Первая часть Сашиного плана удалась. Благополучно пошло и дальше. Не объясняя причин, попросил Любу поверить ему, поехать из больницы не домой, не к Крыжову, а с ним. Девушка ответила долгим смущенным взглядом.
— Люба, — чуть запнувшись, проговорил Саша. — Так надо. Надо для тебя и для меня. Потом я тебе объясню все, и ты поступишь, как захочешь. А сейчас не спрашивай ни о чем, просто поверь мне.
— Хорошо, — сказала она. — Я не буду ни о чем спрашивать, пока ты не скажешь сам.
— Спасибо! — так же спокойно ответил он…
Частично поделился Саша своими планами и с Васильковской. Васильковская одобрила.
Удалось уговорить и тетку Любы не показываться в больнице четыре дня.
Под вечер к больнице подъехало такси. Люба закончила необходимые формальности выписки, переоделась в свое платье, ждала Сашу.
Тепло попрощались с Васильковской, от всей души благодарили.
— Желаю счастья, — сердечно сказала Ирина Григорьевна. Улыбнулась с лукавинкой, многозначительно добавила: — Праздник будет общий — позовите.
Люба порозовела. Поняла, какой праздник имеет в виду Ирина Григорьевна.
Саша тоже смутился, бодро ответил:
— Позовем, конечно. Вы — первая гостья.
Саша хотел взять Любу под руку, помочь сойти с лестницы. Она сделала отрицательный жест. Зашагала без поддержки, стараясь идти как можно тверже, уверенней.
Машина уехала. Ирина Григорьевна глядела вслед…
Люська и приглашенная ею «бабонька» не подвели. Комната Саши сделалась неузнаваемой: посветлела от белой скатерти, занавесок, чистой постели. Неприглядное жилье выглядело уютным.
— Как хорошо у тебя! — воскликнула Люба. — Ведь это твоя комната?
— Моя, — радостно ответил Саша, мысленно поблагодарив Люську: он всю дорогу тревожно гадал, как покажется Любе его комната. — Моя… И твоя тоже.
Слова, вырвавшиеся из сердца, заставили обоих смутиться. Люба присела к столу. Теребила бахрому скатерти, не зная, о чем начать разговор.
Саша помрачнел. Пора сдержать обещание, пора рассказать Любе все.
— Вот, Люба… Я обещал… Только нелегкая будет беседа.
Она посмотрела с испугом:
— Почему? Что с тобой случилось? Говори же!
— И со мной и с тобой… Слушай, вот… Родился я в России, но не знаю ни отца, ни матери, ни даже фамилии своей настоящей…
Жизнь, как свиток, разворачивалась перед мысленным взором. Горькая жизнь изгнанника, сироты, бесприютного скитальца. Как сказал тогда Дэвид: «Слабый огонек под холодным ветром судьбы…» Саша не утаил от Любы ничего — ни того, что попал в Советский Союз незаконно, как враг; ни «миссионерских» заданий своих не утаил; ни пособничества Крыжову в плутнях против Любы.
— А я так верила ему, так верила! — горько сказала девушка. — Пусть взял бы несчастные эти деньги, но не обманывал.
Саша продолжал. Рассказал о намерении бежать, скрыться.
Все.
Опустив голову, ждал… Знал, что от Любы зависит дальнейшая жизнь. Гулко билось сердце.
Она встала. Подошла к нему.
— Саша!
Он поднял глаза на девушку с тревогой и надеждой.
— Я понимаю тебя и я… я тоже люблю тебя.
Обнял ее. Забыли обо всем. Сколько прошло времени — ни он, ни она не знали.
Люба осторожно высвободилась из его объятий.
— Саша! Послушай, что я скажу, и пойми меня правильно. Ты должен идти до конца. Нельзя спокойно жить под фальшивыми документами. Нельзя забыть прошлое, не порвав с ним. И подумай, какой будет твоя, прости, наша жизнь?! Вечная тревога, страх, опасения, ложь…
Саша опустил голову. Люба права.
— Чего же ты хочешь?
— Выход один. Сдайся. Пойди и сдайся.
Он молчал. Молчал долго-долго. Хрипло сказал:
— Не могу. Боюсь. Раньше мне было все равно. Теперь боюсь. Меня арестуют, сошлют, разлучат с тобой.
Люба положила ему руки на плечи. Обняла его.
— Я понимаю… Но… Иначе нельзя…
Он поднял голову, посмотрел на нее внимательно, ласково. Глаза ее с длинными ресницами были совсем рядом.
— Люба, я…
Договорить не успел.
На пороге появилась Люська. Крикнула одним вздохом:
— Беда, мальчиша!
— Что? — Саша обнял девушку, как бы готовясь собой защитить от опасности.
— Макруша и этот, который с усиками, сюда идут.
— Чего им надо? — гневно посмотрел на Люську. — Проболталась?
— Дурень, — пренебрежительно ответила старуха. — Такого средства нет, чтобы меня проболтаться заставить… Ладно, спорить потом. Смывайтесь, пока не поздно, а то беда.
— Ничего, я с ними поговорю, — спокойно возразил Саша.
— Много ты знаешь! Тот, с усиками, и тебя и ее пришьет, рука не дрогнет — отпетый из отпетых, я таких видывала. Или, думаешь, Макруша заступится? Жди!
За себя Саша не боялся. Но подвергнуть Любу опасности схватки, которая еще неизвестно, чем кончится, нельзя. Как-никак — Саша один против двоих. Дзакоев вооружен. Саша вспомнил, как он вертел пистолетом перед Прасолом… Люська права, надо подчиниться.
