Но оказалось, что для того чтобы призвать фюрера к мужеству, нужно почти такое же мужество, какое способно приводить людей к вершинам фюрерской власти.
— Прошу прощения, мой фюрер, — избрал более надежную тактику Гиммлер. — Когда долго имеешь дело с чистыми политиками…
Не сравнение с Риббентропом обескуражило рейхсфюрера, хотя ему, конечно, известно было, сколь низко пали в последнее время акции министра иностранных дел. Он знал ту, особую тактику Гитлера… Знал ее, как никто иной. Заключалась она в том, что очень часто, когда надо было принимать какое-то сложное решение, которое могло стать непопулярным в народе или по крайней мере в дипломатических кругах, фюрер воздерживался от окончательной словесной формулировки.
Подведя собеседников к смысловому пониманию сути проблемы, он вынуждал кого-то из своего ближайшего окружения — Кейтеля, его, Гиммлера, Кальтенбруннера, Геббельса, того же Риббентропа — произнести вслух то, что в следующую минуту должно стать квинтэссенцией его приказа.
Все понимали, что идея принадлежит фюреру. Однако словесно материализовал ее все же начальник Генерального штаба, министр, посол или еще кто-либо…
Вначале эта тактика вызывала у Гиммлера чувство досады. Ему, человеку, в высшей степени преданному фюреру, казалось, что тот постоянно запаздывает с принятием решений, отдавая первенство человеку, которому оно попросту не должно было принадлежать. И тем самым уменьшает свои собственные заслуги перед рейхом.
Но со временем, когда Гитлер начал прибегать к этой уловке все чаще и чаще, понял: не запаздывание это — придворная хитрость. Да, идея принадлежит фюреру, но вслух-то высказал ее не он. И когда оказывалось, что решение неверное и наставало время держать ответ хотя бы перед собственной совестью, у Гитлера всегда появлялась возможность в присутствии тех же людей обвинить автора идеи в некомпетентности или даже тупости. Причем в выражениях фюрер обычно не стеснял себя.
— С чистыми политиками? Чистыми политиками… Так не имейте с ними никаких дел, рейхсфюрер, — отрубил Гитлер, переводя на командующего войсками СС муторный взгляд своих водянистых слезливых глаз, — …с этими чистыми политиками. Возводя вас на все ваши посты, я исходил из того, что полагаюсь на военного человека, офицера СС.
— Именно поэтому я предлагаю одним ударом покончить со всей «Большой тройкой». Речь должна идти не только о том, чтобы серией диверсионных актов отпугнуть глав государств от Тегерана, заставив их перенести встречу в другое место и на более поздний срок. Мы должны преподнести им более жестокий урок.
Лицо Гитлера еще более посерело, нижняя челюсть мелко дрожала. Левая, обращенная к Гиммлеру, рука тоже вздрагивала. Стыдясь этого, фюрер незаметно удерживал ее правой. Прежде чем как-то отреагировать на слова рейхсфюрера, он затравленно оглянулся на следовавших на некотором расстоянии от них адьютанта и телохранителей.
— Вас не смущает то обстоятельство, что мне придется предстать перед всем миром убийцей лидеров трех ведущих стран?
«Чего и следовало ожидать!» — с нескрываемой долей сарказма резюмировал Гиммлер. Он преклонялся перед гением фюрера, сумевшим создать такую партию, такую армию и такой рейх. Однако в последнее время непосредственное общение с Гитлером доставляло ему все больше и больше мук, заставляя разочаровываться не только в этом человеке, но и в его идеях.
— Всю ответственность за операцию возьмет на себя отдел диверсий Главного управления имперской безопасности. И в дипломатическом, и в моральном плане она ляжет исключительно на непосредственных ее исполнителей, к которым, в зависимости от ситуации, мы сможем применить любые санкции.
Еще несколько минут тягостного молчания, во время которого фюрер, казалось, вообще забыл о теме беседы.
— Такой подход представляется более правильным, — наконец согласился он, возобновляя движение по тропинке. — Кстати, кому вы собираетесь поручить непосредственное проведение акции?
— Отто Скорцени, — не задумываясь, ответил Гиммлер. Он знал, что фюрер неминуемо потребует назвать этого человека, и кандидатура была обдумана заранее. — Ему будет подчинена известная вам группа Майера, которая давно действует в Иране. Кроме того, подготовим и забросим специальную группу агентов из числа русских.
— С условием, что их провал никак не должен отражаться на работе и безопасности Скорцени.
— Он будет действовать в режиме абсолютной секретности. Мелкую рутинную работу выполнят другие люди. Скорцени со своими особо доверенными коммандос нанесет главный удар лишь в том случае, когда для этого будут подготовлены все условия. В Иран уже направлены офицеры секретной службы.
— Кто именно?
— Шульце-Хольтус и Гамота
Только по вялому движению губ Гиммлер определил, что фюрер повторил про себя их фамилии.
— Тогда неминуемо возникнет соперничество. Кумир молодых диверсантов Скорцени больно воздействует на самолюбие опытных диверсантов.
— В определенной степени это даже хорошо, — загадочно улыбнулся Гиммлер, давая понять, что за его словами скрывается хитроумный замысел. Хотя на самом деле замечание фюрера оказалось для него полнейшей неожиданностью. — Пусть посоперничают.
