- Мне действительно стыдно было бы иметь такое мнение, сэр.
- Однако, присутствующий здесь майор Сэндз скажет вам, что это - единственно возможное мнение.
Стоявший сзади майор прокашлялся, но ничего не сказал. Ему, несомненно, и в голову не приходило опровергать француза. Не предполагал он также, что Присцилла окажется чересчур вежливой и сделает это сама. Поэтому он был несколько шокирован, услышав, что она не только отвергает, но и фактически отвечает за него:
- Майор Сэндз, подобно мне, испытывает только благодарность за проявленную к нам предупредительность, за все, что вы сделали для нас. Он не обманывается и в вопросе, что случилось бы с нами, не будь вас. Прошу вас верить этому, сэр.
Он улыбнулся, наклоняя голову.
- Верю. Майор Сэндз не даст усомниться в своей прямоте.
Тот покраснел, поняв иронию, а месье де Берни, не глядя на него, продолжал:
- Я пришел также сообщить, что нет причин сидеть взаперти. Можете без опасения гулять по палубе, когда вам заблагорассудится. Никто не посмеет приставать к вам, а если кто-нибудь и отважится, то я проучу его, чтобы отбить охоту и у других, Я уже распорядился установить для вас навес на полуюте.
Она поблагодарила его, и он ушел.
- Интересно, - сказал майор, - чего от меня ждет этот насмешливый мерзавец?
Она с неодобрением взглянула на него.
- Возможно, немного благодарности, - предположила она.
- Благодарности? Я должен быть ему благодарен? - он подавил обиду и педантично продолжал: - Сохраняем ли мы, Присцилла, среди этих бед наше чувство меры? Можем ли мы точно провести границу между положением этого человека и его поступками?
- Конечно. Давайте, например, вспомним, что он спас нам жизни. Неужели это ничего не значит? И не заслуживает благодарности?
Тот всплеснул руками.
- Это означает учитывать только одну сторону вопроса.
- Разве нам недостаточно учитывать именно эту сторону и быть великодушными к любой другой?
Резкость ее тона заставила его быть внимательней. Он понял, что этого не стоило говорить. Хватало и неприятностей, возникших в результате последних событий. И конечно же, ему нельзя было подвергать риску свои самые заветные надежды, сулившие все мыслимые блага. Ему следовало помнить, что женщины всегда были странными созданиями, склонными к эксцентричности, предпочитающими доводам разума эмоциональные факторы. Их невозможно убедить с помощью одного здравого смысла. Это только вызывает у них враждебность. Похожие признаки он обнаружил и у Присциллы и, чтобы не похоронить окончательно свои надежды, стал приспосабливаться, обращаясь больше к ее чувствам, нежели к дремлющему, как он считал, рассудку.
Он напустил на себя кроткий, меланхолический вид.
- Дорогая Присцилла, - вздохнул он, - не знаю, понимаете ли вы, насколько вы ошибаетесь в отношении меня? Вы находите, что мне не хватает великодушия. Вы правы. И тем не менее, как далеки вы от правды. Вы только наполовину разобрались в моих чувствах, но вы и не подозреваете об их глубине. Чтоб мне лопнуть, не подозреваете! Вы, может быть, воображаете, что здесь кроется мой интерес, заставляющий меня быть раздражительным или, как вы говорите, неблагодарным. Дорогая, я беспокоюсь не о себе. Я вполне могу быть благодарен этому человеку за то, что он спас мне жизнь. Но я думаю только о вас. О вас, чтоб мне лопнуть! Если я раздражителен и неблагодарен, то только потому, что беспокоюсь о вас. Как я могу быть спокоен перед лицом всего этого? Будь я проклят, Присцилла! Как я могу?
Ее негодование растаяло перед таким проявлением благородного, бескорыстного участия, а мягкий характер заставил ее устыдиться.
- Простите меня, Барт, - сказала она, протягивая ему руку. – Я иногда бываю очень глупой.
С нежной улыбкой он подошел к ней и взял ее за руку. Нотка мягкости в ее голосе, вызванная раскаянием, вдохновила его. Смутно припомнил он строку, которую слышал в пьесе, написанной каким-то поэтом, одним из тех нелепых болтунов, что выражаются напыщенными, высокомерными фразами, в которых, однако, как майор Сэндз иногда признавался себе, можно было в массе бессмыслицы найти и крупицу мысли. Он подивился странной своевременности, с которой эта строка всплыла в памяти, не замечая того, что это была его собственная банальная мысль, облеченная в величественную мантию позаимствованного выражения: «Вот благоприятный момент для человека, которого несет к счастью».
А здесь все складывалось в его пользу, и нельзя было упускать случая.
- Дорогая, разве смог бы кто-нибудь на моем месте, любящий вас, как я, думать по-иному?
- Понимаю, Барт. Мне следовало бы понять это раньше. - Она с мольбой в глазах взглянула на него.
Он погладил ее руку, а потом стал осторожно привлекать ее к себе, не испытывая сопротивления.
- Вы думаете, мне легко проявлять терпение в подобных обстоятельствах, когда женщина, которую я люблю, подвергается опасности?
Его тон превратился в нежный мурлыкающий шепот. Но внезапно, почти находясь в его объятиях, она замерла. Ее дыхание участилось, лицо побледнело, а чистые глаза, еще мгновение назад такие мягкие, наполнились тревогой.
