Многое узнал Саша — такое, о чем никогда не думал и даже не подозревал. Перед ним открылся новый мир — невиданных чувств, неслыханных мечтаний.
Саша не сомневался, что он — один на всем свете. Не от кого ждать ему дружбы, не у кого просить помощи. Люди холодны, несправедливы, эгоистичны. Так внушали ему в колледже, стремясь, чтобы будущие «защитники демократии и свободы» не имели никаких человеческих привязанностей, никаких человеческих чувств.
Теперь Саша услышал о боге Иегове. Он всемогущ и грозен. Он потребует безграничного повиновения, он дает цель в жизни, а значит, — счастье, он обещает вечное блаженство.
Стремление к доброте, к счастью невозможно уничтожить, тем более — в молодом сердце, открытом и мягком. Весь нерастраченный пыл души Сашиной «Джон» умело направлял к богу. Мысль о боге начала заменять Саше, выросшему в приюте, на чужбине, ласку матери и дружбу отца; в мистических «откровениях» «священных» книг искал он тепло отчего дома.
«Джон» оказался опытным вербовщиком. Глубже всего западали в сознание одинокого обойденного жизнью сироты утверждения, что «…свидетели Иеговы, которые кажутся бессильными в глазах мира, являются сильными в боге. Посредством их бог возвещает свое имя». Эта мысль полностью соответствовала настроению Саши.
Перед Калмыковым вырастало настоящее государство среди государств — незримое, сложное, четко управляемое. Более чем в ста странах существует оно, насчитывая десятки, а то и сотни тысяч приверженцев, только в США — около двухсот тысяч «свидетелей Иеговы». Они не ищут славы, они бегут от мирских утех, слабости человеческие им чужды. «Свидетели Иеговы» думают только о боге, и бог своей безграничной милостью охраняет их. Вверившийся Иегове идет к счастью.
— Мы не знаем правительств, наций, народов, мы — братья во всем мире, владыка наш — Иегова, — неторопливо, веско рассказывал «Джон», время от времени прикасаясь рукой к руке Калмыкова, как бы подчеркивая этим важность своих слов. — Никто не властен над нами, кроме старших по вере.
Духовная связь между ними крепла. Саша чувствовал искреннюю благодарность к человеку, который указал ему цель в жизни; наблюдая за молодым другом своим, «Джон» думал о том, как был прав, приложив в свое время немало усилий, чтобы устроиться в колледж. Калмыков — третий, кого «Джон» вовлек здесь в иеговистскую секту.
И так же, как его предшественники, Калмыков после колледжа, по совету «Джона», был передан в иеговистскую школу «пионеров». Так называют иеговисты членов своей секты, на которых возложены деликатные задачи: переход границы, нелегальная транспортировка литературы, подпольная связь и тому подобное. В «пионеры» отбираются физически крепкие, выносливые, фанатично преданные «богу Иегове», в совершенстве постигшие коварные методы «работы» иностранных разведок. Разведывательный опыт многих лет здесь обобщен и обдуман. «Пионер» не спасует перед любой опасностью. Его учат даже, как вести себя в случае провала, ареста, что отвечать следователю на допросе. Подробно втолковывают будущему иеговистскому агенту методы нелегальной связи с «братьями», организации подпольных кружков.
Сашу немного смутило, что вся деятельность «пионера» — тайная. Ведь в ней нет ничего плохого. Написал письмо о сомнениях своих «Джону».
«Ты хорошо поступил, поделившись со мной, — ответил Сашин наставник, — но раздумья твои излишни. Все, что ты должен будешь делать, направлено не во вред кому-нибудь, а на благо дела веры. Вот что должен ты помнить прежде всего. Скрываться ты будешь только от безбожников…»
Саша верил «Джону» раньше, поверил и теперь. Ревностно готовился к будущему «пионерству».
Навыки, полученные в колледже и «школе «пионеров», подкреплялись храбростью, отличным здоровьем, уверенностью, что он, Александр Калмыков, поступает правильно, отдав жизнь служению богу. К безбожникам он относился со снисходительной жалостью, как к обездоленным. Из тоненького мальчика, каким видел его когда-то майор Приходько, Саша стал стройным, высоким; у него был пристальный, чуть наивный взгляд карих глаз, ловкие движения, неторопливая речь. Когда он носил рубашку с отложным воротником, можно было увидеть большую родинку на Сашиной ключице.
Усердие Саши в школе «пионеров» заметили. Сокольский оказал молодому сектанту большую честь, лично приняв Сашу…
Беседа с Сокольским как бы подвела итог закончившемуся периоду Сашиной жизни. Здесь, в Париже, Калмыков чувствовал себя совсем по-новому…
Из чужого окна опять прилетел женский смех, и Саше вдруг стало невмоготу оставаться одному в комнате. Сумерки затушевывали очертания Парижа, и чем быстрее наступала темнота, тем ярче вспыхивали огни. Саша вышел из гостиницы, неторопливо побрел вниз по кривой узкой улочке. Попав на другую, пошире, попросторнее, присоединился к вечерней толпе. Он был полон новых, до сих пор неизведанных ощущений. Странным казалось видеть так много людей вокруг — веселых и грустных, молодых и старых, зевак и торопливых. В приюте, в колледже, в школе «пионеров» не разрешали выходить за ворота, тем более — знакомиться с посторонними. Саша понял, что совершенно не знает жизни, той жизни, которая кипит вокруг, переливаясь всеми оттенками красок и настроений. О чем думают эти люди, окружающие Сашу? О чем мечтают, на что надеются, во что верят?.. Калмыков никогда не был в семье, среди родных; в приюте ребятам запрещали даже дружить между собой. И сейчас он может блуждать всю ночь, неделю, месяц, год по огромному Парижу и никто не встретится ему, никто не скажет: «Здравствуй Саша! Давненько мы с тобой не виделись!» От этих мыслей стало еще тоскливее на душе. Вернулся в свое мимолетное жилье, лег на кровать, заснул.