— Каково будет участие в операции людей из абвера?
— Агентов Канариса мы вытеснять не собираемся. Однако свою ipynny готовить будем отдельно.
— Не только группу, но и всю операцию, — внушающе проговорил фюрер, оглядываясь на чуть поотставшего Гиммлера. — Пусть адмирал покажет, на что способен.
— В любом случае это будет любопытно.
— А мы с вами, Гиммлер, посмотрим, на что же он на самом деле способен.
— Я обдумаю ситуацию, мой фюрер.
Произнеся это, Гиммлер уже настроился согласовать с фюрером еще два, более мелких, вопроса, один из которых был связан с его недавней стычкой с Борманом, но Гитлер неожиданно упредил его:
— Так, значит, окончательно мы остановились на Скорцени?
Рейхсфюрер СС настороженно взглянул на него и замер
с полураскрытым ртом. Он знал, насколько это плохая примета, когда фюрер вот так, неожиданно возвращается к уже, казалось бы, решенному вопросу.
— Если у вас не возникнет еще более подходящей кандидатуры.
— Не возникнет. Кальтенбруннер тоже назвал Скорцени. Когда два таких человека сходятся во мнении, в этом что-то есть.
«Вот оно что! — прихлынула кровь к лицу Гиммлера. — Вот почему фюрер столь спокойно, буднично воспринял мою информацию о замысле «Большой тройки». Оказывается, еще раньше меня у «Волчьего логова» успел потоптаться Кальтенбруннер! И случается это не впервые. Пока я философствовал по поводу соперничества между Скорцени и Гамотой, фюрер подбирал удачный момент для того, чтобы не дать угаснуть искре соперничества между мной и Кальтенбруннером. В этом деле у него особый талант. Особый».
51
«Как же ты умудрилась не узнать Скорцени? Столько думать о встрече в тайной надежде на нее, — признайся себе, наконец, — примчаться в Берлин… чтобы в конце концов вот так опростоволоситься? «Куда вы меня везете?», «Унтерштурмфюрерами не любуются, ими командуют…», «Не бывали ли вы в секс-бункере?»… Кретинка в фельдфебельском мундире», — принялась безжалостно казнить себя Фройнштаг, как только Родль оставил ее новое пристанище.
Она прошлась по комнатам, осмотрела все закутки. То, что женская нога не ступала здесь как минимум месяца два, было очевидно. Открыв это немаловажное для себя обстоятельство, Лилия немножко успокоилась.
Правда, успокоение касалось лишь части ее страхов — очевидно, что Скорцени со своим адъютантом-водителем не так уж часто наведывается на свою «королевскую резиденцию» в обществе подобных «кретинок в фельдфебельских мундирах». Зато смущало другое: почему штурмбаннфюрер не вошел вместе с ней в квартиру? Обиделся? Если да — завтрашнего звонка его может и не последовать. А ей прикажут подыскать себе более уютное жилье, основательно забыв этот адрес.
«Но ведь и он не прав, — холодно оценивала ситуацию Фройнштаг. — Зачем понадобилось ставить меня в неравные условия? В то время, когда оба они присматривались ко мне как к будущему диверсанту, я, по своей глупости, смотрела на них то как на случайных попутчиков, то как на следящих за мной гестаповцев».
«Ответ вы назвали сами», — вспомнила Фройнштаг еще одну деталь из своего разговора с Родлем. — Это значит, что Скорцени каким-то образом узнал о моем стремлении попасть к нему в отдел, в группу. Каким-то образом… — улыбнулась своей догадке Лилия. — Ясно каким — донесли. Скорее всего, через гестапо. Что ж, может, это к лучшему. Иначе ты бы еще долго подбирала ключи к знакомству со Скорцени. И неизвестно, состоялось ли бы оно».
Фройнштаг уже выполняла задания службы безопасности в Италии, Югославии, Польше. Она видела себя таким же диверсантом, как «специалист по Африке» Виммер-Ламквет. Умела оставаться хладнокровной. Ей неплохо даются языки, пятью из которых владеет. Но… Если бы не это «но». До сих пор Лилия так толком и не смогла понять, почему ее вдруг перевели в лагерную охрану.
Ясное дело, ей преподнесли новое назначение как ответственное задание. Еще бы… Лагерь — это десять тысяч врагов рейха. У службы безопасности и там должны быть свои опытные люди. К тому же есть возможность познать характер врага, его язык. И все же Фройнштаг это не успокаивало. Ее авантюрная натура постоянно требовала риска, приключений, неожиданных, пусть даже опасных, перемен. Размеренное, скучное небытие концлагеря Лилию совершенно не привлекало. Хотя многие почитали за великое благо пересидеть хоть несколько военных недель в лагерной тиши.
Еще недавно Фройнштаг даже не догадывалась, что перемены наступят столь скоро. Повышение в звании, двухнедельный отпуск, встреча со Скорцени… Все это свалилось на нее, словно Божья благодать. А ведь так не бывает, сказала себе умудренная беспощадной жизнью Фройнштаг. Просто так, ни с того ни с сего, Божьи благодати на великих грешниц лагерных не снисходят.