«Я выхожу», – сказал я, но мать пошла за мной.
Аеси одолжил Найке свой плащ. В этом селении, должно быть, слышали про Ипундулу, или он предположил, что людей охватывает ужас при виде любого человека с крыльями. Из своих хижин вышли еще мужчины и женщины. Один старик лопотал что-то едва разборчивое, что-то про того, кто ночью является. Но они услышали, как по дороге идут странные люди и среди них мужчина, белый, как каолиновая глина, вот они и попрятались. Прятаться они уже давно стали. «Ужас, говорят старики, раньше днем являлся, а теперь он ночью приходит», – говорил старик. Он походил на старейшину, очень напоминал Аеси, только был повыше, намного худее, носил серьги, сделанные из бус, а на затылке каску из глины в виде черепа. Храбрец, на счету которого было много убитых, он теперь жил в страхе. Глаза его двумя прорезями виднелись на лице, изборожденном морщинами.
Он подошел к нам троим и сел на табурет возле хижины. Остальные сельчане подступали к нам неспешно и боязливо, вскрикивая при нашем малейшем движении. Теперь уже многие вышли из своих жилищ. Мужчины, побольше женщин, еще больше детей, мужчины обнажены по пояс с коротким куском ткани на бедрах, женщины одеты в кожу, сплошь расшитую бусинками от шеи до колен, из-под которой в обе стороны торчали соски грудей, а дети ходили с бусами, повязанными на талии, а то и вовсе безо всего. По женщинам и детям больше всего было заметно, как пусты взгляды людей, изнуренных страхом, одна только сердитая маленькая девочка из той хижины смотрела на меня так, словно убила бы, если б смогла.
Люди выходили и выходили из хижин – все так же оглядываясь, все так же робко, все так же разглядывая нас с головы до ног, но не видя в Найке ничего, что отличало б его от остальных. Аеси поговорил со стариком, потом заговорил с нами:
– Он говорит, они оставляют коров на виду, и он забирает корову, иногда козу. Порой он ест их здесь, оставляя недоеденное грифам. Один раз мальчика, тот никогда свою мать не слушался. Этот мальчишка, что себя мужчиной считал, потому как скоро ему предстояло в буш идти, взял да и убежал за ограду – зачем, одним богам известно. Мальчика Сасабонсам унес, но ногу его левую оставил. Но две ночи назад…
– Что две ночи назад? – спросил я.
Аеси опять поговорил со стариком. Кое-что из того, что говорил старик, я вполне смог понять и до того, как Аеси, глядя на меня, заговорил:
– В ту ночь он проломил стену дома, там, на той стороне, ворвался туда и забрал двух мальчиков у женщины, а та в крик: «Моей вины ни в чем нет, кроме выкидыша. Эти мальчишки единственное, что боги даровали мне, а он собирается унести их!» – и мужчины, прежде слабые, собрали кое-какую силу в руках и ногах, выскочили и стали бросаться в него булыжниками и осколками скал и попали ему в голову, а он старался крыльями отбиться от камней, комков земли и дерьма, и все равно летел и все равно нес двух мальчишек, но не удержал и выпустил одного.
– Спроси, не отбивался ли кто из них от этой твари.
Аеси несколько мгновений смотрел на меня, будто оценивая, не нравилось ему такое: кто-то велит ему, что делать надо. Вперед вышли двое мужчин, один с бусами вокруг головы, другой с глиняной нашлепкой в виде черепа, выкрашенной в желтый цвет.
– От него, как от мертвеца, воняет, – сказал тот, что с бусами. – Вроде как крепкая такая вонь от сгнившего мяса.
– Черные волосы, на гориллу похож, но не горилла. Черные крылья, как у летучей мыши, но не летучая мышь. И уши, как у лошади.
– И ноги, как руки, и хватают, как руки, только большие, с его голову, и явился он с небес и на небеса же старался вернуться.
– На этой тропе много летающих тварей, – сказал я.
– Может, летят они над Белым озером из Темноземья, – шепнул мне Найка.
Хотелось сказать ему, а не пошел бы он куда-нибудь на мрачную улицу, где мужики в дыры стен суют и называют их сестрами, чтоб не казались слова его такими глупыми.
– Солнечная королева только домой вернулась, – сообщил тот, что с желтым черепом. – Солнечная королева только уехала, когда он первый раз явился, десять ночей назад. Он летит вниз, мы сначала крылья слышим, а потом тень, какая последний свет скрывает. Баба какая-то вверх взглянула и заголосила, он попробовал схватить ее, а она на землю упала, тут все забегали, завопили, заорали, и мы по своим хижинам разбежались, кроме старика одного, он слишком медлил, спина горбатая у него болела, а тварь эта схватил его ножными руками и лицо ему откусил, но потом выплюнул, будто кровь ядом была, а он погнался за женщиной, какая последней до своего жилья добежала, я сам видел это, я в кустах прятался, схватил он ее за ногу, пока она в хижину забежать не успела, и улетел с ней, больше мы ее и не видели. И с той поры он через каждые две ночи является.
Мы это, мы уйти пытались, только коровы идут медленно, и мы медленно, а он отыскивает нас на тропе, убивает всех и кровь выпивает. Каждого мужчину, женщину и скотину пополам рвет. Иногда голову сжирает.
– Спроси его, когда он приходил в последний раз, – сказал я.
– Две ночи назад, – ответил старик.
– Нам нужно установить, где малец, – сказал Аеси.
– Мальца мы уже нашли. Я ждал, когда он отыщет Найку. Но его мы нашли.
– Никто из нас о мальце слова не сказал, – заметил Аеси.
