Он очень изменился с тех пор, как Бастьен последний раз видел его на противоположном конце зала в отеле «Дени», где тот поддерживал Рикетти. Его волосы стали длиннее, и цвет их теперь был иссиня-черным, он был одет в дизайнерский джинсовый костюм, и, хотя глаза его были прикрыты солнцезащитными очками, Бастьен не сомневался, что их естественный голубой цвет тоже сменился каким-то другим.
— Ты пришел, чтобы убить меня? — лениво поинтересовался он, не шевельнувшись в своем шезлонге. — Здесь довольно людное местечко, а мне очень не хочется, чтобы тебя схватили. Мы с тобой всегда хорошо понимали друг друга. Почему бы тебе не подождать, пока я вернусь в свою комнату или останусь в одиночестве на пустынной улице?
— Ты слишком мелодраматичен, — ответил Йенсен, занимая соседний с ним шезлонг. Оружия при нем, по видимости, не наблюдалось, но Бастьена было не обмануть. Ни один агент не ходит без оружия. Вокруг слишком много неизвестных и невидимых врагов. — Если бы я хотел тебя убить, я бы сделал это еще тогда, в Париже, когда Томасон отдал мне приказ. А я вместо этого тебя отпустил.
Бастьен слабо улыбнулся:
— Так и думал, что это должен был сделать ты. Почему же ты изменил решение?
— Томасон — дерьмо. Но он не вечно будет главным, а ты слишком ценный инструмент, чтобы попросту от тебя избавиться.
Бастьен улыбнулся той же слабой улыбкой:
— Прости, Йенсен. Я уже никуда не годный инструмент. Давай, избавься от меня.
Йенсен мотнул головой.
— Я убиваю только тогда, когда мне за это платят, — сказал он. — А ты не хочешь ли спросить, зачем я здесь?
— Если не затем, чтобы меня убить, тогда, полагаю, ты должен уговорить меня вернуться к родным пенатам. Но ты зря тратишь время. Скажи Томасону, пусть он трахнет себя в задницу.
— Томасон не знает, что я здесь, а если бы узнал, это не доставило бы ему удовольствия.
Бастьен поднял темные очки на лоб и пристально уставился на своего товарища:
— Тогда кто тебя послал?
— Мы с тобой не были единственными членами Комитета на тех собраниях.
— Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю. Вроде того, кто еще числился в нашей платежной ведомости.
Йенсен покачал головой:
— Это закрытая информация, а поскольку ты выпал из обоймы, то подобные сведения слишком опасны, чтобы их распространять.
— Прекрасно, — сказал Бастьен, вновь опуская на глаза солнцезащитные очки. — Я не вернусь, можешь так им и передать. Теперь либо убивай меня, либо убирайся.
— Я здесь не для того, чтобы вернуть тебя. Я хочу тебя предупредить.
— Я не нуждаюсь в предупреждениях, Йенсен. Если уж я сумел остаться в живых до сих пор, то и дальше сумею, пока мне это будет угодно.
— Речь не о тебе, Бастьен. Мы оба знаем, что ты всегда находишься в опасности. Речь о твоей маленькой американке. Похоже, они ее нашли.
Весна в горы Северной Каролины пришла рано, но Хлое было не до весны. Родители потакали ей во всем, братья и сестра нянчились с ней, племянники и племянницы восхищались ею, но незаживающая рваная рана в душе по-прежнему кровоточила. Всякий раз, когда она думала, что рана уже зарубцевалась, что-нибудь всплывало в памяти, и ее опять начинало трясти.
Морин, оседающая на снег, нож, выпавший из ее руки, кровь, окропившая пышные белые сугробы. Широко раскрытые неподвижные глаза Сильвии, уставившиеся на смерть, которая пришла за ней Беспорядочная груда тел, крики и стоны, запах крови в отеле «Дени». Она вспоминала, ее начинало трясти, а рядом не было никого, кто приказал бы ей: «Дыши!»
Все они были мертвы — в этом она могла удостовериться. Полиция ворвалась в зал как раз через секунду после того, как они с Бастьеном выпрыгнули с балкона. Те, кто выжил в перестрелке, вскоре умерли в больнице. Как удобно, что никого из тех, кто мог сказать правду, не осталось в живых. Моника умерла на месте от выстрела в лицо, как сказал ей Бастьен. Барон скончался день или два спустя, остальные были уже покойниками.
Только об одном она не могла думать — о Бастьене. Судя по всему, что она знала, он был мертв — он был небрежен и уже давно накликал на себя смерть, а потом его ранили. Вот только он был не из тех людей, что умирают легко. Возможно, он жив и выполняет новое задание, а возможно, что…
В любом случае она не собиралась думать о нем. Он остался в темном запутанном прошлом, и распутать его она не могла бы никоим образом, сколько бы ни пыталась. А потому она выбросила все из головы и проводила день за днем в праздном спокойствии, на которое ее родители смотрели тревожными глазами.
К середине апреля тревога начала их отпускать. Хлоя записалась на курсы при университете. Китайский язык призван был достаточно загрузить ее голову своей сложностью, а где-то через неделю ей предстояло приступить к работе волонтера в госпитале. К осени она готова была подыскать настоящую работу, даже уехать и зажить самостоятельной жизнью, несмотря на протесты родителей. Она исцелилась и отказывалась даже вспоминать, от чего именно она исцелилась. Знала только, что на это ушло достаточно времени.
