Если раненый буйвол атакует, надо подождать и стрелять в него еще раз с 15 метров прямо в голову. Охотник, карабкающийся на дерево, обнаруживает недостаток отваги а, кроме того, подвергается продолжительной осаде. Любая же попытка к бегству может закончиться для него трагически.
В большом количестве в Мозамбике живет леопард; обычно он бродит только по ночам. И вот ночью алчные любители его шкуры прочесывают мату, прикрепив на лбу электрический фонарик, и держат при этом наготове ружье 375-го калибра. Увидев манящий блеск зрачков, охотники идут прямо к ним — ослепленный леопард останавливается и, оказавшись целиком в луче света, неминуемо получает пулю.
Реже встречающихся львов не убивают так злодейски, что объясняется посредственностью их шкуры. Неловкость одного американского дебютанта чуть было не стоила жизни его английскому проводнику. Американец стрелял в туловище. Лев, обезумев от бешенства, прыгнул в его сторону. Англичанин встал между ними и одновременно выстрелил. Он получил удар от уже мертвого зверя, который, однако, успел оторвать ему палец и кусок предплечья в предсмертных конвульсиях. Англичанин спокойно показывал мне свои раны, полученные всего два месяца назад. Отвечая на мое испуганное восклицание, он небрежно бросил: «Ба, да это же профессиональный риск!»
Самую прекрасную живую картину в Южном Мозамбике показали мне мчащиеся зебры. Прижав уши, они бросились вперед, как чистокровные жеребцы на старте в Лоншане[51]. Так и хотелось, чтобы жокеи в полосатых черно-белых куртках склонились к их шеям и слили свои тела с телами зебр, словно неудержимые кентавры…
Банды обезьян бабуинов передвигаются то стоя, как люди, то на четырех ногах, как собаки, да и морда у них похожа на собачью. Они превосходно ориентируются в лабиринте пересекающих лес пересохших речек, заросших кустарником. В этом лесу они устраивают веселые гонки.
Бабуины жестоко ненавидят скорпионов, которые очень быстро размножаются и угрожают их детям. Я видел, как однажды крупный самец схватил за брюхо одного скорпиона, позволив снабженному ядовитым мешочком хвосту свободно сгибаться и разгибаться. Он убил скорпиона, стукнув ого о ствол дерева, а потом разгрыз.
Помню, как в Йомене меня забросали камнями бабуины другого вида. Они свирепо атаковали нас, пока мои товарищ Дарфей не убил одного из них, чтобы избавиться от этих артиллеристов. Мозамбикские бабуины удовлетворяются тем, что разглядывают вас, не принимая, очевидно, всерьез. Они не раздражаются. Но если вы будете искать с ними ссоры, они живо пустят в дело свои клыки.
Множество генетт, которых я не видел и и в Юго-Западной Африке, ни в Калахари, ни в Трансваале, охотятся здесь на грызунов. Они взбираются также на деревья, грабят гнезда, лакомятся птицами, когда удается, и поедают фрукты. У генетты нет под хвостом мускусного меточка, свойственного циветте, ее сестре. Но наличие убирающихся когтей делает ее опасным ночным хищником. С одним французом из Лоренсу-Маркиша мы случайно сбили машиной генетту. Она не двигалась, и мы положили ее в багажник. Когда же три часа спустя мы подняли крышку багажника, она прыгнула, как черт, между нами и исчезла…
У подножия деревьев, во чреве мату, в самом глухом одиночестве, порой встречаешь крупных гостей с неба: с шумом прорываются сквозь листву деревьев и приземляются ябиру — птицы из отряда голенастых размером в добрых полтора метра. Озадаченные встречей с людьми там, где они рассчитывали найти спокойствие, ябиру вновь с еще большим шумом взмывают вверх. Я натыкался на этих птиц, когда они преследовали на земле ящериц. Устав, ябиру садились, держа брюхо на весу, совсем как птица-секретарь из Калахари.
Во влажный сезон подлесок наводняют улитки, раковины которых достигают 15–18 сантиметров в длину. Настоящие геркулесы вида! Но от этого они не стали быстрее передвигаться. Достаточно просто нагнуться, чтобы набрать полную пригоршню на бифштекс или бульон. Но кроме самых молодых, эти улитки жестки. Местные жители пользуются их раковинами вместо сосудов.
Я миновал много муравьиных колоний, но одна из них в Южном Мозамбике поставила меня в тупик. Муравьи дефилировали в строгом порядке по отделениям с командирами во главе, но возле какого-то песчаного бугорка каждое отделение делало внезапный скачок в сторону… Этот бугорок оказался логовищем скорпиона, который регулярно вытягивал пару клешней и уносил очередную порцию жертв.
Говорят, что маленькие животные не едят больших! Одно из воспоминаний могло бы опровергнуть это мнение.
Однажды в дождливый сезон мы расположились лагерем на грязном берегу реки, всего неделю тому назад сухой, а сейчас полноводной. Желание быть поближе к воде привело нас в это смрадное место: за нами были заросли лихорадочного дерева, а впереди — грязь и полный желтого ила поток.
Потрескивал огонь. Комары присоединяли свое зудение к лягушачьему хору. Белые мотыльки ласкали своими пушистыми крыльями наши лица, распухшие от комариных укусов. Крепкие, как орех, летающие скарабеи ударяли нас в лоб.