– Порядочные люди говорят обо мне, будто меня тут и нет. Желаете бросить меня на самом виду, чтобы ваш малец нашел меня? – влез в разговор Найка.
– Нам делать этого не придется. Когда Сасабонсам явится нынче ночью, он принесет мальца. Малец настаивать на том будет, пока его ничем не успокоить, – сказал я.
– Мне этот план не нравится, – заявил Аеси.
– Никакого плана и нет.
– Это-то мне и не нравится.
– В прошлый раз шестеро нас понадобилось, чтоб одолеть его, и убить его мы не смогли. Спроси, какое у них оружие.
– Я предлагаю: мы позволяем произойти тому, что произойдет, и следом за ним пойдем к его логову, – сказал Аеси.
– До логова его, может, два дня пешком шагать.
– Он слишком умен, чтоб мальцом рисковать.
– Я убью эту тварь нынче ночью, не то етить всех богов.
– Позволите мне кое-что сказать? – подал голос Найка.
– Нет! – отрезали мы оба.
– Спроси их, какое у них есть оружие.
Четыре топора, десять факелов, два ножа, один кнут, пять копий и кучка камней. Скажу правду: эти люди, бросившие охоту ради полеводства, были глупцами, забыв – эта земля по-прежнему полна жестоких тварей. Мужчины, что принесли оружие, бросили его у наших ног, а потом разбрелись по своим хижинам, как безумные муравьи. Меня такое не удивило: все люди трусы, а люди, что в кучи сгрудились, лишь добавляют страху перед страхом страха. Тьма поглотила небо, крокодил съел половину луны. Мы спрятались у ограды возле северной оконечности селения. Аеси низко сгорбился, в руках он держал палку, какой раньше я у него не видел, глаза его были закрыты.
– Как думаешь, он духов вызывает? – спросил Найка.
– Говори громче, вампир. Не думаю, что он тебя слышит.
– Вампир? Твои слова такие грубые. Я не похож на того, за кем мы охотимся.
– У тебя колдуны есть, кто охотится за тебя. Давай не будем опять спор затевать.
– Ночь была бы признательна, если бы вы оба умолкли, – произнес Аеси.
Но Найке хотелось поговорить. Это у него всегдашнее: только дай бесконечно потрепаться. Трепался он, чтобы скрыть за потоком слов то, что он тогда же замышлял.
– Сегодня я ни одного человека не убил, – сказал я.
– Ты много раз говорил за те много лет, что я тебя знаю: «Я охотник, а не убийца».
– Если б не Сасабонсам, я б всех мужиков тут поубивал за такую слабость и слюнтяйство.
– Осторожней, Следопыт, – предостерег Найка. – Рядом с тобой вампир, и… кем бы этот Аеси ни был, а из тебя все равно злопыхательством так и полыхает. Даже если ты и впрямь шутишь, то в прежние времена у тебя смешнее получалось.
– Когда это? До или после того, как ты меня предал?
– Этого нет в моей памяти.
– Память у тебя знатная. Ни разу про мой глаз не спросил.
– И это из-за меня?
Я пристально глянул на него, но отвел взгляд, осознав, что, всматриваясь в него, заставляю себя лишь вглядываться в самого себя. И рассказал ему, откуда у меня волчий глаз.
– А я думал, что кто-то дал тебе в глаз, и он таким и остался, – сказал Найка. – Но вижу, что я и в этом виноват.
Он отвернулся. Я не мог ничего сообразить, что делать с раскаянием Найки, кроме как дать ему этим раскаянием по морде. Как же жалел я, что нет у меня кулаков Уныл-О́го, чтоб снести ему башку начисто! Об О́го я уже много долгих лун не вспоминал. Найка вновь рот раскрыл, да Аеси закрыл его.
– Слушайте, – шепнул он.
Тьму прорезали звуки: вот шаркнуло, вот запрыгало, побежало, через ограду перевалило, треща ветками. И на нас пошло. Никакого хлопанья никакими крыльями. Никакого хиханья-хаханья или шипения ребенка, не сумевшего не выдать себя. Один тараном врезал мне в грудь и сбил с ног. Потом еще один. Упершись мне в грудь коленом, глянул вверх, быстро втянул носом воздух и повернулся посмотреть на остальных, что устроили кучу-малу с Найкой и Аеси, вскрикивая, похрюкивая, повизгивая и цапаясь. Люди-молнии, мужчины и женщины. Я со счету сбился: и однорукие, и одноногие, и безногие, и такие, что вовсе без туловища ниже пояса. Все они набрасывались на Найку. Пара покрупнее, оба мужчины, пинками убрали Аеси с дороги. Найка вопил. Люди-молнии, мужчины и женщины, искали Ипундулу и прибегали к нему: он был их единственным желанием и целью, их тоска по нему была вечной. Я видел, как бежали они к своему владыке, безрассудные и голодные, но никогда не видел, что происходило, когда они наконец-то находили его.
– Они жрут меня! – вскричал Найка.
Он захлопал крыльями и выпустил молнию, какая сразила нескольких из них, но они всосали молнию, подкормились ею и сделались еще безумнее. Я вытащил оба топорика. Аеси знай себе виски сжимал да потирал их руками, но ничего не происходило. Люди-молнии муравейным холмиком выросли на Найке. Я сделал несколько шагов назад, разбежался, прыгнул, заскочил на спину одного и дождем осыпал его спину ударами. Левой, правой, левой, правой, левой. Пнул одного ногой и снес ему топориком полчерепа. Одна женщина-молния обвила рукой шею Найки, и я рубал ее по плечу, пока рука не отлетела. Они не хотели отпускать, а я не собирался останавливаться.