…Запыхтел паровоз. «Поезд номер… прибывает к третьей платформе, стоянка…» — пробубнило радио.
Саша доел бутерброд, расплатился с буфетчицей. Вышел на платформу. Отыскал свой вагон. В купе было прохладно. Пахло лаком, паровозным дымом, одеколоном. Две нижних койки были заняты, верхняя принадлежала Саше. Попросил проводника расстелить постель, лег, закрыл глаза. Вспомнилась темная кабина самолета, в которую хлестал ночной ветер, страшные мгновения прыжка, ночное шоссе, огни — фонарей или звезд? — рассерженное лицо шофера, отказывающегося от «чаевых». «Я еду к больной матери!» — громко сказал шофер…
Саша заснул.
Когда проснулся, весело постукивали колеса. Чистый солнечный луч косо двигался по потолку. В луче плавали пылинки, гоняясь друг за другом. Под свежим ветром трепетала занавеска.
С новым, незнакомым раньше чувством — страхом преследуемого, который скрывается от погони, — Калмыков приподнялся на локте, оглянулся.
Внизу сидели мужчина и женщина. Он — немолодой, с резкими чертами загорелого лица, шрамом на щеке. Одет в пижамную куртку, спортивного покроя шаровары. Даже в этом вольготном костюме по каким-то неуловимым и в то же время отчетливым признакам, прямой фигуре чувствовался военный… И еще одно странное ощущение вдруг пришло к Саше. Ему показалось, что он когда-то, где-то видел этого человека. Усмехнулся: только попал в Советский Союз, а уже чудятся знакомые! Не трусишь ли? Сразу прогнал от себя эту мысль, твердо сказал себе: «Без глупостей! Никогда и нигде встречаться с ним я не мог». Колебания, слабость — от недостатка веры. Саша должен положиться на бога во всем, следовать его велениям, верить в его благость. Бог защитит Сашу, ведь ради дела Иеговы прибыл он сюда…
Женщине, что занимала третье место в купе, было под сорок, светлые волосы уложены на затылке незатейливым узлом.
— А, сосед, — сказал мужчина, почувствовав на себе Сашин взгляд. — Лихи вы спать.
Женщина тихо засмеялась. Сказала:
— Молодые люди всегда долго спят.
Голос и смех у нее был приятный, грудной.
— Правильно! — с нарочитой бойкостью отозвался Калмыков, понимая, что молчать невежливо. — К тому же, устал я. Перед отъездом целую ночь не спал, теперь наверстываю.
— Срочная работа? — поинтересовался попутчик.
— Да… Срочная… Пойду умоюсь, — сказал, предотвращая дальнейшие вопросы. Натянул брюки, рубаху, спрыгнул с полки.
— Позвольте, а мыло у вас где? — спросил мужчина, когда Саша, перекинув через плечо полотенце, собрался выйти из купе.
Калмыков не растерялся. Как бы посмеиваясь сам над собой, ответил:
— Так тщательно собирался, что и мыло и зубную щетку дома оставил. Новые покупать придется.
Попутчик от души расхохотался. Улыбнулась и женщина. Саша вдруг почувствовал: от простой беседы с этими совершенно незнакомыми людьми что-то как бы оттаивает в сердце. Ведь за всю жизнь — всю жизнь! — никогда и никто так не говорил с ним, даже «Джон». «Джон» был ласков, жалел Сашу, но беседы его всегда оставались беседами старшего с младшим, поучающего с поучаемым… А другие, с кем доводилось встречаться Саше?.. Он уважал их, порой восхищался ими, но ни в ком не чувствовал настоящей, безыскусственной приязни.
— Ох, молодежь, молодежь, — говорил тем временем попутчик. — Поверите, Елена Гавриловна, я тоже таким был — скорей, на бегу все. А куда скорей, я вас спрашиваю?.. Однажды в Сибири на посиделки зимой за пять километров отправился, а рукавицы забыл! Рук лишиться мог, вот оно «скорей».
