— У нас нет оснований не доверять вам, — суховато проворчал Курбатов, не желая, однако, отвечать на вопрос Перса.
— Еще бы, в Христа мать и двенадцать апостолов. «Не доверять». Кстати, сколько у нас с вами людей, князь?
Курбатов взглянул на синий квадрат окошка и отмолчался.
— Я к тому, что вряд ли сумею накормить вас всех.
— На пропитание мы привыкли добывать себе сами, — поднялся Курбатов из-за стола, на котором до сих пор не появилось ни крошки.
Фройнштаг сняла телефонную трубку, ясно осознавая, что не готова ни говорить, ни тем более — встречаться со Скор-цени. Телефон взбунтовался как раз в ту минуту, когда она буквально провалилась в небытие, уже не имеющее ничего общего с обычным человеческим сном. Девушке казалось, что она находится на той крайней грани душевного истощения, за которой законы земного бытия уже не властны.
«Возможно, так чувствует себя женщина, оказываясь у двери газовой камеры, — нашептывал чей-то вкрадчивый голос. — Все те, кого ты отправила туда…»
— Унтерштурмфюрер Фройнштаг?
— Слушаю вас. — Самой Лилии прислушиваться к собственному голосу не хотелось. После всего, что происходило с ней в эту ночь, у Фройнштаг вдруг возникло неистребимое желание раздвоиться и хотя бы какое-то время побыть, просуществовать независимо от той эсэсовки в черном мундире, которую видит сейчас в настенном зеркале. Один день прожить просто Лилией Фройнштаг, бывшей воспитанницей мюнхенского приюта для сирот, не имеющей ничего общего с командиром взвода охраны концлагеря Нордхаузен-13.
— Здесь оберштурмфюрер Родль. Как вы себя чувствуете, Фройнштаг?
— Родль? — механически переспросила Лилия. — «Ах, это Родль… Родль, а не Гардер. Адъютант Скорцени», — мучительно признавала того, кто так некстати вернул ее из блаженного забытья. — Я все еще чувствую себя, оберштурмфюрер, все еще чувствую…
— Понимаю. — Лилии показалось, что Родль ухмыльнулся.
— Что вы понимаете, Родль? Что вы способны понять во всем этом, если уж так, откровенно?..
— Что вы все еще чувствуете себя, Фройнштаг, — не смутил его натиск девушки. — Мне лично это уже не подвластно. Однако о чувствах — в другое время. У вас двадцать минут, чтобы привести себя в надлежащий вид. За вами будет послана машина.
— Всего двадцать? — ужаснулась Лилия, стараясь не встречаться взглядом с растрепанным, измученным существом, все еще пялившимся на нее из зеркала. Как она ненавидела сейчас эту тварь! — Что ж вы раньше-то не позвонили?
— Служба, унтерштурмфюрер Фройнштаг. — Родль немного помолчал и, сочувственно вздохнув, одарил ее лучиком надежды: — Впрочем, я поговорю со штурмбаннфюрером. Вдруг что-нибудь придумаем.
— Вы уж постарайтесь, Родль.
Только положив трубку, Лилия вдруг спросила себя: «Они придумают? Что они собираются придумывать? Дева-заступница, только бы не это!.. В ближайшие две недели я буду смотреть на мужчин, как на исчадие ада. Притом, что буду стараться вообще не смотреть на них».
Прошло двадцать пять минут, а ни телефонного звонка, ни звонка в дверь не последовало.
«Неужели оставили в покое, перенеся встречу на послеобеденное время?» — несмело радовалась Фройнштаг, решив, что в этом и заключается придумка Родля.
Уже одетая, старательно умытая и подгримированная, она прилегла поперек дивана и молча уставилась на дверь. То было время, которое унтерштурмфюрер мучительно делила между ожиданием и сном. Фройнштаг понимала, что это очень опасное состояние, но поделать с собой ничего не могла. Ожиданием человек сковывает себя, словно цепями.
68
…Очнулась Фройнштаг оттого, что в двух шагах от себя увидела огромную фигуру в черном. Еще не сообразив, сон это или реальность, она попыталась закричать, однако так и застыла с открытым ртом, с ужасом уставившись на невесть откуда появившегося черного человека.
— Прошу прощения, Фройнштаг, — с некоторым запозданием, но все же очень вовремя заговорило чудовище. — На телефон вы не реагировали, на звонки в дверь — тоже. Пришлось открыть ее с помощью запасного ключа.
Прежде чем подняться, Фройнштаг взглянула на свои до неприличия оголенные коленки и поняла, что, стоя рядом с ней, мужчине пришлось увидеть то, чего в нынешнем состоянии их отношений видеть ему явно не следовало.
— Я тем более прошу прощения, штурмбаннфюрер, — поспешно поднялась она, одергивая на себе все, что только можно было одернуть. — Ночью почему-то плохо спала и, как видите…
— Я знаю, что вам пришлось пережить очень беспокойную ночь, — безразличным басом завершил эту тему Скорцени. — Такое случается.
«Что это он имеет в виду: «Такое случается…»? — с ужасом подумала Лилия. — Ему известны подробности содомной ночи на квартире у Анны? И он так спокойно реагирует на них? Господи, только не это! Он не должен знать. Дьявол бы меня побрал…»
— Вы ясновидящий, штурмбаннфюрер? Ночи женщины для вас уже не тайна?
— Ночи некоторых сотрудников. В исключительных случаях. Однако вас и нынешней вашей ночи это не касается.
