Что мог Саша ответить?
— Самого скверного вы еще не знаете, — продолжала Ирина Григорьевна. — Мне удалось побеседовать с ее теткой и, по-моему, я нашла правильную разгадку всей истории. Мария Тимофеевна сказала, что у Любы на сберкнижке лежат двадцать пять тысяч, оставшихся от продажи домика ее родителей. Любу вовлекают в секту, надеясь выманить деньги…
Саша слышал голос Васильковской, как бы издалека, почти не видел ее лица. Перед ним стояла бабья физиономия Крыжова. Шлепая губами, «слуга килки» говорил: «Жирный интерес с этого дела получится, тут ба-а-льшие тысячи добыть можно». Гнев, ненависть, стыд захлестывали Сашу. Вспомнил маленькую фигурку Любы на морском берегу под холодным ветром…
…Вспомнил несчастного Геннадия Карпенко, у которого отняли разум…
…Беседы с Петром и Ксаной.
…Валерия…
…Маленького Пашку, который хочет быть моряком.
…Полет спутника в бескрайнем вечернем небе.
…Все, что пришлось увидеть и пережить в Приморске.
— Не расстраивайтесь, — ласково сказала Васильковская. — Думаю, все обойдется. Люба умная девушка, с нею можно говорить серьезно. Болезнь повлияла на нее, сделала склонной к истерии, травмировала психику… Но, поверьте, это непрочно. Изуверская «философия» по природе своей противна молодому сердцу. Я не раз говорила с Любой по душам, и она теперь на многое смотрит иначе.
— Изуверская «философия», — негромко повторил Калмыков. — Дело не в ней, а в чувствах. Вера дает силы.
— Нормальное чувство, — возразила Васильковская, — не принимает ненависть к разуму, которая характерна для всякой религии. Вред и от служителей бога, и от веры в него. Не будь Люба религиозной, она не попалась бы в лапы мошенников. В религии есть обманщики, обманутые и те, кто искренне заблуждаются. К последним принадлежит Люба. Надо показать ей, как неправа она в своих религиозных настроениях. Только не вздумайте, как иногда делают неумные агитаторы, смеяться над ней. Поговорите дружески, хорошо, ласково.
— Дружески, ласково. — Он не мог собраться с мыслями.
— Вы когда-нибудь читали антирелигиозную литературу? — спросила Васильковская.
— Я? Нет, — растерянно сказал Калмыков, оторвавшись от дум.
— Напрасно, — осуждающе покачала головой Ирина Григорьевна. — Иногда полезно. Будь Люба, как в наше время говорили, «подкованнее», может, по-другому все сложилось бы.
Строго поглядев на собеседника, добавила:
— Откровенно говоря, я подозревала, что вы никогда не интересовались религией.
Калмыков невольно улыбнулся. Он мог сто очков вперед дать доктору Васильковской в обсуждении религиозных догм.
— В мое время устраивались диспуты с церковниками, мы разоблачали религию не вообще, а хорошо зная слабые места своих противников. — Васильковская поднялась со стула — Я огорчила вас? Ничего не падайте духом. Кравченко молода, неглупа, и я верю, что вы вырвете ее из религиозной путины. Но смотрите, — сделать это надо, жизнь ее зависит…
Саша молчал, глядел в пол. Вырвать Любу из религиозной паутины, в которой она запуталась!.. Религиозная паутина, говорит врач — умный, образованный, искренне расположенный человек. А встречал ли Саша людей, искренне к нему расположенных?..
Поднял глаза, ответил:
— Я должен… Спасибо вам…
— За что — спасибо? Это моя обязанность — коммунистки, врача, наконец, просто честного человека.
— Да, — сказал Саша. — Конечно, каждый честный человек обязан вмешаться… Простите, вам, наверно, пора идти?
— Мы поговорили обо всем, что я хотела вам сказать… До свидания.
— До свидания…
Медленно брел Саша «домой», машинально поворачивая с улицы на улицу, почти не понимая, где находится.
Калмыков ощущал себя призраком, который скользит мимо настоящих людей, невидимый и никому не нужный. Он не существует — у него нет ничего, что должен иметь человек: родины, имени, семьи, профессии, своего жилья, нет даже настоящих документов. Призраком пройдет он сквозь жизнь и растает, оставив единственное воспоминание о себе — пыльную пачку бумаг в архиве контрразведки…
Такая же призрачная доля ждет Любу — «свидетельницу Иеговы». Скитания по нелегальным квартирам. Боязнь выйти на свет. Вспомнил Люську, пьяные проклятия ее тем, кто толкнул честную девушку на преступный путь. Неужели Люба тоже превратится в одну из психопаток, что посещают сектантские сборища, в «человека с двойным дном», в пьяную старуху?!
Почувствовал, что не может дальше идти, надо присесть где-нибудь, передохнуть. Свернул в городской сад.
Солнце ушло к закату, тени стали нечеткими. Кончились рабочие часы, желающих отдохнуть в саду было много. Звенели детские голоса, шелестели газетами старики, папаши и мамаши окликали ребятишек. Издалека неслась радиопесенка. Саша глядел на мирную картину городского вечера, спрашивал себя: зачем он, Александр Калмыков, здесь? Что нужно ему, чего он добивается?