Пошарил на полке, достал и протянул Саше дорогой кожаный несессер:
— Прошу! Тут и мыло, и одеколон, и бритва, ежели побриться желаете.
— Спасибо, я… — смущенно забормотал Саша.
— Спасибо потом скажете. Берите.
Делать нечего, пришлось принять услугу, предложенную просто и деликатно.
Вернулся в купе бодрый, свежий.
А мужчина рассказывал Елене Гавриловне новую историю, тоже случившуюся с ним в Сибири.
— …И тогда собрал он, значит, своих монахов и — в тайгу. А вооружены — лучше не надо: «арисаки» — японские винтовки, винчестеры, два пулемета, гранат уйма. У нашего брата, у чекистов, с оружием туговато, однако не в том беда. Главное, что по селам этой самой штунды, сектантов, значит, видимо-невидимо и все под атаманову дудку пляшут…
Рассказ его был обстоятельным, долгим, как большинство поездных и пароходных историй, когда некуда торопиться ни рассказчику, ни слушателям. Вспоминал он, как отряд сектантов-изуверов пробивался к китайской границе, как убивали, мучили попадавшихся на пути в селах коммунистов и просто бедняков, как чекисты окружили «божью» банду и сдалась она, только расстреляв все патроны.
— Много, ох, много горя «святые люди» принесли, — закончил он.
— Не может быть! — невольно вырвалось у Саши.
Рассказчик спокойно посмотрел на него.
— Стар я, дорогой мой, врать. Вы монаха, сектанта, наверно, и в глаза не видывали, а мой брат в бою с их атаманом погиб…
Поняв, что сболтнул лишнее, Калмыков быстро поправился:
— Я не про то, я вам верю. Я хочу сказать, что какие же это святые люди! Бандиты и только.
— Какие есть, — сухо ответил рассказчик, которого восклицание Саши все-таки обидело.
— У нас в селе тоже был случай, — начала Елена Гавриловна, прерывая неприятное молчание, воцарившееся в купе. — Была знахарка и вот приходит к ней девушка…
Калмыков залез к себе на полку, лег. Зыбкая мысль о встрече с неизвестным мужчиной, ныне соседом по купе, совсем покинула Сашу. Подумал о нем с ненавистью: конечно, коммунист, большевик, безбожник. Рассказы его — большевистская пропаганда, правды в них ни на грош. Конечно, всякая вера, кроме иеговистской, ошибочна, те сектанты, которых он называл «штундой», не придут к спасению души. Но верующий, в какого бы бога он ни верил, бандитом не станет. Лживые выдумки, с такими россказнями придется еще встречаться не раз… Сашу не обманешь. Он разбирается, где истина, где клевета, облыжные поклепы на святых людей. Пусть другим головы морочат своими историями…
Время текло медленно. Попутчики внизу беседовали о своем, смеялись. Саша внимательно слушал их, не слезал с полки. Каждое слово могло представлять для него ценность — мало ли о чем разговаривают в купе поезда, может, и сболтнут нужное «пионеру».
В четыре тридцать пополудни поезд подходил к городу, до которого Калмыков взял билет. Осторожности ради, сошел на предпоследней станции. Добрался в город автобусом, хотя и понимал, что вряд ли его ждут, разыскивают на вокзале: уж очень далеко он теперь от того места, где спрятан парашют.
И снова, в который раз за последние месяцы, Калмыков вспомнил о «старших». Как мудры они, обучив его всему, что теперь так нужно для сохранения свободы и безопасности. В самой сложной обстановке Саша не растеряется, знает, как поступить. Он — настоящий миссионер, посланец Иеговы, и бог незримо хранит его. Нет беды, которой испугался бы Саша, нет трудности, которую не смог бы преодолеть…
В городе прежде всего заглянул в магазин, купил плащ и несколько рубашек, галстук, дорожные вещи, чемодан, в который все уложил. Сходил в парикмахерскую, переменил прическу — умышленно отпущенные раньше волосы подстриг коротким «бобриком».
