Кроме «Джона» и «пионеров», Калмыкову еще не приходилось общаться с «братьями по вере». Но молодой фанатик заранее любил их, раскрывал им навстречу объятия своей души.
«Как хорошо говорит Кнорр! — мысленно восклицал Саша. — Да! Там, среди врагов бога, наши единоверцы ведут чистую и благородную жизнь, показывая всем величие религии своей. Мы обязаны быть такими, мы должны брать во всем с них пример. Ведь нам — проще и легче, чем им…»
— Резолюцию одобрил, — заканчивал тем временем чтение Кнорр, — вице-президент «Общества Башни стражи» Франц. Засвидетельствовал Ренчел — председатель. Принято «Божественной воли международным собранием».
Одобрительный вой тысяч глоток несся в ответ. Сектанты поддерживали и приветствовали своего «президента». Умелый оратор, Кнорр наэлектризовал толпу. Он знал, чего от него хотят, и, как настоящий демагог, шел навстречу желаниям своих слушателей. Заумные толкования библии переплетались в его речах с тщательно замаскированной антидемократической пропагандой, туманные посулы блаженства на том свете — с призывами хранить и защищать капиталистический «порядок». Но настоящий смысл речей сектантского главы мало кому был понятен. Как все мистики, Кнорр и другие участники «Божественной воли международного собрания» обращались не к разуму, а к чувству… Даже не к чувству. Темное, безрассудное, бесконтрольное, что пряталось в дальних уголках души, выплеснулось наружу, заявило о себе, притупило разум. Участники «собрания», в том числе Калмыков, подчинились общему вихрю религиозного настроения. Своих, собственных мыслей, личной воли у них в этот момент не существовало.
Общий подъем, граничащий с экстазом, не только кто-то организовал. Им и управляли — умело, решительно… Неведомо по чьему распоряжению толпа двинулась к берегу залива. Здесь состоялось «крещение» обращенных. Сотни людей взялись за руки и длинными цепями входили по грудь в воду. Сзади на них наваливались новые цепи — кто-то тонул, захлебывался, молил о помощи. У выбравшихся на берег с одежды струями лилась вода. Взбаламученные волны пожелтели. Равнодушное солнце яркими лучами освещало эту странную картину.
Только наступивший вечер постепенно охладил пыл участников сектантского сборища. Тише стали «беседы», поредели шеренги «обращенных».
Неожиданно Калмыков почувствовал прикосновение к своему плечу. Молодой человек обернулся. Несколько секунд смотрел невидящими глазами, как бы очнувшись от глубокого сна. Тяжело вздохнул. Во всем теле чувствовалась томящая усталость. Болела голова, пересохло в горле.
— Мистер Калмыкофф? — спросил мужчина средних лет, средней наружности, в стандартном костюме. И голос у него был средний — не громкий и не тихий. — Я — Граббс.
— Да, — ответил еще не владеющий мыслями Саша. Секунду спустя, вежливо добавил. — Очень рад, мистер Граббс. Вы что-то хотели?
— Поедемте со мной, вас ждут.
Саша покорно сделал несколько шагов. Тотчас опомнился. — уроки в школе «пионеров» не пропали зря, — спросил:
— Кто меня ждет?
— Тот, кому вы нужны! — В голосе Граббса прозвучали повелительные нотки.
«Пионер» пристально глянул на Граббса. И сразу вспомнил, что видел его в одной из комнат «Башни стражи», иеговистской штаб-квартиры, куда явился прямо с корабля.
— Я согласен, идемте.
Автомобиль находился неподалеку. Граббс сел за руль.
— Куда мы едем? — все-таки осведомился Калмыков, хотя и понял, что Граббс — «брат по вере».
— Могу дать совершенно точный адрес, — ответил Граббс, которого осторожность спутника, видимо, обидела. — «Башня стражи»; сто семнадцать, Адамс-стрит; Бруклин, один; Нью-Йорк. Знаете, что это?
— Да, — коротко ответил Калмыков, почувствовавший недоброжелательный тон.
Еще бы Саша не знал священный для каждого «свидетеля Иеговы» дом «Башни стражи» — мрачное многоэтажное здание с надстройкой на самом верху в виде башни. В библейские времена, якобы, с таких башен дозорные глядели окрест, предупреждая соплеменников о грозящей беде. Так, дескать, теперь «свидетели Иеговы» с башни своей наблюдают весь мир, не зная расовых, национальных и классовых интересов, только — божественные.
В главном доме иеговистов на сорока трех языках печатается журнал «Башня стражи», миллионными тиражами — различная пропагандистская литература, здесь хранятся секреты международной секты. Здесь резиденция Натана Гомера Кнорра и его единомышленников, отсюда идут приказы, которым — и только им! — обязаны подчиняться правоверные иеговисты всей земли…
Однако попасть на Адамс-стрит не удалось. Когда Калмыков и Граббс въезжали в Бруклин, засигналил радиотелефон, которым была снабжена машина.
Граббс взял трубку.
— Это вы, Граббс? — спросил незнакомый Саше мужской голос.
— Я.
— Нашли, кого нужно?
— Да.
— Он с вами?
— Да.
— Измените маршрут. Приезжайте ко мне.
— Туда, где вы обычно?
— Да.
— Слушаюсь, — по военному ответил Граббс и положил трубку.
Даже из этого короткого разговора Калмыков понял, что предстоит что-то серьезное.
