Люба вышла из-за скалы в сопровождении неотлучной Евстигнеюшки. Девушка осторожно ступала босыми ногами по камням. Щеки Любы то вспыхивали, то бледнели. Резкий ветер трепал полы балахона.
По знаку «слуги» Люба и Прасол стали рядом. Прасол поддерживал девушку под локоть — стоять ей было трудно. Одинакового роста, они почти не отличались фигурами в бесформенной одежде.
Крыжов выступил вперед. «Крестящиеся» повернулись к нему лицом. Крыжов начал напутственную речь. По изуверскому обряду, «крещение» водой символизирует полный отказ «свидетеля Иеговы» от собственной воли во имя высшей воли бога. Погружение в воду означает смерть личных желаний, чувств, мыслей. Выходя из воды, человек как бы поднимается к новой жизни, в которой будет исполнять веления Иеговы. Бытие новообращенного сектанта, имущество его, планы и мечты отныне принадлежат только богу Иегове. А приказы бога осуществляют «старшие», им надо подчиняться слепо, безоговорочно.
Крыжов говорил с профессиональным экстазом, умело играя голосом, наизусть цитируя целые абзацы трактата «Бог верен» — одной из главных иеговистских книг.
— Кто вы? — заглушая шум волн, спрашивал Крыжов и сам же отвечал. — Помните, как сказано в священной книге: «Обыкновенные люди, которых Иегова избрал представлять его сегодня, не являются мудрыми, сильными и благородными по плоти, однако они выполняют великое дело, прославляя честь и славу Иеговы. Подобно христианам первого столетия, они так же приносят множеству народов надежду посредством проповедования благой вести о царстве божием»…
Люба и Прасол слушали, стоя на холодном ветру.
Красноречие Крыжова прошло мимо внимания Саши. Сегодня священные слова почему-то не проникали в душу, как обычно. Думал о другом: не простудится ли Люба, не захворает ли еще больше.
С легкой тревогой оглядывался вокруг Макруша. Нетерпеливо ждал конца церемонии. В самом деле — группа на пустынном морском берегу, под ветром, нелепые фигуры в белых одеяниях, ораторствующий Крыжов — такое удивит хоть кого. Заметят посторонние, подойдут глянуть, начнутся расспросы, еще в милицию потащат. Макруша прекрасно знал, что такого рода «религиозные церемонии» строго запрещены законом… Скорее бы подальше отсюда… И вообще события начинали все больше тревожить Макрушу. Он дорого дал бы за то, чтобы не встречаться с инженером и Васильковской, но теперь поздно. Они знают, где Люба, и не успокоятся, пока не возьмут в свои руки дальнейшую судьбу девушки.
— Наши мысли должны быть постоянно обращены на бога и его волю. — Крыжов без запинки, что называется «шпарил» из трактата «Бог верен». — Только таким путем мы будем способны любить его больше всего… Мы должны презреть окружающий нас мир, руководствоваться волей Иеговы, и он приведет нас к истинной правде…
Буцан с обычным тупым видом смотрел прямо перед собой. По лицу его не отгадаешь, о чем думает он… и думает ли вообще?..
Крыжов кончил. Обнял Прасола и Любу за плечи, легонько подтолкнул к воде: «Идите, брат и сестра! Пусть таинство святого крещения осенит вас!». Указывая, куда надо идти, сделал обратный жест, как бы вызывая их на берег.
Волна лизнула Любину ногу. От холода девушка невольно поджала пальцы, чуть вскрикнула. Прасол будто и не чувствовал холода, шагал уверенно, увлекая за собой Любу, крепко поддерживая ее под локоть.
Оставшиеся на берегу запели псалом. Ветер рвал слова, уносил их. Резче других выделялись верещащий тенор Буцана и сиплое контральто Евстигнеюшки.
Волна захлестнула Любу до колен, до бедер, до пояса. Чувствуя, как дрожь охватывает тело, и стараясь перебороть ее, девушка, повинуясь движению Прасола, присела. Балахон вздулся вокруг нее пузырем. Новая волна обдала их с головой. Люба поднялась, хотела выбраться на берег. Прасол, которому Крыжов предварительно растолковал весь обряд крещения, заставил ее окунуться по плечи еще раз. От холода у Любы перехватывало дыхание.
Дрожащие, бледные, выбрались из воды Люба и Прасол. Мокрый балахон облипал тело девушки, она стояла, как обнаженная.
Евстигнеюшка снова выступила на сцену, увела Любу переодеваться.
Прасол быстро сменил балахон на обычную одежду.
— Поздравляю тебя, брат мой! — елейно сказал Крыжов. — Отныне ты среди нас, отныне и ты идешь к спасению…
Калмыков увидел, что Евстигнеюшка встревоженно выглядывает из-за скалы. Быстро подошел к старухе:
— Что случилось?
— Помочь надо, сестре Любе помочь. Сама до машины не доберется.
Люба успела одеться. Лицо ее приобрело желтоватый цвет. Девушку бил озноб.
— Озябла? — сам не зная зачем, ведь видно же, что Любе холодно, спросил Саша.
Любу его слова тронули. Благодарно посмотрев на Сашу, коротко ответила:
— Да…
После паузы призналась:
— Нехорошо мне.
— Домой надо, в постель, — растерянно сказала Евстигнеюшка.
Саша согласился — Любу следует скорее везти домой.
