С базы сообщили, что скоро прилетят карательные и успокоительные штурмовые вертолеты и чтобы мы им по рации сообщили координаты предполагаемого места пуска ракеты. Затем капитан приказал мне (фамилия у него была, кстати, Жучков), чтобы мы прочесали местность, откуда была послана в вертолет ракета — но... через три дня!
Не понял...
Мы тщетно пытались связаться с вертолетом, но он не отвечал. Он упал, и, наверное, все погибли. Или кто-то остался в живых, но сломана рация или не может говорить. На всякий случай мы оставили радиометку с объясняющим текстом, для того чтобы, если кто-то останется в живых, по радиосканеру мог бы нас найти. Зря, кстати.
Когда прилетели карательные вертолеты, то у одного из них одна ракета не была переориентирована на полет в свободном режиме, но была настроена на полет по радиометке. Нам об этом ничего не сказали. Мощная ракета угодила прямо на наше вертолетное поле. Семь раненых и двое убитых.
— Ничего,— ответил капитан мне по рации,— это теперь называется «дружественный огонь». — Но вертолет, после того, как был сбит другой, нам прислать не могли.
Итак, на следующее утро от нас отделяются тридцать (я организовал) человек и, на танках, КАМАЗах, БМП отправляются в долгий путь на расстояние в 50 километров до вспомогательной базы, где они должны выгрузить тела убитых, позаботиться о раненых (их вертолеты отправят на основную базу, где есть госпиталь). На все про все им я дал день. Но вернулись они через три.
Плюнул, не стал спрашивать почему. Лишь отметил в журнале. Сначала хотел как есть написать, но после пожалел, больно они все тут молоденькие и худенькие, написал, что задержались на один день.
Впрочем, все это время мы хорошо работали — минировали колонны завода в шахматном порядке,— и солдаты вели себя достаточно послушно.
10. Через три дня после «работы» карательных вертолетов мы, как нам и приказывали, должны были прочесать место, откуда ракетой земля — воздух был обстрелян наш вертолет с доктором. Сразу после рейда я собираюсь досрочно взорвать заводские корпуса — работа уже сделана.
Магай опять проявляет инициативу и упрашивает меня не идти заодно с моей группой, а отправиться на особое задание — искать сбитый вертолет. Соглашаюсь.
— Приказываю найти сбитый вертолет.
— Да лаааадно тебе — все свои!
На одной из опустевших улочек городка разделяемся. Я и еще человек сорок, два танка, два БТРа, три БМП ищем воронки от обстрела местности карательными вертолетами. Магай и шесть десантников (двое ранены во время попадания ракеты в наш «аэродромчик») на медицинском невооруженном бронированном транспорте нашли вертолет, или, правильнее говоря, то, что от него осталось.
Постоянно держим связь друг с другом и с заводом. После двух часов поисков находим пустую трубу от ракеты, которой стреляли по вертолету, и, стало быть, место пуска ракеты. Да, интересно, наши вертолеты обстреляли совсем не то место, координаты которого мы им сообщили, а мы вертолетчикам сообщили совсем не те координаты, что нужно.
Партизанен могут радоваться. Забираем трубу с собой. С ее помощью тот, кто надо, разберется с кем надо, как это наша установка земля — воздух одноразового использования оказалась в руках у наших врагов. Все давно тщательно пронумерованио и зафиксировано.
Прочесываем давно покинутые людьми дома и через какое-то время находим то место, где еще недавно прятались партизаны и готовились к обстрелу вертолета. Дом, сад рядом с ним — все было хорошенько и тщательно заминировано так, что мы решаем обстрелять все тут плотным огнем. Несколько мин сде- тонировало. Тогда входим в дом. Находим склад с оружием, оружие выносим на улицу-и давим танками.
Тем временем Магай сообщает, что под об- стерелом. Приказываю ему выставить радиосигнал и держаться — несемся со всех ног на выручку. Приехав на место, не обнаруживаем Магая, зато видим сбитый вертолет. Радиосигнал одиноко так лежит себе посреди дороги, поблескивая красным полупрозрачным пластмассовым стеклом на солнце. Осматриваем вертолет (заминирован партизанен, но слабо), забираем тела вертолетчиков (вонь, какая вонь!) и айболита (фамилия его, доктора, кстати, я после узнал — Ткаченко) и держим путь обратно к заводу
Держу связь с Магаем, спрашиваю где он. Они заблудились. Они где-то в городе. А мы возвращаемся на завод. Приказываю всем отойти на заранее отведенные позиции, приготовленные нами на момент взрывания завода. Связываюсь с капитаном Жучковым. Докладываю, что завод заминирован досрочно. Капитан приказывает мне все быстренько взорвать и, переночевав, начинать двигаться к основной базе. Тем временем связывается Магай, говорит, что рация села, что они заблудились, что не знает, что делать. Жучков в другую, «дальнюю», радиостанцию вопит, чтобы на хер взрывали завод срочно, что уже через полчаса доложит полковнику Виноградову о том, что практикант Тарасенко успешно справился с поставленной перед ним боевой задачей.
— Россия превыше всего, товарищ капитан!
