— Следовало бы подстраховать ее.
— Кого: Фройнштаг или Сардони?
— Очевидно, обеих, — согласился Скорцени.
— Я спускался. Незаметно. Две озверевшие истерички. Это невозможно выдержать.
— Дерутся?
— Этому невозможно найти определение. На всякий случай я выставил часового. На выходе, у лестницы.
— Отдадим должное Фройнштаг. Делая это, она избавляет от излишних истерик нас, — проговорил Скорцени, подставляя бокал для вина.
— Мне приходилось видеть эсэсовок. По меньшей мере десятерых. Ни одна из них не идет ни в какое сравнение с Фройнштаг, — согласился Штубер.
— В каком смысле?
Штубер задумчиво рассматривал бокал с розоватым напитком.
— Во многих.
— В таком случае оставим эту тему, гауптштурмфюрер, — отрубил Скорцени.
— Если она неприятна для вас… — пожал плечами Штубер.
— Еще там, в Берлине, после операции «Дуб», вы прорывались ко мне на прием. Речь, надеюсь, шла не о Лилии Фройнштаг?
Штубер еще несколько мгновений рассматривал содержимое своего бокала. Ему нужно было время, чтобы достойно стерпеть щедро отвешенную пощечину.
— Разговор представлялся посерьезнее. Хотелось вместе подумать о судьбе моего батальона «Рыцари рейха». Ситуацию на Восточном фронте вы знаете.
— Считаю, что да.
— Следует решить, как лучше использовать его.
— Боитесь, что вашему батальону не найдется места на фронте? — все еще мелко мстил ему Скорцени. Впрочем, как представлялось Штуберу, месть этого человека никогда не была мелкой. — Не протолкаетесь к передовой?
— Если вы считаете, что моих парней лучше всего использовать в качестве окопных вшатников, — тогда проблемы не существует.
— Вы отлично знаете, как я отношусь к диверсионной элите, гауптштурмфюрер, — Скорцени залпом осушил свой бокал и снова наполнил его. — Только суровая реальность войны не позволяет мне спасти от передовой сотни храбрейших, прекрасно обученных коммандос.
— Понимаю…
— Вернемся к этому разговору завтра, Штубер, — прервал его Скорцени, услышав в коридоре шаги Фройнштаг. За то время, которое они провели на вилле, он уже научился отличать ее женско-плацевую походку от походок всех остальных обитателей. — Оставьте нас наедине.
— Разумеется, разумеется, — вежливо извинился Штубер, предусмотрительно забывая бутылку на столе. «Как не вовремя появилась эта Фройнштаг! Какой мог бы получиться разговор!»
57
Фройнштаг была одета по-мужски: в черные брюки и черный свитер. Короткие светло-рыжие волосы уже почти высохли, хотя на щеках еще были видны капельки то ли воды, то ли пота, которые Лилия почему-то не смахивала.
Обойдя Скорцени, она налила себе в бокал вина, даже не поинтересовавшись, чист ли он, одержимо опустошила его и лишь тогда, глядя в окно, сказала:
— Вы были правы, мой штурмбаннфюрер. Эта пигалица не просто жила в Южном Тироле, она и родом оттуда.
— Само по себе это еще не преступление.
— Но она немка. Чистокровная. Юность провела в Швейцарии. В тех же местах, где бродила будущая «папесса».
— Ну уж это скорее достоинство.
— Комментарии ваши слишком неудачны. Не находите? Мне продолжать?
— Сосредоточьтесь на Катарине.
— Ради этого я и пришла. С самой «папессой» Сардони познакомилась уже здесь, в Риме, три года назад, когда пыталась стать монахиней.
— Она — монахиней?
— Вот именно. Правда, «папесса» успела отговорить ее от этого безумия. Сразу же ввергнув в другое.
— Так она все же Мария Сардони?
— Катариной Сардони стала с той поры, когда, оказавшись подругой «папессы», превратилась в осведомительницу. Внедрившись при этом с помощью архитектора Кардьяни и в немецкую разведку.
— То есть Катарина, Мария, или как ее там, — не профессионалка, — задумчиво кивал Скорцени, снова наполняя бокал унтерштурмфюрера. — За профессионалов, Фройнштаг. И слушаю вас дальше.
— «Папесса» оказалась щедрой. Отблагодарила ее вполне приличным домиком неподалеку от моря, на окраине Терра-чины.
— В каких это краях?
— Южнее Рима. Собираетесь навестить? — вполне серьезно спросила Лилия.
— При случае.
— Может быть, будет лучше, если подробности допроса я изложу письменно.
— Бумаги подождут, Фройнштаг, — поморщился Скорцени, — бумаги подождут. Где она сейчас?
— Там, в ванной, у бассейна
— Считаете, что рассказала все, что могла?
— Я привыкла отрабатывать материал настолько, что сомневаться не приходится. Остается только решить, где ее… В общем-то можно и здесь, на вилле. Но не хотелось бы омрачать наше пребывание.
— Вы, Фройнштаг, готовы взять это на себя?
— Если последует приказ, господин штурмбаннфюрер.
— Мужественный вы солдат, Фройнштаг.
— Расстрел — не повод для комплиментов.
Скорцени задумчиво пожевал нижнюю губу. Фройнштаг и в этот раз права. Только сейчас он понял, что не готов работать с Фройнштаг. На всем их сотрудничестве остается налет личных отношений.
— Прикажете завезти ее километров за десять отсюда?