Сейчас она была в безопасности. Андервуды владели двумя сотнями акров на склоне небольшой горы, их дом, выстроенный без всякого плана, стоял в укромном месте, был удобен и хорошо изолирован. Старое фермерское жилье подновлялось, достраивалось, сносилось кусками и восстанавливалось примерно в течение сотни лет, и сегодня здесь царили беспорядочные нагромождения накопленного за жизнь барахла, среди которого было невероятно уютно. Ее мать не притязала на звание идеальной хозяйки, и, хотя приходящая раз в неделю домработница поддерживала в доме чистоту, за порядком никто не следил. Все Андервуды были слишком заняты — книги, учебные задания, удочки и швейные машинки, микроскопы и телескопы и семь постоянно включенных компьютеров занимали практически все свободное место.
Даже домик для гостей не избежал этой напасти, главным образом потому, что Хлоя изо всех сил старалась чем-нибудь занять свои мозги. Она постоянно читала — телепередач хватало лишь на то, чтобы ненадолго ее отвлечь. Она вязала, играла в тетрис с детской сосредоточенностью, таская эту игрушку с собой повсюду, даже в ванную. Маленькие фигурки, раз за разом занимавшие свое место в ряду, давали ей почти дзенское ощущение упорядоченности мира, и она играла до онемения пальцев.
Она была весела, спокойна и приветлива, и ее родители, обманывая самих себя, начали думать, что она далеко продвинулась на пути к исцелению. Хлоя знала, что это займет гораздо больше времени, но спешить было некуда. Пока она живет в родительском доме, пока ей есть где прятаться, времени у нее будет столько, сколько потребуется.
— Думаю, тебе стоит поехать с нами, — сказала ее мать, отодвигая в сторону стопку бумаги, лежавшую на кухонной стойке, и ставя на освободившееся место высокий стакан с апельсиновым соком. — Ты слишком долго сидишь отшельницей.
— Я не сижу отшельницей, — спокойно ответила Хлоя, забирая апельсиновый сок, который она не хотела, но спорить было бесполезно. — У меня просто… ну, каникулы. Если я мешаю, всегда можно…
— Не валяй дурака! — У ее матери был легкий характер, разозлить ее было сложно, но Хлое почему-то это удавалось. — Здесь для тебя всегда найдется место, как и для всей семьи. Зачем, ты полагаешь, мы выстроили гостевой домик? А если серьезно, мне бы хотелось, чтобы ты жила в главном доме. Я бы себя спокойнее чувствовала, зная, что ты со мной под одной крышей.
Хлоя, ничего не отвечая, пила апельсиновый сок. Она знала, что больше всего семью волнует именно ее ненатуральная молчаливость, но ничего не могла с этим поделать. Вести пустые разговоры она сейчас попросту была не способна, даже ради того, чтобы успокоить свою мать.
— Я знаю, что на этой конференции тому, кто не имеет медицинской профессии, будет невыносимо скучно, но твои братья едут туда с женами, а сестра с мужем. Конференция проводится в одном очаровательном местечке на побережье, и я знаю, что ты прекрасно провела бы время…
— Пока нет, — ответила Хлоя так тихо, что ее матери пришлось наклониться к ней, чтобы услышать. — Езжайте и развлекайтесь сами. Мне будет хорошо и тут. Вы никуда не выезжали с тех пор, как я вернулась, а я ведь знаю, что вам нравится путешествовать. Поверьте мне, это совершенно безопасно. Никто сюда не придет и меня не потревожит, и я несколько дней просто понаслаждаюсь одиночеством.
— Ты и так слишком много наслаждаешься одиночеством. — Мать повернулась к мужу, который только что вошел в кухню. — Джеймс, скажи ей, чтобы поехала с нами!
Джеймс покачал головой:
— Оставь девочку в покое, Клэр. С ней все будет в порядке. Она просто устала от того, что мы постоянно торчим рядом с ней. Несколько дней тишины станут для нее лучшим подарком. Верно, Хлоя?
На этот раз Хлоя сумела справиться с голосом:
— Абсолютно верно. Беспокоиться не о чем.
Клэр Андервуд переводила взгляд то на мужа, то на младшую дочь. Она, очевидно, пребывала в растерянности.
— Не могу я бороться с вами обоими, — наконец сказала она. — Тогда просто следи, чтобы система сигнализации всегда была включена, понимаешь?
— Мы никогда не включаем систему сигнализации, — запротестовала Хлоя.
— Мы выложили за нее кучу денег, значит, должны ее использовать. — Отец предательски перешел на сторону матери. — Похоже, это хороший компромисс. Обещай не выключать систему сигнализации, и я уговорю твою мать поехать со мной.
Хлоя даже не подозревала, что мать собиралась отказаться от поездки и остаться с ней. При одной мысли о том, что придется провести уик-энд наедине с матерью, ей стало не по себе. Нет, это не означало, что она не любит свою мать, но Клэр в своих попытках потеснее сблизиться с дочерью была чересчур навязчива.
— Я буду пользоваться системой сигнализации, — сказала Хлоя. — Я даже куплю ружье и пару сторожевых собак, если вы считаете, что это необходимо.
— Не валяй дурака, Хлоя, — сдалась наконец ее мать. — Кроме того, по-моему, у твоего отца где-то на чердаке хранится старая добрая винтовка 22-го калибра.