Одна из основ иеговистского учения — вера в грядущую войну «армагеддон»… Огненный бич, божья кара, которая обрушится на «еретиков». На мать с ребенком, на девочку, что гоняет обруч по аллеям, мелькая исцарапанными коленками; на Петра и Ксану; на веселую Марусю — на всех, на тысячи, сотни тысяч, миллионы: ведь они безбожники! Саша должен радоваться их гибели, помогать приближению войны — не этим ли объясняются загадочные вопросы, присланные из центра? А кто прислал их? Кто командует «пионером»? Кто помогает ему, кого оставит в живых армагеддон — не только оставит в живых, даст возможность распоряжаться миром? Буцана! Макрушу! Крыжова! Они — единоверцы Саши. Как попал он к ним? Почему оказался «свидетель Иеговы» Джон в «колледже свободы», где воспитывались террористы и диверсанты? Почему в школе «пионеров» Калмыкова обучали не столько религии, сколько подпольщине? Где правда? В чем цель жизни? Почему сердце его тянется к тем, кого должен он ненавидеть всеми силами души?..
Многие люди, с которыми довелось встретиться за последние месяцы, проходили перед мысленным взором Калмыкова, и каждый из них теперь представлялся в новом свете. Исковерканное умелой обработкой сознание убежденного иеговиста цеплялось за старое, а мысль честная, виденное и слышанное брали свое. Почти физически ощущал Калмыков — разрывается душа его в невыносимом разладе…
Здесь, среди спокойных и мирных людей, Саша чувствовал себя лишним, чужим, будто люди могли проникнуть в злобу иеговиста, в его темное сердце.
После многолюдного веселого сада жилье Калмыкова казалось особенно убогим, неприглядным. Пахло безлюдьем, выморочностью. Скрипели доски пола, вдруг что-то сыпалось с потолка. Бормотала в своей комнате Люська — в обычном «вечернем» состоянии.
Калмыков опять и опять вспоминал всех виденных, встреченных за месяцы пребывания на советской земле и яснее ясного убеждался, что никто из настоящих людей не станет единомышленником «свидетелей Иеговы». Только такие, что ходят на моления, верят Крыжову, присланным из-за рубежа статейкам и рефератам. Как бы ни мечтал «пионер» найти порядочных людей, им с Крыжовым, Буцаном, да и Калмыковым не по пути.
А Дзакоев? Что такое Дзакоев? Какие-то неуловимые, мимолетные черточки в его повадках то и дело заставляли Калмыкова вспоминать «колледж свободы», его инструкторов и воспитанников. Откуда взялся Дзакоев? Что ему нужно в секте? И, главное, почему он так быстро сошелся с сектантской головкой, с которой Саша никак не найдет общего языка?
…Желтый свет включенной лампочки подчеркнул убожество, грязь, запустение.
Саша присел к столу, но почти сразу же вскочил, зашагал из угла в угол.
Бывают мгновения, которые переворачивают жизнь. Подобное происходило с Калмыковым. Все виденное, слышанное, пережитое за последнее время, все, что незаметно, исподволь накапливалось в его сознании, теперь властно заявило о себе. Любовь, тревога за любимую, беспокойство о ее будущем стали лишь непосредственным выражением чувств, которые завладели им…
Трудно объяснить, откуда взялись причины, толкающие нас на решительный поступок. Даже самая большая река берет исток свой из маленького, незаметного ключика. Дальше и дальше струится ручей, сливается с другим и вот он уже — река! Могучая, сильная, которая клокочет среди порогов, сокрушает и уносит прочь преграды, воздвигнутые на ее пути…
Вечер кончился. Затихло пьяное бормотание Люськи. Городской шум слабел и сильнее стали слышны гудки порта — протяжные, зовущие. Ночь вступила в свои права.
От дум, волнения лихорадило. Однако Калмыков был энергичен, силен, как никогда. Он принял важное решение. Он готовился к поединку, который круто переменит Сашину судьбу.
И судьбу Любы тоже…
Глава шестнадцатаяПО СЛЕДУ
Саша пошел к Крыжову. Надо было, не мешкая, разузнать дальнейшие планы «слуги килки» и его дружков.
В доме на Загородной ничего не изменилось. Заведенный распорядок оставался незыблемым: остервенело гавкал у ворот пес, Евстигнеюшка, как и прежде, гремела засовом. Хозяин с компанией сидел за столом, выпивая и закусывая. Казалось, они обречены каким-то таинственным заклятием не отходить от стола ни днем, ни ночью, беспрерывно лить в себя водку.
Настроение сегодня было минорное.
— В чем дело? — спросил Саша, видя, что общество не в духе.
Крыжов только махнул рукой, налил себе коньяку. Выпил, поморщился. Проделав все это, рассказал о происшествии с папкой и дружинниками.
Дзакоев, хотя и знал до мелочей подробности неудачной операции, слушать о ней равнодушно не мог. Его бесило, что Крыжов даже такое, с точки зрения Дзакоева пустяковое задание, не выполнил как следует.
Дзакоев вскочил, заметался по комнате. Бросил через плечо:
— Идиот! Какой идиот!
— Это кто же идиёт, хотел бы я знать? — Крыжову надоело высокомерное отношение Дзакоева. Из всей сектантской троицы Дзакоев благоволил только к Макруше, остальных откровенно презирал. Терпение Крыжова лопнуло, он решил осадить Дзакоева. Вдобавок «слуга» был зол после пережитой опасности и пьян сильнее обычного. — Говори, голубок, прямо, не стесняйся.