Сначала мы не заметили, что отблеск нашего очага привлек и маленьких змей, подползавших за нашими спинами к костру. Мы их кидали в огонь. К трапезе мы приступили безо всякого желания.
Несколько глотков спирта помогли, было, посмотреть на бивак в более благоприятном свете. Но в этот момент я почувствовал необычное шебуршанье в паху. Я засунул руку в шорты и наткнулся пальцами на какую-то жгучую кнопку. Я вытащил ее. Хлынула кровь. Я поднес к свету лихорадочного клеща (его зовут так же, как и белоствольные деревья). Должно быть, я подцепил его, шлепая по грязи в этом клоаке.
Паразит этот славится тем, что его укус на месяц укладывает человека в постель и требует самого тщательного лечения. Обращаться к врачам было некуда, и я лечился сам, выпивая в течение трех дней солидные дозы бренди.
Автомобили — слишком неудобное средство проникновения в страну девственных дебрей. Да и незачем ломать прекрасную растительность, чтобы примчаться с ревущим мотором к примитивным селениям аборигенов.
Низменности Мозамбика недоступны для машин. Песчаные почвы вязки и в сухой сезон. А чуть только польет дождь, как земля покрывается болотистой скатертью, которую пешеход преодолеет, а машины в ней завязнут. Вот история о том, чего делать не следует и как все-таки выпутаться, сделав то, чего делать было нельзя.
Мы ехали вдоль реки. У самого русла лежала мощная полоса вязкой «смолы». Без разведки наш проводник «попробовал» затащить на эту полосу десятитонку. Машина мгновенно завязла выше осей. И все попытки продвинуться вперед или назад приводили только к тому, что машина все больше увязала.
Переправившись вброд через речку, я достиг костров, поблескивавших на другом берегу. Это был лагерь португальских топографов. Один из них, Рейш, механик, привык ко всем ловушкам местности. На следующий день сорок человек пришли к нам на помощь.
Рейш, вооруженный домкратом, подсунул под колоса десятитонки деревья и постепенно поднял машину. В это время в дело пошли мачете. Слева и справа кусты падали с жалобным стоном. Срубленные ветки сносили к дороге, укладывая на участке в сотню метров длиной от одного берега до другого.
Не желая рисковать, мы ждали до 10 часов, пока солнце не укрепило поверхностную корку. Выждав момент, Рейш разделил весь наличный состав на две группы; бурлаков и толкачей. Сам он забрался и кабину, включил вторую скорость: первая, слитком медленная, «утяжеляла» грузовик — и крикнул: «Давай!»
Зарычал включенный на всю мощь мотор. Банту затянули ритмичную песню, которая придавала им смелости, не сбивая дыхания. Огромная упряжка из множества тел и одной машины неровными толчками двинулась вперед.
Машина шла то прямо, то сбиваясь с дороги, но метр за метром побеждала расстояние. На половине пути, на самом трудном участке, где нужны были крайние усилия, песня прекратилась. Слышались только тяжелое дыхание людей да чихание мотора в сто лошадиных сил, то и дело угрожавшего заглохнуть. Но у Рейша было чрезвычайно развито чувство меры: он хорошо согласовывал свое давление на акселератор с порывистыми усилиями отряда. Грузовик резким скачком пролетел над трудным участком и по инерции домчался до противоположного берега.
Песня возобновилась, но с новым акцептом: больше не слышно было надоедливых припевов, сопровождавших тяжелый труд; теперь, надсаживая грудь, шангани и тонга вопили победную мелодию, будившую во всех направлениях эхо, а потом принялось плясать… Крокодил, рискнувший проследить за операцией, испугался и нырнул в воду.
Даже самые радостные переживания этого вызволения ни в коей мере не передают очарования длинных пеших переходов в окружении преданных людей, любящих лес и его обитателей. Каждый день новые впечатления от места ночлега. Располагали мы свой лагерь обычно рядом с поселением местных жителей. Поселение — это чаще всего три-четыре тесно прижавшихся друг к другу хижины. Порой даже одна-единственная. И в этом простом уюте хижины мы встречали воистину сердечный ирном…
ЖИТЕЛИ ВОСТОКА
Цепь Драконовых гор, кажется, сыграла роль волнореза для иммигрантов-банту: тсвана прошли западнее, остальные восточнее. Эти последние в более ровной местности продвигались быстрее. Среди восточных байту были и тонга, шедшие вдоль берега Индийского океана.
Хотя кровь банту была повсюду одной и той же, население Мозамбика испытало влияние прибрежного климата и своей удаленности от других племен — это изменило их нравы. Они живут маленькими группами, скудно одетые, порой еще голые, в сердце мату. Культура тонга осталась примитивной. Они много охотятся, тщательно обрабатывают землю и разводят только коз.
Политические обстоятельства также способствовали их изоляции в течение всего XIX века. Вспомним Маникусе, этого военачальника, отколовшегося от «зулусского Наполеона» Чаки, и его завоевания в прибрежных районах. В конце похода он расширил свое царство Газа до тропика Козерога, и все покоренные им народы вынуждены были принять имя ватуа. Только в 1895 году, во время царствования его внука Гунгуньяны, португальцы после упорной борьбы разрушили империю Маникусе.