– А этот мужичок чья метафора? – спросил я Хаванагилу.
Тот посмотрел на меня как на идиота. Я понял свою чудовищную ошибку и проорал на всякий случай:
– Россия – для русских!
Мужичок, метафора русского, одобрительно кивнул мне, вскочил на девку, метафору России, и, охаживая ее кнутом, прогнал вокруг арены и умчался за кулисы.
Счастливые зрители обнимали друг друга от гордости за то, что мировая закулиса посрамлена. От гордости за свою Россию. От гордости, что теперь ее кнутом будет охаживать свой, РУССКИЙ человек. Ведь для кого же Россия, как не для русских.
Мы с Хаванагилой выпили.
– Вокальное трио «Русский Хичкок»! – объявил майор и дал знак рокерам. Те вжарили «Come together». И...
Из-за кулис появился... Я похолодел. Это действительно был всем Хичкокам Хичкок. Перед публикой появилось воплощение самого страшного русского пожелания. Заключающееся в том, чтобы у объекта пожелания во лбу вырос мужской половой член в его нецензурной интерпретации. Но это еще не все. Их было три! Причем один из них принадлежал негру. Эта черная хрень, в опровержение легенд о негритянских половых органах, была небольших размеров и навроде челки прикрывала левый глаз, так что ужас чем-то напоминал Гитлера. Но два белых фаллоса угрожающе торчали вперед, и ужас, помимо Гитлера, напоминал быка, готового одновременно к совокуплению и боданию.
– Ну?! – гордо спросил Хаванагила, как будто он сам создал этот номер.
– Не то слово... – пробормотал я, вытерев килькой пот со лба.
– Между прочим, я придумал – сказал Хаванагила и взмахнул рукой.
Черный фаллос хриплым голосом начал:
Вот мчится тройка удалая
По Волге-матушке зимой.
Ямщик уныло напевает...
И призывно махнул головой компаньонам («головой» – это преувеличение). И кодла грянула:
Трех танкистов, трех веселых гуси
Отчесали три бабуси.
И эта жуть, уставившись в небо, расхохоталась на три голоса. А их хозяин держал баланс, жонглируя своими шестью койлами.
Зал ревел от восторга.
– То ли еще будет, – предрек Хаванагила.
– То ли еще будет ой-ей-ей? – уточнил я.
– Угадали.
Я взял себя в руки.
– Смертельный номер! Непревзойденная шутка юмора! – объявил шпрех. – Убей поэта!
Королевская рок-группа грянула «Барыню», майор-шпрехшталмейстер выстрелил из дуэльного пистолета. Из шестого ряда на манеж вывалился подстреленный чувак, кого-то смутно мне напомнивший.
– Между прочим, – полуобернувшись ко мне, сказал Хаванагила, – майора зовут Дантес де Геккерен.
– Понял, – кивнул головой я. – А покойничка зовут Александр Сергеевич?
– А кто его знает, как его зовут. Каждый год на это самое место садится, заметьте – строго по алфавиту, один из нынешних русских поэтов.
– Это еще зачем? – искренне поинтересовался я.
– Они надеются, что если их пристрелит Дантес де Геккерен, то они станут «нашим всем».
Убитого поэта под аплодисменты зрителей увезли в вечность.
Я попытался прийти в себя при помощи стопаря юной водки, но не пришел, некоторое время поболтался по VIP-ложе вне тела в астральном состоянии, а потом попытался свалить со стадиона. Но Сэм ухватил меня за руку:
– Кудай-то вы намылились?
– К едрене фене, – ответил я, совмещая астральное состояние с физическим, чтобы свалить из Колизея целиком. Но Хаванагила придержал меня:
– Не надо, дорогой, не надо...
– Что «не надо»? – машинально спросил я.
– А к едрене фене не надо, – сказал Хаванагила и силой усадил меня в кресло.
– Это еще почему? – возмутился я посягательством на свою свободу.
– Ну, во первых строках моего письма должен сообщить, что здесь, именно здесь, должна появиться Лолита. Или прийти сообщение от нее. А во-вторых, едрена феня сама придет сюда.
Не успел я подумать, не свихнулся ли старик, как с арены донесся вопль майора-шпрехшталмейстера:
– Уникальный случай! Единственная в мире! В своем репертуаре! Ее-е-е-е-дрена Феня!!!
Королевская рок-группа зафуговала «Марш славянки» (а кем же еще может быть Едрена Феня?), и на арену в сопровождении Японы Мамы вышла Едрена Феня. Это был ничем особо не примечательный бабец средних размеров, скромно одетый ни во что, за исключением длинного шлейфа, который и несла Япона Мама. Но у меня не возникло и сомнения, что это Едрена Феня, и ни кто другой. Я совершенно ошалел.
– Как это, как это? – залепетал я. – Едрена феня реальная фигура?.. А не фигура речи? Такого быть не может, потому что этого не... – но потом, глянув на арену, сник и прошептал: – Но есть... Ужас...
Я помотал свесившейся головой, полоская волосы в миске с килькой слабого посола.
– Это еще не ужас, а пол-ужаса, – продолжал Хаванагила, – ужас еще впереди. А это – о великий и могучий русский язык, в какой земле ты еще могла родиться! – завыл он патетически, на мгновение олицетворив собой золотой век русской литературы, а потом кашлянул, съежился и объяснил, ткнув пальцем в Едрену Феню: – Плод греховной содомитской любви между Ешкиным Котом и Екарным Бабаем.