На следующее утро Саша был в Гавре, занял место в душной каюте лайнера, пересекающего Атлантический океан…
…К месту назначения явился как раз вовремя. 1 августа 1958 года в Нью-Йорке, на стадионе Янки-Стадиум состоялось «Божественной воли международное собрание», на которое съехались представители секты «свидетелей Иеговы» со всего земного шара.
Знойный день, характерный для нью-йоркского августа, накалялся. Толпа в огромной чаше стадиона бурлила, клокотала, пестрела разнообразными одеждами разноплеменных людей. Белые, негры, мулаты, индусы, японцы, испанцы — несколько тысяч мужчин, женщин, стариков, детей собралось здесь. Каждого зазывал к себе бог Иегова, никем не пренебрегал. Толпа молилась на различных языках. Все вокруг были взвинчены, взбудоражены, охвачены особым религиозным подъемом: для многих пребывание тут было результатом дальнего и трудного пути, особой честью, о которой мечтает каждый «свидетель Иеговы».
Только сновавшие между рядами скамей продавцы прохладительных напитков, мороженого, любимых американцами жареных и подсоленных орешков сохраняли спокойствие, скептически поглядывали на сектантов, отпускали насмешливые замечания в адрес «святош».
— Джим, — сказал продавец «кока-кола» своему коллеге, который торговал орешками, — глянь на ту толстуху. Хороша, а!
Бабища лет пятидесяти, неохватная в талии, визжала, выкрикивая псалом. На широком лице ее кустиками росли волосы. Когда она открывала рот, кустики шевелились.
— Неотразима, Томми, — осклабившись, согласился Джим. — А муженек ее! Ставлю доллар против пустой бутылки, что она обратила его в свою веру, а не наоборот.
Рядом с необъятной сектанткой стоял щупленький человечек забитого вида. Опасливо озирался по сторонам, а когда толстуха поглядывала на него с высоты, подчеркнуто-старательно включался в ансамбль псалмопевцев.
— Не понимаю, чего они орут при такой жаре. Пожалуй, от этих, — Томми широким жестом обвел стадион, — полусумасшедших святош разумных поступков ждать нечего… Но заправилы, например, мистер Кнорр? Ведь он миллионер. На кой черт ему эта орущая шайка?!
— Бизнес, Томми, — спокойно ответил продавец «кока-кола». — У каждого свой бизнес. Ты торгуешь орехами, я — пойлом, он — богом… Однако… стоя на месте, много не заработаешь. Идем.
Они расстались.
Стадион продолжал жить своей, обособленной от всего огромного города, пожалуй, даже от всего огромного мира, жизнью. Тем, кто собрался здесь, не было никакого дела до «еретиков». Сектанты думали только о себе, грядущее «спасение» волновало их.
Постепенно шум начал стихать — сперва на ближних к трибуне рядах, потом все дальше, дальше и вот, наконец, вся масса собравшихся замерла, затаила дыхание.
На трибуну поднялся глава иеговистов всего мира, неограниченный владыка и повелитель Натан Гомер Кнорр, официально именуемый «Президентом общества Башни стражи» или «Общества свидетелей Иеговы». Худощавый, темноволосый, еще не старый, Кнорр держался на трибуне уверенно, как человек, привыкший к выступлениям перед многолюдной аудиторией. Рядом с ним стоял ближайший помощник Кнорра «вице-президент» Фред Франц, и еще несколько особо заслуженных «свидетелей Иеговы».
После соответствующего вступления Кнорр начал читать «Резолюцию» «Божественной воли международного собрания».
— Все народы, — усиленный десятками репродукторов, голос Кнорра гремел над стадионом, еще больше будоража толпу, — все народы сегодня обязаны своей жизнью Иегове, богу как великому создателю и источнику жизни, потому что все народы имеют общее происхождение от главного, пережившего всемирный потоп патриарха Ноя…
Тысячи глаз не отрывались от Натана Кнорра, который продолжал читать:
— Несчастный мир был создан, сатана, дьявол является невидимым его богом и покровителем…
— Дьявол! Дьявол! — взвился над стадионом женский крик. — Вижу дьявола!
— Мы по-прежнему слушаемся более бога, чем людей, — гремел над стадионом голос Кнорра, — чтобы в этом быть подобными нашим верным братьям, которые находятся за железной завесой коммунизма…
Саша, жадно впитывающий каждое слово «президента», вдруг вспомнил «большую игру», учение в школе «пионеров». Да, его колебания, о которых он писал «Джону», ошибочны. Саша многого не понимал тогда, многое еще не понимает и теперь. Жизнь лишь постепенно раскрывается перед ним. Брат Кнорр говорит о «железной завесе коммунизма». Если придется проникнуть за нее, то сделать это будет далеко не просто. Но «старшие» подумали обо всем, они дали Саше ловкость, силу, готовность преодолевать любые преграды. Саша обязан повиноваться «старшим», жить их разумом.