– Выбери историю и подари ее мне, идет? Выбери историю и подари ее мне.
– Слышал я, что вы, такие, как ты, как раз и раздаривают истории. И враки. И небылицы.
– Такие, как я. Как я? Нет никого, как я. Нет-нет-нет-нет. Историю я получу. Своих у меня больше нет. Выбери историю и подари ее мне подкормиться, идет? А то я чем-то другим подкормлюсь.
– Это ты проказник и выдумщик. Ты один из Нан Си?[62] А это одна из твоих проказ?
Он всем телом ринулся ко мне, вцепившись пальцами ног в ствол, хватаясь руками за ветки, пах его оказался прямо перед моим лицом. Он склонил голову до того низко, что я подумал, что чудище вот-вот облизывать себя начнет, но взгляд его был уставлен точно на меня.
– Вот что тебе желательно, я понимаю. Убивать или умирать – смерть все едина. Тебе и то, и то в радость, тебе и того, и того хочется. Я сумею тебе это дать. Только кто такой Нан Си?
– А ты кто?
– Признайся, что ты разглядел мою бледность, охотник. Я похож на того, с кем ты пришел.
– Ты его убил?
– Он бросил тебя.
– Не впервой.
– Он не знает, что ты пропал. В этом лесу полно колдовских штучек.
– Так в каждом лесу.
– Знай, что я не из лесных, и я не из Нан Си. Не тот, нет, не тот. Я был человеком широчайших познаний в науке и математике.
– Белая ученость и черная арифметика. Ты был белым учеником. А теперь ты – был.
Он закивал, слишком отчаянно и слишком долго.
– Ты чем пуляешь?
– Тем, что уже было на уме. Превыше шамана и превыше пророка. Превыше провидца. Даже превыше богов! Истинная мудрость, она никогда не наружу, она внутри, всегда была внутри. Внутри всегда.
– А теперь ты чудище, пожирающее мартышек и их матерей и ткущее паутину из своей спермы.
– В тебе был страх. И он пропал, пропал, пропал. А я так по сказке изголодался. Ни одна из этих тварей не говорит. Ни в одной волшебства нет.
– Я разыскиваю летучую тварь и его мальца.
– Летучую тварь? Убей его, а? Только убей его медленно, а? Ты что с ними сделаешь?
– Он мимо тебя ходит.
– Ни одна тварь тут не ходит.
– Это лес, а Сасабонсам располагается на отдых в лесу.
– Это лес жизни, а он обитает среди мертвечины мира сего.
– Так ты знаешь его.
– Никогда не говорил, что не знаю.
Он сорвал что-то у меня над головой и сунул себе в рот.
– Я их встречу. В поле или на болоте. Или в Песочном море. Или здесь.
Я попробовал вытащить руки, но шелк стянул их еще туже. Я орал на этого белого ученика. Я дергался вперед, стараясь стряхнуть мой кокон с дерева, но он не поддавался. Чудище с улыбкой смотрело на мои старания. Даже ухмылялось, когда я дергался. Я опять осыпал его руганью.
– Дай мне убить его, его и мальца, и я вернусь, чтоб ты убил меня. Размозжи мне башку и высоси мой мозг. Разрежь меня и покажи, что ты станешь есть самым первым. Делай, что пожелаешь. Я клянусь.
Он вернулся на ветку.
– Камиквайё – так некоторые меня зовут.
– Где ты занимаешься белой ученостью?
– Занимаюсь? Занятия – это для учеников.
– Белые ученики Долинго залезают людям в головы, вызывая в них противоестественные желания.