- Что вы говорите, Барт? - сказала она, задыхаясь, и выдернула правую руку из его ласковых ладоней, а левой легонько оттолкнула его. - Вы... вы ухаживаете за мной?
В полном смятении он развел руками.
- Дорогая! - выкрикнул он, как бы протестуя.
- О, как вы могли? Как вы могли в такой момент?
Он понял, что не совсем удачно выбрал время. Выходит, он обманывался, и подходящий момент еще не наступил. Ее мысли все еще были сосредоточены на угрожавшей им опасности. Поспешив, он совершил грубую ошибку, что и насторожило ее. Теперь ему оставалось лишь достойно отступить и ждать более благоприятного момента для следующей атаки.
- В такой момент! - повторил он, как эхо. - Чтоб мне лопнуть, сейчас как раз тот самый момент. Все эти страшные события... эти ужасные обстоятельства только усилили мои чувства. И самое настоятельное мое желание в том, чтобы вы знали, что рядом с вами находится человек, готовый, как я уже говорил, пожертвовать жизнью ради вас. Если этим я обязан не привязанности к вам, то, будь я проклят, обязан дружбе с вашим отцом, долгу к его памяти. Что вы в этом находите страшного?
Волнение, охватившее ее и отразившееся в глазах, с трудом спадало. Она потупила взор и, смущенно отвернувшись, отошла к окнам, через которые в каюту лились потоки солнечного света.
Майор, восхищенный ее грациозным силуэтом и изяществом ее движений, жадным взглядом следил за ней и ждал. Наконец, успокоившись, она заговорила:
- Простите меня, Барт. Конечно, я немного глупа. Не хватало еще оказаться и неблагодарной. Ведь я так обязана вам. Думаю, что умерла бы, не будь вас рядом все это ужасное время. Вы заставили меня понять это.
- Теперь это уже неважно. Чтоб мне утонуть, неважно, - весьма благородно заверил он, однако, не обладая достаточным умом, тут же все испортил: - Но я рад услышать, наконец, что вы больше не убеждены, будто всем обязаны этому бездельнику-французу.
В великодушном стремлении загладить допущенную несправедливость, она забыла об остальном. Его слова, напомнив об этом, уменьшили степень ее раскаяния. Но, желая сохранить мир в отношениях с майором, она не стала продолжать разговор.
- Не пойти ли нам куда-нибудь, Барт? - спросила она, робко улыбнувшись.
Они вышли на квартердек и, не попав на глаза ни Вогану, ни Халлауэллу, прошли оттуда на полуют.
Де Берни находился в капитанской каюте, где теперь обосновался. Из-за жары он держал дверь открытой. Заметив их приближение, он встал и вынес подушки для кушетки, снова установленной под тентом, как это было до захвата «Кентавра» его теперешней командой.
Затем, как учтивый хозяин, он завязал с ними вежливый разговор. Он упомянул об изменении курса, выразив при этом надежду, что бриз удержится, рассказал о цели плавания их к архипелагу Альбукерка и, в ответ на вопрос мисс Присциллы, выразил сожаление, что обстоятельства вынуждают их задержаться там не менее чем на месяц.
Майор, не принимавший участия в разговоре, с угрюмым видом сидел на краю кушетки. Мысль о необходимости провести месяц на архипелаге Альбукерка вызвала у него раздражение и возмущение, и только усилием воли он сдерживался, чтобы не высказаться, а спокойный тон, каким де Берни сообщил об этом, показался ему верхом наглости. Негодование его усилилось, когда он заметил, что мисс Присцилла как будто не разделяет его чувств. Со смирением, близким к благодушию, принимала она создавшуюся ситуацию. Однако, его раздражение достигло предела после ее вопроса, в котором угадывалось удивление, смешанное с восхищением.
- Месье де Берни, расскажите, как вы стали пиратом?
Этот внезапный вопрос оказался неожиданным и для него. Улыбнувшись, он взглянул на нее.
- Вы спрашиваете так, словно это трудно себе представить. Уже одно это мне представляется комплиментом. Но действительно ли вас это интересует?
- Разве стала бы я спрашивать, если бы не интересовало? Это так интересует меня, что даже толкнуло на дерзкую выходку задать вам этот вопрос.
- Это не дерзость, - ответил он спокойно. - Само существо теперешней ситуации во многом зависит от этого факта. - Он помолчал мгновение, а его лицо при этом нахмурилось. - В сущности, вы почти все знаете. Остается добавить, что Сьер Симон, погибший от рук испанцев на Санта-Каталине, был моим дядей. Я уехал с ним в Новый Свет в поисках свободы, в которой нам было отказано в Старом. В то время у меня не было и мыслей о незаконной деятельности. Мы, тулузские де Берни, являемся гугенотами, а гугенотам во Франции приходится только проявлять терпение. Особенно сейчас, после отмены Нантского эдикта. Хотя, когда я был мальчиком, и для гугенотов открывались некоторые возможности сделать карьеру. Я был в семье самым младшим из семи сыновей и должен был сам пробивать себе дорогу. Поэтому, воспользовавшись предложением дяди, я поехал в Новый Свет. Когда он погиб, я оказался без состояния и без друзей с теми, кто вместе со мной избежал печальной участи. С ними я и присоединился к Моргану. Ничего другого не оставалось. Кроме того, резня на Санта-Каталине породила во мне такую ненависть к испанцам, что я был рад присоединиться к любому врагу Испании.