— Хотелось бы надеяться, — угасшим голосом молвила Фройнштаг.
— Присядем к столу. Чтобы сэкономить мое и ваше время, проведем переговоры прямо здесь. Они займут не более десяти минут.
— Извините, мне нечем угощать вас.
— Не разыгрывайте из себя хозяйку, Фройнштаг, — почему-то вдруг поморщился Скорцени.
— Я не разыгрываю, — так и не поняла причину подобной реакции Лилия. — Мне это ни к чему.
— Стоп, так вы, очевидно, голодны?
— Ну, не совсем, чтобы…
Заведение, в которое они попали, представляло собой нечто среднее между шикарной пивнушкой и захудалым ресторанчиком. Грубые, оголенные столы, топорно сработанные стулья… То ли не проснувшийся, то ли не опохмелившийся официант — из тех, для кого нынешняя война всего лишь тусклое напоминание о той, «настоящей войне», которую они благополучно проиграли лет тридцать назад, поклоняясь при этом своему, тогдашнему фюреру. Но руины, открывавшиеся из подслеповатого окна, все же являлись декорацией к нынешней войне, и с этим приходилось считаться даже ему, солдату Первой мировой.
— Коль уж вы пригласили в ресторанчик, позвольте вести себя несколько не так, как вынуждена была бы вести себя в вашем кабинете в Главном управлении имперской безопасности.
— Это будет справедливо, — проворчал Скорцени, проследив, как официант ставит перед ними графинчик с вином, почки с гарниром и два блюдца с голландским сыром.
— Как случилось, что мы с вами встретились? Мне это не дает покоя.
— Вы сами хотели нашей встречи. Разве не так? — Официант наполнил бокалы и неслышно удалился, оставив их наедине с руинами. На полуразрушенном втором этаже виднелась кровать, на которой чернели остатки обгоревшего одеяла. И досадовать на нерасторопность хозяйственных служб столицы бессмысленно: руин становилось все больше, а людей, способных приводить их в более-менее пристойный вид — все меньше.
— Значит, вы давно следите за мной?
— Не совсем корректное выражение. Хотя определенная доля истины в нем есть.
Едва пригубив бокал, Скорцени обратил внимание, с какой жадностью опустошила свой Фройнштаг. Лилия заметила его подглядывание, но даже не смутилась — настолько спасительными показались ей граммы старого крепкого вина.
— И вы знали, что я прибуду к Берлин, знали, каким именно поездом… То есть в лагере был человек, который сообщал о каждом моем шаге.
— Так уж о каждом, — хитровато улыбнулся Скорцени.
— И тем не менее…
— Мы всегда интересуемся каждым, кто хоть в какой-то степени интересуется нами. Золотое правило службы безопасности, унтерштурмфюрер Фройнштаг. Надеюсь, этим откровением я вас не шокировал? Говорите откровенно.
— Не очень.
— В таком случае и я позволю себе быть откровенным. Уже хотя бы ради того, чтобы вы не терзали себя понапрасну странными вопросами. Неужели вы всерьез считали, что возведение вас в ранг унтерштурмфюрера, в офицерский ранг, как и особая благосклонность к вам начальника лагеря, и этот отпуск в Берлин… — все это сошло на вас само собой, подобно манне небесной? Только потому, что вы слишком бдительно несли службу в своем Нордхаузене-13, - резко отреагировал штурмбаннфюрер на ее любопытство, не забывая при этом вновь наполнить бокалы.
Подняв свой, Фройнштаг замерла с ним в руке.
— Что вы сказали, господин штурмбаннфюрер? — Состояние Лилии было близким к шоковому. — Что вы только что сказали?
— Почти ничего. Вы были откровенны со мной, я с вами, казни вас иезуитский палач. Пардон, — извинился за '«палача» Скорцени. — И не вздумайте впредь реагировать на мои слова столь же эмоционально. Я этого не терплю. Мне попросту придется разочароваться в вас. А не хотелось бы, унтерштурмфюрер.
— Благодарю.
— Не хотелось бы, Фройнштаг, — вошел в словесный раж Скорцени. — Наш служебный флирт — служебный флирт — зашел слишком далеко. На него потрачены уйма времени и средств.
— Времени вам жалко, — поджала губы Фройнштаг.
Скорцени промолчал. Унтерштурмфюрер явно переигрывала. А он не собирается кокетничать с ней. Для него куда важнее, не как она целуется, а как стреляет из пистолета.
— Значит, то, что, по моему мнению, неожиданно свалилось на меня с неба, — возобновила разговор Фройнштаг, но уже без излишних эмоций, — на самом деле ниспослано мне ангелами Главного управления имперской безопасности. Кто бы мог предположить?
— Я долго подбирался к вашей кандидатуре, поэтому, действительно, не хотелось бы разочаровываться. Как оказалось, не так-то просто найти хотя бы одну диверсантку, способную достойно сработаться с моими парнями.
— Как оказалось, — посмотрела на него сквозь прозрачность красного вина Фройнштаг. |Зино понемногу начинало действовать, и, как всегда в таких случаях, ее потянуло на флирт. Уже не служебный.
— Но вы мне показались наиболее подготовленной, — не заметил ее стараний первый диверсант рейха. — Причем для любых наших прогулок.
Фройнштаг сделала несколько решительных глотков и припечатала бокал к столу. Кажется, ей сделали не только комплимент, но и предложение.