Окончив все необходимые дела, отправился в аэропорт. Взял билет на самолет дальнего следования.
Первоклассный воздушный лайнер мчал несколько десятков пассажиров на огромной высоте. «Машина военная, только временно переделана», — сразу же смекнул Калмыков.
Не прошло и суток, а Калмыков очутился, что называется, за тридевять земель от того места, где попал на советскую территорию. Следы заметены чисто, считал он, никаких признаков своего пребывания «пионер» не оставил.
На самолете прибыл в город Приморск. Там Калмыков должен отыскать человека. Никакого отношения к сектантам он не имеет и тем особенно ценен. С поверхностной точки зрения между ним и иеговистом существовала только одна общность — во враждебности к советской власти. Но это решало все остальное. Пусть Калмыков и его будущий сообщник разной веры, разных национальностей, разных характеров, разных воззрений на жизнь, — в главном они едины. Калмыков не сомневался: тот, к кому явится он, «пионера» не выдаст. Цепью обстоятельств, на которую в свое время обратили внимание сведущие люди, будущий сообщник, не знающий Калмыкова, окажется обязанным помочь «пионеру». Иначе поступить он не может. Поэтому и выбрали его среди тех немногих, на кого имел основания положиться Калмыков.
Первые дни в Советском Союзе для «пионера» самые трудные. В эти дни он представлял угрозу и для других — своим появлением мог «провалить» существовавшую в городе подпольную иеговистскую организацию. Поэтому решили использовать для безопасности иеговистов «еретика», о судьбе которого «свидетели Иеговы» ни в какой мере не тревожились. Что с ним случится потом, не так уж важно. Главное, чтобы Калмыков не скомпрометировал единоверцев. Убедившись, что слежки нет и вообще все в порядке, «пионер» пойдет к иеговистам.
Таков был план, приводимый Калмыковым в исполнение…
…А подполковник Василий Сергеевич Приходько даже не подозревал, что около суток находился в одном купе с мальчиком, память о котором хранил с давних послевоенных лет. Сейчас Приходько ехал в Москву. Он следовал к новому месту службы…
Судьба случайно столкнула этих двух людей и вновь развела врозь.
Глава пятаяУ КЛАДБИЩЕНСКОЙ СТЕНЫ
Шая Грандаевский удобно расположился на обломке могильного камня, плечом прислонился к стене. Она пахла пылью, приятно грела. День сегодня неудачный — солнце перевалило зенит, а на кладбище ни одного нового покойника. Нищие скучали. Шая щурился на солнце, плевком старался попасть в муравья, который деловито волок сухую былинку. Моня, как всегда, ковырял в носу. Этя бормотала непонятное, шлепая отвисшими мокрыми губами. В часы безделья тертая компания вела себя относительно спокойно. Но что начиналось на кладбище, когда нищие чуяли «добычу» — приближение очередной похоронной процессии! Наглые, бесстыжие, с отвратительными глазами идиотов и гнусными физиономиями пропойц, тунеядцы лезли к родственникам умершего и требовали — не просили, а требовали! — подаяния, в случае отказа угрожая страшными библейскими проклятиями. Убитые горем религиозные люди не спорили, щедро одаряя подлую ораву трудовыми деньгами. Так велел закон Моисея, так велось исстари. Столетиями, а может и тысячу лет подряд, плакальщики по покойникам были неотъемлемой принадлежностью похорон, они входили в часть религиозного обряда, прогнать их значило осквернить память умершего. И не один атеист, согласившийся на религиозный обряд, «чтобы стариков не обижать», горько раскаивался здесь в своей беспринципности. Нищих пробовали унять, но вся свора, разыгрывающая из себя слабоумных, немедленно выказала отличное знание законов: они, дескать, не попрошайки, они служители культа, действуют в соответствии с религиозными обрядами. Преследовать их, значит посягать на свободу вероисповедания. Если и это не помогало, нищие на время убирались вон с кладбища, чтобы потом, когда гроза пройдет, явиться снова…