Я уже ничему не удивлялся, поэтому, отжав волосы от килечного рассола и промыв их в огуречном, для порядка спросил:
– А Япона Мама, она от кого?
– Папа – остров Хоккайдо, а мама – Малая Курильская гряда, – как ни в чем не бывало ответил Хаванагила и стал смотреть на арену.
А на арене Едрена Феня на пару с Японой Мамой отметелили неизвестно откуда появившихся Брюса, Брендона и Джета Ли, Джеки Чана и Такеши Китано. Чтобы не раскатывали губу на Шикотан и Хабомаи. И очень изящно надрали очаровательную задницу очаровательной Умы Турман. Это просто так, для удовольствия. Потом они обежали Колизей по головам зрителей, вскочили на барьер и с криками «Киа!» Японы Мамы и «Остолбенело все!» Едрены Фени свалили к Е...не Матери (незаконной матери небезызвестного Поцелованного в губы).
Униформисты убрали арену и водрузили в ее центре пьедестал. Все это время на экране хохмил пожилой клоун. Он выдал несколько мощных реприз-розыгрышей всех времен и народов типа:
– Железной рукой загоним человечество к счастью!
– Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!
– Богом хранимая великая Русь!
– Завтра будет лучше, чем вчера!
– Свобода лучше несвободы! Три больше чем два! – сделал паузу и добавил: – И всех семерых будем мочить в сортире.
И так далее. Зрители икали от смеха. И я их понимал. Действительно, смешнее этих реприз в мировой юмористике существует только слово «жопа». (Дойдет и до нее.)
– Ну, и где Лолита? – утерев слезы смеха, спросил я Хаванагилу.
– Очевидно, Михаил Федорович, еще не пристало время ей явиться вам, – сообщил он, расшерудил гаванскую сигару, засосал ноздрями жменю табака, чихнул, выбив дух из зрителей нижнего ряда, а потом добавил: – Есть два варианта: когда жареный петух в жопу клюнет или, в крайнем случае, после дождичка в четверг. Ну, еще рак на горе должен свистнуть. (С раком у меня вроде была уже какая-то история. Ну ладно, что-нибудь придумаем.)
– А сегодня какой день?
– Как раз четверг и есть.
Над стадионом пролетел жареный петух, клюнул пролетающую навстречу жопу, а на далекой Фудзияме залихватски свистнул лобстер.
Королевские рокеры запузырили тремоло. Майор-шпрех прорыгал «Выходной марш» Дунаевского и спел:
Посмотри-и-ите, погляди-и-ите,
Что там де-е-елает шпана,
Через ха-а-ату по канату
Тянут за-а-а х...й кабана.
Из-за форганга появились сбежавшие с Волги бурлаки. Они тянули кабана. А на кабане стоял, отклячив в сторону правую руку...
– Наш гость из столицы! Непревзойденный мастер интеллигентской рефлексии! Патриот евразийства в третьем колене! Михаил Липскеров!
Я посмотрел в ложу, где я сидел. Меня там не было. А был я на кабане. Я решительно не знал, что мне делать. В эстрадной жизни я работал сатиру и юмор. Клеймил позором сантехников, шутил над некоммуникабельностью мужчин и женщин. Тонко язвил по поводу повышения цен на коньяк. И было это жутко давно. Но где наше ни пропадало. А пропадало оно везде. Так что лишний раз набьют морду, и харэ...
Я спрыгнул с кабана.
– Господа! – начал я. – В то время как душа погрязла, спросите себя: что, в конце концов? Жить по лжи?
– Нет! – ответил стадион.
– Или сдохнуть по правде?
Стадион замер.
– То-то, б...ди, – подвел я не шибко вразумительной итог рефлексии и готовился уже свалить, но меня остановил голос:
– Минуточку, милсдарь.
– К вашим услугам, – остановился перед уходом за кулисы я.
– Видите ли, милсдарь, по мнению интеллигентствущей прослойки города Запендюринска, выражение «то-то, б...ди» неточно разрешает дихотомию «жить по лжи» или «сдохнуть по правде».
Я чувствовал, что прослойка права, но, пребывая в тоске по сгинувшей Лолите, не нашел ничего лучше, как сморщить лоб и отчаянно-нагло выкрикнуть:
– Жить не по лжи в России означает – сдохнуть по правде! И какого еще рожна вам надо?! – И приготовился к мордобойству. Но стадион замер. Потом раздался одинокий хлопок, потом второй, третий...
И вот уже шквал аплодисментов покрыл стадион, как опытный педофил покрывает двенадцатилетнюю девочку, не вызывая у той ни малейшего сопротивления. И гордится собственным мастерством и не подозревает, что он уже восемнадцатый педофил в жизни этой девочки и что через пять минут ее сутенер выпотрошит его карманы под угрозой насильственной кастрации. Я-то знаю. Был у меня такой дружочек. Заработок у него был такой. Нормальный чувак.
Очевидно, погружение в долгие рефлексии по поводу надобности того или иного рожна выше крыши удовлетворило колеблющиеся духовные потребности местной интеллигенции. Так что она до конца своих дней будет путаться в вышеупомянутой дихотомии. А если им еще подкинуть сомнительную идейку о сбережении народа, то этих двух конструкций вполне хватит, чтобы за водочкой обсасывать их до скончания веков, позволяя народу сберегаться собственными силами и жить по лжи применительно к условиям текущего момента, чтобы потом сдохнуть по правде.