— Хорошо, — согласился Саша. — Выпусти нас. Явятся — скажи, что я ушел, про Любу молчи.
— Выпусти! — передразнила Люська. — Поздно через дверь уходить. Они возле киоска у ворот стоят, пиво пьют. Выходить будешь — заметят. И тебя и ее заметят, оба ее знают.
— Так как же?
— Я тебе говорила, что такой хазе, как моя, цены нет. Идем.
Вывела обоих в коридор к подвальному люку.
— Подними творило.
Саша открыл крышку люка.
— Вот свеча, спички. Справа большой ящик валяется. Отодвинь, он легкий. В стене дыру увидишь — лезьте туда, это в катакомбы ход. За один, два поворота заверните, оставайтесь, пока не позову.
— Может, просто в подвале, не надо в катакомбы? — предложил Саша. Очень противно было убегать, прятаться от Макруши с Дзакоевым.
— Нет! — у отрезала старуха. — Если тебя и ее ищут, весь дом перевернут. А в подвале ему тебя стукнуть еще ловчее. Уходите!
Саша взял протянутую Люськой свечу, спички, зажег. Он и девушка быстро спустились в подвал.
— В катакомбах дорогу запоминайте, — посоветовала на прощание Люська. — Заблудитесь — живыми не выйти.
Хлопнула опущенная крышка — творило погреба. Саша и Люба остались одни. Подняв свечу повыше, Саша увидел большой ящик. Отодвинул. Открылось отверстие, куда свободно мог пройти человек. Пахнуло устойчивой сыростью катакомб.
Спросил, еще колеблясь:
— Идем?
— Идем! — твердо ответила Люба.
Пошли по пробитой в толще подземных скал штольне, скрылись за поворотом…
…Визит Макруши и Дзакоева к Люське вызвали события, всполошившие всю сектантскую головку.
Макруша получил телеграмму: «Зенон болен. Выехать не может».
Зеноном звали Луцыка, «болен», значит, арестован. Оставшийся случайно на свободе свой человек предупреждал об опасности.
Пора бежать, пора исчезнуть, — сразу понял Макруша. От одного «верного человека» до другого в конце концов милиция доберется к Макруше.
Охотнее всего старый спекулянт удрал бы один, бросив сообщников на произвол судьбы, точнее — на «попечение» милиции. Поступить так Макруша не мог, он и «братья» слишком крепко связаны. При аресте они разболтают все, что известно и даже неизвестно им о Макруше. В его интересах помочь всем спастись.
Поспешив к Крыжову, Макруша нашел того в тревоге. Привратник рассказал о непонятном молодом посетителе, который явился раз и больше не показывался. Крыжов сразу почуял недоброе.
Макрушино предложение «прикрыть лавочку» Крыжов полностью одобрил. Не сомневались в надвигающейся грозе и Буцан с Дзакоевым, которых вызвал к себе «слуга килки». Но каковы размеры опасности, что известно милиции, они не знали и догадаться не могли.
После недолгого совещания решили: Саша, Дзакоев и Макруша скроются. Буцан и Крыжов останутся. Припрячут нелегальщину и вообще все, что свидетельствовало о наличии в городе подпольной секты. В случае ареста — запираться, открещиваться от всего, лишь бы улик не было…
— А как с девкой? — вспомнил Крыжов. — Ведь…
Не договорил, но все прекрасно знали, что за жульническую историю с «исцелением» Любы придется отвечать.
В критические минуты Дзакоев соображал быстро:
— Уговори подольше полежать в больнице, там увидим, как быть. В случае чего, я ненадолго приеду, возьму ее на себя.
Смысл слов «возьму на себя» он не разъяснил.
— Насчет забегаловки, куда ты меня устроить хотел, — добавил Дзакоев, — предупреди, что я от места не отказываюсь, пусть обождут.
— Хорошо, — коротко ответил Макруша.
Ни при первом разговоре, ни сейчас, он нарочито не стал спрашивать себя, зачем Дзакоеву надо устроиться в «забегаловку», что возле завода.
План действий разработали. Оставалось — известить Калмыкова. Бросить его не хотели — боялись: вдруг выдаст, если поймают. Но Калмыков не приходил. Потеряв терпение, Макруша и Дзакоев решили идти к нему на квартиру.
Когда до Сашиного жилья осталось с полквартала, неведомый подсознательный инстинкт сигнализировал Макруше о слежке. Макруша поделился тревогой с Дзакоевым. Тот побледнел, незаметно сунул руку в карман.
— Ума лишился! — злобно сказал Макруша. — Чего раньше времени!..
Дзакоев вынул руку. Подумал, что Макруша дело говорит, надо проверить, не ошибся ли.
Разошлись — один налево, другой направо, условившись встретиться у пивного ларька, возле ворот дома, где жила Люська.
Ничего подозрительного не заметили. Благополучно добрались до назначенного места.
— Паникуешь! — Усики Дзакоева дернулись в невеселой усмешке. — Зря!
— Дай бог, — коротко ответил Макруша.
Выпили по кружке пива, вошли во двор. Люська сидела на крылечке.
— Где твой? — спросил Макруша.
— Ушел.
— Куда?
— А я знаю!
— Когда вернется?
— Тоже не докладал. Когда вернется, тогда и вернется.
Дзакоев на этом закончил бы расспросы, оставил старуху в покое. Макруша оказался наблюдательнее, лучше знал Люську. Легкие следы тревоги в голосе ее, в глубине глаз Макруше не понравились. Поглядел на нее и тоном, не предвещающим ничего хорошего, потребовал: