именно.
— Естественно.
— В таком случае что мы приложим к этим радиоперехватам? Чем подкрепим? Рассуждениями о женевских антипатриотах Зауеммане и Вейбеле? Смешно.
60
Молчание Кальтенбруннера Скорцени воспринял как вынужденную передышку, в которой в равной степени нуждались они оба.
— Вчера вечером я связался со штурмбаннфюрером Романом Гамотой. Обязан был предупредить его, понимая, что первая волна провалов прежде всего ударит по его людям в Тегеране, — нарушил их молчаливое единодушие Скорцени.
— Ну и?..
— Гамота заявил, что в последнее время агентура абвера ведет себя крайне подозрительно. Независимо от моего сообщения, он давно почувствовал, что окончательно теряет доверие к ней.
— Теряет доверие к агентуре абвера? — ударил ребрами ладоней по ребру стола Кальтенбруннер и возбужденно подхватился.
— Уже потерял.
— У вас есть запись его заявления, касающегося этой самой агентуры?
— Есть.
— При этом вы лично полностью доверяете штурмбанн-фюреру Гамоте?
— У нас с вами нет оснований не доверять ему, — осторожно откорректировал Скорцени саму постановку вопроса. — Тем более, что такого же мнения придерживается и Майер. Несколько агентов из его группы иранское правительство уже выслало из Ирана. Причем в спешном порядке. И произошло это буквально на днях.
— Вот видите, Скорцени. А вы кладете мне на стол свои радиоперехваты и настаиваете, чтобы я немедленно отправлялся с ними к фюреру. Не доложив о главном. О том, что подозрение падает на агентуру абвера в Иране, то есть на людей Канариса. Совместно с которыми разрабатываем план операции. И с которыми придется действовать в Персии.
Кальтенбруннер опять умолк, но на этот раз — свирепо уставившись в окно, словно решался выброситься в него. Молчание длилось слишком долго, чтобы его можно было считать обычной паузой. Обергруппенфюрера словно заклинило на какой-то идее, которую он то ли не в состоянии был полностью осмыслить, то ли не осмеливался высказать. И скорее всего, второе вытекало из первого.
— К фюреру пойдете вы, Скорцени. Лично вы, — вдруг проговорил он таким заговорщицким тоном, словно собирался отправить своего подчиненного в приемную фюрера, снабдив его миной. — По многим соображениям это куда удобнее сделать именно вам.
«Особенно удобно будет отвести от себя неприязнь Шел-ленберга, вашего основного соперника, обергруппенфюрер», — мог бы заметить по этому поводу Скорцени, если бы подобное замечание когда-нибудь простилось ему.
Однако в стенах управления СД следовало отказываться от подобных диверсантских замашек и примерять фрак придворного дипломата. К его величайшему неудовольствию, потребность в таком перевоплощении возникала все чаще. В зависимости от настроения и обстоятельств это приводило первого диверсанта империи то в унылую ярость, то в яростное уныние.
— Не знаю, готов ли я к этому визиту. А главное — готов ли к нему фюрер.
— Вы отправитесь к нему завтра же, — не вникал в смысл его слов Кальтенбруннер. — Я помогу пробиться к фюреру, как бы он ни был занят. Вы должны будете сказать ему все то, что должны сказать именно вы, человек, которому он безраздельно доверяет.
— И на которого возложено выполнение операции «Большой прыжок», — все еще озадаченно напомнил Скорцени о главном аргументе и тем самым по существу дал согласие на рейд в рейхсканцелярию.
— После того как фюрером будут сделаны надлежащие выводы, мы получим возможность основательно заняться и агентурой, и берлинскими штатами абвера. Не мешало бы полностью перемолотить его и заставить работать на нас. Это невыносимо, что нам приходится соперничать не столько с вражескими разведками, сколько с контрразведкой собственной армии.
— Я доложу об этих наших соображениях Гитлеру.
— Вот тогда мы, наконец, докопаемся до тех генералов и прочих предателей, которые непонятно за какие вознаграждения продают все самое святое, что только способно рождаться в наших умах и штабах. Я сам готов встретиться с полковником Массоном. И, если потребуется, вытряхнуть из этого магистра идиотской ложи всю его гнилую душу. Они у меня быстро обнаружат стольких русских агентов, скольких в Швейцарии не работало за всю историю их меняльной конторы.
— Хорошо, я готов к докладу фюреру, — еще прочнее утвердил его во всех замыслах Отто Скорцени.
— Я же тем временем встречусь с Борманом. Нам тоже есть о чем поговорить.
«Наконец-то названо имя того человека, который и поможет мне попасть на прием к Гитлеру, и поддержит в поединке с абвером. Если только поддержит, — подумал Скорцени. —
А ведь «особые» отношения Кальтенбруннера с Борманом уже ни для кого не секрет. И это только Кальтенбруннер с его медвежьей неповоротливостью не пользуется подобной дружбой».
61
— Ну все, все! — почти в отчаянии прокричала Анна. — Насытились, хватит! Уходите, убирайтесь вон. Да уводите своего померанца, иначе сам он отсюда не выберется.
Только этот решительный и властный приказ хозяйки квартиры заставил Фройнштаг немного повременить с исходом из райского ложа. Она не собиралась выметаться отсюда вместе с целым табуном потных жеребцов.
— Пожалуй, она права, — растерянно проговорил обер-лейтенант, сделав робкую попытку подняться. — Самое время уходить.
— Вы тоже лежите, обер-лейтенант, — вновь перешла на «вы». — Можете считать, что вас эта истерика пока не касается, — налегла Фройнштаг рукой ему на грудь.
Это был жест почти мужской солидарности. Она не могла допустить, чтобы с парнем, который только что страстно ласкал ее, обходились столь же негостеприимно, что и с теми, кто, ворча и похихикивая, одевался в комнате Анны Коргайт.
Ухажеры Анны еще попробовали намекнуть, что не мешало бы подлечить свои головы и немного подкрепиться, однако она была настроена воинственно, и вскоре вся компания оказалась выдворенной на лестничную площадку. Хорошо еще, что при этом мужчинам не пришлось выметаться через их комнату.
— Святая заступница… — взмолилась Анна, прикрыв дверь и бросаясь на свою скрипучую кровать. — Когда же ты, стерва, наконец насытишься и угомонишься?
— Это она о себе? — прошептал обер-лейтенант.
— Нет, о Марии Магдалине, святой заступнице, — съехидничала Фройнштаг.
— Сколько раз ты давала себе слово, — продолжала нравственное истязание Анна. — Сколько раз проклинала и заклинала себя…
— Зачем она так? — сочувственно покачал головой обер-лейтенант. — Ведь ничего особенного не произошло, — шепотом убеждал он Лилию, проводя теплой, слегка подрагивающей ладонью по ее шее, лицу, волосам…
— Пусть облегчит душу. Нам с тобой не мешало бы сделать то же самое.
— На фронте вы не были. Иначе не считали бы трагедией то, что всего лишь является очередной причудой жизни.
— Слушай, ты, «причуда жизни», — не сдержалась Лилия. — Отвернись, я поднимусь первой. Теперь мне бы только добраться к себе и залечь в ванную. Внемля раскаяниям Кор-гайт, я и сама раскаялась.
Тем временем в комнате неумолимо быстро светлело. Утро обещало явиться сюда если не теплым, то по крайней мере сухим и солнечным. Фройнштаг это вдохновляло. Вчерашний холодный, туманный Берлин отторгал ее от себя.
— Постой, так ты что, эсэсовка? — приподнялся на локте Гардер.
— Я ведь просила вас отвернуться, обер-лейтенант, — резко напомнила Лилия.
Но Гардер уже подхватился с кровати и, совершенно забыв, что предстает перед женщиной в чем мать родила, приблизился к Лилии, присмотрелся к знакам различия:
— Унтерштурмфюрер? Лейтенант СС? Уму непостижимо! — неожиданно громко рассмеялся он. И тотчас же схлопотал такую оплеуху, что едва вновь не оказался в кровати.
— Так их, Фройнштаг! — поддержала ее Анна, лежа в своей комнате. — Виноваты, само собой, мы. Но бить нужно их.
— Вот теперь я вижу, что действительно имею дело с офицером СС, — все еще не потерял Гардер чувства юмора, а главное — храбрости. Или по меньшей мере — наглости. Чего именно — определить Фройнштаг пока не решалась.
— Вы, обер-лейтенант, были в постели не с офицером СС, а с женщиной. Но и это тоже советую забыть*. Поняли, или необходимы какие-то дополнительные разъяснения?
— Так ты еще, очевидно, из гестапо?
Фройнштаг взглянула на него с откровенным презрением и, поправив френч, вошла в комнату Анны.
— Три минуты на сборы, обер-лейтенант Гардер, — бросила уже от двери. — И не заставляйте нас с хозяйкой напоминать вам о времени.
62
Анна лежала на подушке, положив босые ноги на спинку кресла. Полы халата разметались, оголяя матово-белые, налитые икристые ноги.
«Такие мужчинам нравятся, — с легкой завистью отметила про себя Лилия, приближаясь к столу, стоявшему рядом с кроватью. — Их можно понять».
С Анной она встретилась случайно, в продуктовом магазине. Собственно, подругами они никогда не были. Единственное, что их сближало, — что год назад вместе начинали служить в концлагере. Только Анна была медсестрой санитарного блока. «Медсестра-палач» — узницы лагеря называли ее между собой только так.
Продержалась там Коргайт недолго. Удачно завела знакомство с овдовевшим штурмбаннфюрером из «СС санитетсхауптамт»[30] .
Фройнштаг не знает, что там потом между ними произошло, однако майоршей унтершарфюрер от медицины так и не стала. Остановилась в своем восхождении на должности любовницы. К которой штурмбаннфюрер тоже очень скоро охладел.
Другое дело, что Анна не была на него в обиде. Как-никак майор повел себя по-джентльменски: помог перевестись в Берлин, устроил в госпитале для служащих СС и даже сумел выхлопотать для нее эту, «освобожденную от еврейской семьи», квартиру. Пусть почти в пригороде столицы, зато вполне приличную и рядом с госпиталем.
— Только ничего не говори мне сейчас, — раздраженно предупредила Анна, когда Лилия уселась в старое расшатанное кресло. — Посыпать голову пеплом и исповедоваться будем потом. К тому же я и так все сама о себе знаю.