— Не связывайся со мной до тех пор, пока не взорвешь завод.
— Так точно!
Я рад. Мне, наверное, поставят пять за практику и при выходе из училища наверняка дадут звание — хоть немного, но повыше, чем всем остальным!
11.— Рвите все здесь на хер! — кричу я.— Быстро!
Несмотря на то, что рация у Магая села, он мне сообщает, что находится под «мощным, видимо, артиллеристским, обстрелом».
Они въехали на территорию завода, когда мы оттуда уже давно ушли. Мы взорвали завод.
Так я убил Леху Магая.
1 2. Теперь-то они смогли прислать сюда вертолеты, несмотря на то, что раньше говорили о том, что после сбитого медицинского вертолета на нашу маленькую базу можно добираться только по земле. Капитан Жучков в присутствии полковника Виноградова сравнивает меня с землей:
— Как ты недоглядел? Как ты за всем не проследил? Почему не убедился во всем сам? Подавал такие надежды, мы уже тебя с абсолютно положительной характеристикой собирались в Москву отправить, а тыыыы!!!
— Эх,— тихо так поддержал его Виноградов, говоря так, как будто они с Жучковым обсуждают меня, но я при этом не присутствую,— жалко парня. Теперь трибунал. И... Десять лет при самом наилучшем раскладе.
На мое счастье, под обломками взорванного завода погиб лишь один Магай: он ехал на броне, а не под броней, как все остальные члены его группы. Мы извлекли несчастных десантников из их бронемашины: они были оглушены, контужены, но, слава богу, живы. Магай же под обломками плит перекрытия завода превратился в некое подобие тряпки. Нечто бескостное. Думаю... как мешок с говном.
Десять дней до окончания практики. Я так вляпался. Специальный вертолет для заключенных забирает меня. Военно-транспортный самолет для заключенных (на иллюминаторах — чтобы вы думали? — решетки). Три часа — и Москва. Свою практику я закончил досрочно.
— На мое удивление, меня поместили не в особой военной тюрьме, но в той самой, расстрель- ной. А как я ее хорошо знал некогда! Камера два на два, сортир и раковина — на одного. С определенных пор в России в тюрьме комфортно.
Почему я именно здесь, в этой тюрьме?
Мой военный офицер-адвокат говорит мне, что дело крайне сложное, но можно выкрутиться и не получить вышку. Вышку я уже и так не получу. То есть высшее образование, ни военное, ни гражданское.
— Почему я именно здесь, в этой тюрьме? Я ее хорошо знаю, она расстрельная! Адвокат говорит, что не знает. Судя по его виду, врет.
— А трибунал это три пердуна-полковника, которые спешат тебя отправить на эшафот — и пойти чайку попить. Почифирить, благо, что квасить на рабочем месте запрещено строжайше уже как лет пятнадцать.
Есть такой юридический приемчик, когда ввиду военной секретности дела тебя могут лишить адвоката. Это-то и применили ко мне. За несколько часов до начала заседания, (оворят, что это для того, чтобы никто лишний не узнал секретного дела, исполняемого подсудимым, а так же для большей ясности изложения сути дела подсудимым. Раньше я думал, что это справедливо. Но я слишком положился на адвоката. О! Все знают, чем кончаются такие дела. Судьи отправляются на совещание.
— Встать, суд идет!
Один из полковников как-то радостно и, кажется, по-светлому так улыбается. Мне даже, показалось, что он мне подмигнул.
А я вчера читал газету о том, что наши высадились в Северной Африке!
Ввиду того-сего, пятого-десятого...
А еще наши готовятся атаковать Британию..
В связи с особой тяжестью и туда, и сюда...
В Нормандии партизанское движение хе- реет с каждым днем.
Вы приговариваетесь...
15. Полковник — садист. Почему он так ухмылялся, так по-доброму мне улыбался и даже, как мне казалось, подмигнул мне, когда знал, что меня расстреляют?
Я пишу последние письма родным и друзьям. Только потом я узнал, что с ними (с письмами) произошло.
2 Черный крест
— Нет, спасибо, я отказываюсь от того, чтобы мне завязали глаза.
Я просто буду смотреть туда, где свет. В направлении, как мне покажется, курсанта, который будет расстреливать меня. Позволяю приковать меня к стене. Наручники, а на ногах уже не как при нас — тоже наручники,— но более удобные наножники.
Входит курсант. Вижу-вижу... а не староват ли парниша для курсанта? Чего-то там бормочет, докладывает. Целится в меня.
— Осужденный, сейчас вы будете казнены!
Очередь. Спасибо, что не одиночными.
Меня не пытали.
— Нуууууууууу... я-то знаю, как щелкают холостые выстрелы! Уж четыре года, как и холостыми, и боевыми — слава богу!
Входят два парня, освобождают меня от «распятья» и волочат куда-то. Ну, куда же еще? В ту дверь, откуда приходят те, кто убирает трупы и смывает кровь. А если нужно... добивает «недоделанного» каким-нибудь курсантом осужденного.
Мельком успеваю увидеть, как улыбается мой «расстрельщик». Да, он-то уж точно давно нет курсант!