники— вак-вак. Водворившись в стране, шона сделали это богатство своей собственностью.
Вак-вак, которых они застали на этой земле, представляли собой, вероятно, племя смешанной азиатско-хамитской крови; они были близкими родственниками готтентотов. Древние арабские мореплаватели посещали их в Софале. Вак-вак собирали россыпное золото и поставляли его на крупную базу, созданную мусульманами в Килве (Танганьика), по дорого, шедшей вдоль озера Ньяса.
Может быть, еще раньше народы, которых ученые объединяют под названием «культура штампованной керамики», добывали золото в Южной Родезии, потому что в их могилах находят золото. (Ни одна из могил не датируется раньше чем I–II веками пашен эры — это опровергает гипотезы, по которым Офир самого царя Соломона был расположен в этих краях две тысячи лет назад. Скорее всего, Офир находился в Эфиопии.)
Сначала шона заключили договор с вак-вак, изучили их золотые разработки. Поклонники железа и меди, шона не столько были ослеплены золотом — слишком мягким, по их мнению, — сколько выгодами от его продажи. Познакомившись с методами своих предшественников, они старались развивать торговлю.
Арабы в то время продвигались по Восточной Африке все дальше и дальше на юг вдоль берега океана. Шопа же нацелились на более близкий порт — Софалу.
О вак-вак больше в исторических источниках по упоминается. Может быть, их вытеснили? Пли они исчезли совсем? Преуспевшие ученики заменили своих скромных наставников. А среди самих шона один клан — макаланга — принял на себя управление, а другие кланы работали поденщиками, считайте — крепостными.
Макаланга (здесь приставка «ма», как и у мамбукушей, не должна давать повод к какой-либо путанице с бушменами!) означает «дети Солнца». Разве подобный титул не приносит могущества? Во главе их сильной организации стоял мамбо (вождь), великий принц, которого звали, как и государство, Мономотапа. Разумеется, у него была царская резиденция — зимбауэ, как и у вассалов мамбо рангом пониже, но правитель хотел, чтобы его резиденция была самой красивой. Идеальным местом ему показалась долина Мтиликве. Там высился огромный холм, издавна служивший культовым мостом для коренных жителей. С его вершины призывали Небо, а в сухой период просили у Неба дождя, что несколько напоминает бушменское святилище на горе Самка Цодилло.
Мономотапа возвел свою цитадель у подножия этого холма, которому он оставил культовое назначение. Эта цитадель и есть Зимбабве.
Красота творений династии Мономотапы намного превосходила все, что создали банту. Тем не менее до 1808 года Европа ничего не знала о Зимбабве. Арабские сообщения были известны лишь в узком кругу исламского мира. А португалец Антониу Фернандиш, первый исследователь империи Мономотапа, живший там в 1514–1515 годах, должно быть, попал туда в момент дворцового переворота; если он и встретил владыку Мономотапу, то встреча эта произошла не в Зимбабве. После него в 1569 году Франсишку Баррету, прозванный Завоевателем Рудников Мономотапы за победу в крупной военной эк