Глядя в свой недопитый бокал, Скорцени задумчиво повертел головой.
— Не торопитесь. Сейчас мы решим это. На костер и распятие еще никто не опаздывал. Кардьяни уже появился?
— Он в Риме.
— Мы забыли, что существует еще и Кардьяни. Гостеприимный хозяин виллы, которому не хотелось привлекать внимание местной полиции.
— Он и так уже привлек его.
— Мария все еще у бассейна?
— Хотите спуститься к ней? — подалась Фройнштаг вслед за Скорцени.
— Почему бы и нет?
— Вам не следует делать этого, штурмбаннфюрер, — вновь догнала его Лилия, теперь уже в коридоре, у лестницы. — Не ходите туда.
— Опасаетесь за «нетоварный» вид Марии-Катарины?
— За ваши нервы. Нет смысла спускаться туда. От вас требуется только приказ.
— Мне лучше знать, что от меня требуется, Фройнштаг, — как можно нежнее проговорил Скорцени, озаряя Лилию своей «улыбкой Квазимодо на лице камикадзе». — Оставайтесь здесь.
58
Спустившись на Первый этаж, Скорцени строго приказал часовому не пропускать Фройнштаг в подвал. Идя вслед за штурмбаннфюрером, Лилия слышала его слова и нарушить приказ не осмелилась.
Катарина — по привычке Скорцени так и продолжал называть ее — совершенно нагая сидела у самой кромки бассейна, прислонившись плечом к кожаному лежаку. Казалось, она была в состоянии полнейшей прострации.
Наклонившись, Скорцени поднял двумя пальцами подбородок девушки и отшатнулся. Катарину трудно было узнать: царапины, кровоподтеки, синюшная опухоль вместо красиво отточенного подбородка…
«Относительно «товарности» вида Фройнштаг была права», — угрюмо согласился он. — Интересно, как в отношении «отработки материала?»
— Допрос есть допрос, Катарина, Мария или как вас там. Смиритесь. Случается и пострашнее.
— Застрелите меня, Скорцени. Застрелите вы, — с мольбой в голосе проговорила девушка, совершенно не стесняясь своей наготы.
— Уверены, что дальше нет смысла?
— Его давно нет. Лучше уж вы. Не подпускайте ко мне вашу стерву.
— Она была неласкова с вами, Катарина-Мария, это очевидно. Но ведь и вы тоже… Что мешало честно признаться во всем в первый же вечер?
— Как вы себе это представляете?
— Ваш шеф, Кардьяни, служит нам. Предательства в вашем откровении не было бы.
— Откровение — само по себе предательство.
— Здравое рассуждение. Но ничего другого предложить вам не мог.
Катарина обронила голову на колени и закрыла ее руками.
— Такое невозможно выдержать, Скорцени. Я понимаю: допрос… Но ведь можно было по-человечески, я бы сама призналась. Она… Это невозможно терпеть, Скорцени, — неожиданно ухватилась руками за его руку. — Не подпускайте ее ко мне! Не подпускайте вашу садистку. Она заставила меня пить… она вливала в меня коньяк. Прямо в бассейне. А потом… потом насиловала.
— Что-что?!
— Насиловала. Да-да, насиловала! Вы не ослышались! — истерично всхлипывала Катарина. — Избивая и допрашивая. Это продолжалось дольше, чем вся моя жизнь. Она зверь, Скорцени, — в глазах девушки отразился неописуемый ужас. — Вот здесь, на этом лежаке. Я слышала о том, что женщина с женщиной. Но она — это чудовище…
— Что за чушь вы несете, Сардони? Понятно, что вам хочется выставить Фройнштаг не в том свете…
— Не в этом дело, Скорцени. Оно, это сексуальное чудовище, вело себя, как озверевший солдафон. Начало в бассейне, а закончило здесь, на этом лежаке. Избивая.
— То, о чем вы говорите сейчас, Катарина, действительно правда? — наклонился Скорцени еще раз и только теперь услышал, как сильно разит от девушки спиртным.
— Святая. Нет, я не пьяна, хотя и разит от меня, очевидно, как из винной бочки. Это зверь, Скорцени. Допросите меня, избейте. Изнасилуйте и застрелите. Я все прощу. Я знаю, на что шла. Об одном только молю: не подпускайте больше ко мне это мужеподобное чудовище.
— Но как это возможно?
— Что?
— Ах да, простите, — растерянно повел плечами Скорцени.
— Я тоже считала, что такое невозможно, — дрожала от холода и страха Катарина. — Вы просто не в состоянии представить себе, что эта дрянь вытворяла со мной. Знаете, когда, насытившись, Фройнштаг просто принялась избивать меня, это было уже не так больно и не так страшно, чем то, что она выделывала со мной…
— Ну, все, все! — вдруг взорвался Скорцени. — Успокойтесь! Хватит об этом. Где ваша одежда?! Где полотенце?!
Он вышел в предбанничек, взял халат, полотенце и швырнул Катарине, приказав немедленно одеваться.
Девушка безропотно подчинилась ему. Но, уже застегнув халат, испуганно спросила:
— Разве вы не станете измываться надо мной?
— Вам мало того, что с вами проделала синьорита Фройнштаг? — оскалился Скорцени. — Напрашиваетесь на новые подвиги?
— Ч-что вы, Бог мой, — едва сдерживала она дрожь в голосе. — С вами это б-было бы не так страшно.
— Вы уверены?
— Вы-то по крайней мере мужчина. Дико, но естественно.