Идти девушка не могла. Как после «исцеления», Саша взял ее на руки и понес. С тревогой подумал, что теперь она кажется еще легче, чем в тот раз. Голова девушки лежала у него на груди, и он чувствовал, что у Любы сильный жар.
Когда Саша усаживал девушку в машину, глаза ее были закрыты. Ему показалось даже, что Люба не совсем понимает, где находится. Заговаривать с ней не стал, чтобы не тревожить.
Машина с женщинами и Крыжовым уехала. Оставшиеся опять разбились на две группы, зашагали в поселок. Прасол и Саша сперва шли молча. Но Калмыков был в приподнятом, взволнованном настроении. Радовался, что Люба «окрестилась», и немного встревожился из-за ее болезненного состояния. Молчание Прасола начало тяготить Сашу. «Он не такой, как другие, — подумал Калмыков, подразумевая под «другими» крыжовское окружение. — Он — надежный. Надо познакомиться с ним поближе».
Сказал:
— Большой день в жизни вашей сегодня.
— А? — Прасол сперва не понял, тоже погруженный в свои думы. — Да, конечно.
Голос у него негромкий, спокойный…
— А как пришли вы к вере? Как бога познали? — спросил Калмыков. Подумал: «У него, конечно, есть знакомые, друзья. Когда придет время, соберу их в его доме для беседы».
— Бога? Бога я нелегко познал… Через тюрьму… — сперва задумчиво, потом все более увлеченно заговорил Прасол. Видимо, испытывал он потребность поделиться пережитым сейчас, после решительного шага — «крещения», поглядеть на прошлое как бы со стороны, еще раз обдумать его. — Вернее, говорится так — тюрьма. А я сидел в исправительно-трудовой колонии.
— За что, если не секрет? Против власти выступили?
— Чего мне против власти выступать?! Человека изувечил. Хорошего человека, такого, как я, работягу… Вот как оно в жизни случается… Раньше бы мне кто сказал, что я преступником стану, я бы…
Прасол запнулся. Помолчав немного, продолжал рассказывать.
…Федор Прасол жил с женой и тещей в маленьком домике на окраине Приморска. Работал плотником в строительной бригаде, зарабатывал неплохо, был вполне доволен судьбой…
— Все хорошо, только детишек у нас не было — беда. А я детишек люблю. — Прасол доверчиво посмотрел на Сашу добрыми чуть грустными глазами.
…Однако и тут желание Прасолов исполнилось: на пятый год супружеской жизни жена родила девочку. В радости Федор не знал границ. Когда на дочь выписали метрику, устроил пир горой. Стол ломился от угощений, пили, танцевали. К концу вечера изрядно захмелевший Прасол поспорил с одним из гостей. Слово за слово — началась драка. Хозяин избил гостя, сломал ему три ребра. Похмелье было тяжелым: суд, приговор, исправительно-трудовая колония.
В колонии с Прасолом несколько раз заговаривал пожилой заключенный, некто Фролов, о прошлом своем вспоминавший очень неохотно. Прасол не удивлялся, он и сам хотел бы навсегда забыть о поступке, который привел в тюрьму. Зато Фролов много и обстоятельно рассуждал о боге, грядущей войне «армагеддоне», после которой останутся лишь «праведники», о необходимости «спастись» и тому подобном. Прасол слушал не без интереса, но в общем равнодушно. Его мысли занимали не «армагеддон» и грядущее «спасение», а перспектива хорошей работой загладить прошлое, скорее вернуться к честным людям, к семье…
— Я, конечно, теперь всего и не упомню, — рассказывал Прасол, поглядывая на Сашу. — На «армагеддон» больше он напирал.
…Сектантский агитатор Прасола приметил. Впоследствии сообщил о нем своим единомышленникам, и те тоже не оставили Федора без внимания. Обстоятельства дальнейшей жизни Прасола помогли им.
Говорят, беда никогда не приходит одна. К несчастью, в жизни Прасола печальная поговорка оправдалась. После ареста зятя умерла теща Прасола — не перенесла старая женщина позора, свалившегося на семью. Жена Федора осталась одна с маленьким ребенком на руках. Уберечь дочку не смогла. Однажды, когда мать отлучилась в магазин за хлебом, оставленная без призора девочка полезла в бочку с дождевой водой, упала туда, захлебнулась…
Дойдя до этого места своего рассказа, Прасол замолк. Лишь после долгой паузы снова начал невеселое повествование.
…За отличную работу и поведение Прасолу скостили «срок». Но возврат под родной кров был тяжелым: осиротевший дом, прибитая горем больная жена. Вдобавок, начались неприятности — не смог устроиться на работу. Явившись на старое место, где до ареста трудился много лет, Прасол натолкнулся на начальника отдела кадров, который откровенно заявил, что бывшего заключенного «к себе» — так любят выражаться начальники подобного рода — не возьмет. Справка о хорошей работе, отличная характеристика, выданная в исправительно-трудовой колонии Прасолу, никакого действия не возымели.
Столкновение с начальником очень подействовало на впечатлительного Прасола. Он опустил руки, идти устраиваться на другое место не хотел, боясь снова получить оскорбительный отказ. Анна продолжала болеть. Последние деньги, полученные при выходе из колонии, кончались…
— Положение мое было — труба, — сказал Прасол.
…Однажды вечером Прасол сидел дома и, подперев голову руками, думал, как быть дальше. В дверь постучали. Вошел чисто одетый, благообразный, полный. Отрекомендовался Крыжовым, «к религии приверженным»…