Граббс круто свернул в первый же переулок, и машина поехала в направлении, обратном тому, которого держалась до сих пор. Саша не знал города и равнодушно глядел по сторонам, ни на чем не останавливая своего внимания. Уже совсем стемнело и рекламные огни, яркие витрины магазинов, проносящиеся мимо, раздражали, мешали сосредоточиться.
Минут через двадцать после телефонного разговора автомобиль остановился возле большого дома. Улица была в стороне от центра, темноватая, малолюдная.
Саша вопросительно глянул «а Граббса.
— Двенадцатый этаж, коридор «Д», номер двести два, войти не стучась, — сказал Граббс. — Повторите.
— Двенадцатый этаж, коридор «Д», номер двести два, войти не стучась, — быстро проговорил Саша.
— Правильно. Прощайте!
— Прощайте!
Поднявшись на указанный Граббсом этаж, Саша нашел коридор «Д» и дверь 202. Дощечки с фамилией жильца, названием фирмы, которая занимает это помещение, или другого какого-нибудь указания, поясняющего, что здесь находится, не было. Дверь подалась нажатию легко. Распахнулась.
Саша вошел.
Обстановка была скромная, — так обставляют кабинеты бизнесмены средней руки. Хозяин сидел за большим письменным столом.
Неторопливо поднялся — краснолицый, с седыми волосами, коренастый. Саше показалось, что в первую же секунду хозяин успел осмотреть его с ног до головы, составить определенное мнение.
Мнение, очевидно, оказалось благоприятным. Незнакомец приветливо улыбнулся, дружеским тоном спросил:
— Нашли меня сразу?
— Да.
— Если не ошибаюсь, наш многообещающий брат Калмыкофф, который приехал из Европы?
— Моя фамилия Калмыков, — смутился Саша эпитету «многообещающий».
— Прошу вас, мой друг, прошу вас, присаживайтесь. Вы видите перед собой старину Дэвида. Можете так меня и звать: «Старина Дэвид». Ха, ха, ха, ха!
Смеются у Дэвида только губы, не мог не заметить Саша, а глаза продолжают всматриваться в собеседника, теперь разглядывая его более тщательно, так сказать, по частям. И еще одно удивило Сашу: в телефоне машины слышался не этот голос, хотя и сказал: «Приезжайте ко мне».
Тем временем Дэвид оборвал смех так же внезапно, как начал. Фамильярным жестом усадил гостя в кресло, проговорил на довольно чистом русском языке:
— Милости прошу к нашему шалашу.
— Спасибо, — ответил Саша усаживаясь. — Вы разве русский?
— Нет, но язык знаю немного — болтать насобачился. Ха, ха, ха, ха!
Кресло было простое и удобное. Часть комнаты отделялась широкой портьерой. Там, наверно, спальный альков?
— Что мы пьем? — Дэвид полез в тумбу письменного стола, выдвинул ящик.
— Ничего, — с легким удивлением ответил Саша: он думал, что Дэвид тоже сектант. — Вера запрещает мне пить.
— Так же, как мне, — весело подхватил Дэвид. — Я такой же правоверный иеговист, как вы… Но попробовать малую толику виски с содовой водой — не значит пить. К тому же, вам надо иметь определенный навык к спиртному. Мало ли что бывает в жизни… Мы не знаем, где окажемся завтра, среди кого.
— Если придется, я смогу пить и не опьянею, — с самоуверенностью молодости ответил Саша. — А сейчас не хочу.
— Вольному — воля, как говорят русские, — пожал плечами Дэвид. — Могу только похвалить вас… Но перейдем к делу… Я говорю от имени высоких руководителей. И я уверен, что вы исполните их приказ. Вы удовлетворите желание людей, сделавших вам столько хорошего в жизни. Я уже не упоминаю о том, что служба ваша угодна богу…
Он говорил медленно, торжественно. Саша жадно впитывал каждое его слово. Дэвид вошел в раж: как будто сделался выше ростом, речь его текла плавно, внушительно, во всей внешности появилась солидность.
«Вот начался мой путь, — думал Саша, продолжая внимательно слушать Дэвида. — Путь, о котором говорил брат Сокольский, говорили многие, путь, о котором я так мечтал. Теперь я выхожу на дорогу жизни — один, без друзей и близких, один в большом мире… Бог сопутствует мне и я не боюсь, но… какова-то будет моя дорога?..»
— Вы меня простите, Саша, — все так же медленно и торжественно говорил Дэвид, — если я напомню вам вашу биографию. Вы — жертва войны, один из многих сирот, обездоленных в наш жестокий век. У вас нет ни отца, ни матери. Откуда вы, где родились, как жили до войны остается тайной, которая вряд ли будет когда-либо разгадана. И вы погибли бы — маленький, беспомощный, одинокий — колеблющийся огонек под холодным ветром судьбы, не защити вас могучая рука провидения, исполнителем чьей воли оказались смиренные слуги бога Иеговы. Так же, как многих, многих других несчастных детей, вас поместили в приют, вас одели, обули, вас учили самой великой и радостной науке — вере в бога.
Дэвид замолчал, глядя Саше прямо в глаза. Взгляд был таким, что, казалось, он сверлит мозг, самые укромные мысли не скроются от Дэвида.
— Да, я знаю, — тихо ответил Саша. — И благодарен. Благодарен на всю жизнь.