– Долингонцы мясники. Мясная лавка удел их всех. Мясная лавка! Я не был ни ученым, ни колдуном. Я был художником. Самым выдающимся студентом, выпущенным из университета Увакадишу – даже мудрейшим прорицателям, преподавателям и мастерам было не под силу учить меня, потому как мудростью я превосходил их всех. «Ты, Камиквайё, – говорили они, – должен посвятить остаток дней своих жизни разума». Это они так говорили, я своими ушами слышал. Сходи во Дворец Мудрости Увакадишу. Я изучал пауков, чтобы выведать тайну их превосходной паутины. Ты – мелкий умишко, гангатом, наверное, а значит, тебе не под силу думать как ученому, но подумай о паутине, подумай, как далеко она растягивается, прежде чем порваться. Представь это, представь это, сейчас представь. Я говорил всем им: «Представьте себе веревку, какая липнет к человеку, как паутина липнет к мухе. Представьте себе доспехи мягкие, как хлопок, но способные остановить копье и даже стрелу. Представьте мост через реку, озеро, болото. Представьте себе это и еще многое, если мы могли бы создавать паутину, как паук». Слушай же, человек речного племени. Этот ученый не сумел изготовить паутину. Я скрещивал такое множество пауков, выдавливал их животики, пробовал это на язык, чтобы по вкусу разложить на составные части, только все равно это ускользало от меня, как какая-нибудь слизь. Ускользала прочь! Но я работал день и ночь и всю ночь напролет, пока не получил снадобье, я изготовил клей, похожий на живицу из дерева, и я взял палку и растянул снадобье, как длинную нить от плевка, и она засохла, она охладилась, она отвердела. И я созвал своих братьев и сказал: «Вот! Я изготовил паутину». И они были ошарашены. И говорили, мол, братец, мы не видели ничего подобного во всей науке и математике. А потом она треснула, потом она порвалась, и они смеялись… как же они смеялись!.. а один сказал, что нитка на полу порвалась, а я умом повредился, и они засмеялись еще пуще, и стыдили меня, и разошлись по своим комнатам спать и толковать о снадобьях, от каких женщина забывала бы, что ее насиловали.
Говорю тебе воистину: было мне не до печали, было мне не до горя. Наука эта травила меня, вот и собрал все свои пузырьки и выпил отраву. Уснуть и никогда не просыпаться. А потом я проснулся. Очнулся от лихорадки во мне, какая никак не стихала. Очнулся и увидел, что сплю на потолке, а не в кровати на полу. Протер глаза и увидел у лица своего длинные серые руки чудища какого-то. Я закричал, только крик мой прозвучал диким визгом, и я упал на пол. Руки мои такие длинные, ноги мои такие длинные, лицо мое… о, мое лицо!.. ведь я тебе еще больше правды расскажу: я был самым красивым среди ученых, да, был, мужчины подбирались ко мне с предложениями неприличнее тех, какие делали они своим любовницам. «Красавчик, – говорили они, – предложи свою дыру, от мозгов твоих нет проку». Я плакал, рыдал, выл, пока из чувств во мне не оставалось ничего. И ничего, ничто, оно было лучше всего. Мне полюбилось ничто. А уже днем я обожал свое ничто. Я ползал по потолку. Я ел пищу, сидя на стене, – и не падал. Мне показалось, что я изойду мочой или спермой, но потянулось из меня что-то сладковатое и липкое, и я мог свисать со стены!
Братья мои, они не понимали. У всех моих братьев, у них у всех нервы сдали, сами они не достигли ничего, потому что ничем не рисковали. Один кричал: «Демон!» – и швырял в меня пузырьками, и даже я не знал, что способен нагнуться так низко, что в воздухе оставались одни мои локти да колени. Я наплел паутины вокруг его лица, так что он уже и дышать не мог. Ты это слушай, слушай, потому как еще раз я этого не скажу. Я убил первого прежде, чем он тревогу поднял. Остальные, те в соседней комнате собрались заниматься наукой на деревенских девках, так что поднялся я во внутренние покои, неся в одной руке драгоценное масло, а в другой горящий факел. И я прошел по потолку и ногой толкнул дверь, а один из них спросил снизу: «Камиквайё, это что за безумие? Слезай с потолка». А я придумывал, что бы такое напоследок сказать, что-нибудь умное и дерзкое, что-нибудь, после чего можно бы злобно рассмеяться. Слов, увы, не нашел, а потому разбил вдребезги кувшин с маслом, а потом бросил вниз факел. А потом дверь запер. Да, запер. Как они завыли, о, как они завыли! Их вой доставлял мне удовольствие. Я бросился в буш, к великому лесу, где волен был размышлять и о великом, и о малом, вот только кто бы мне там стал великие сказки рассказывать?
Он указал на меня и ухмыльнулся:
– Охотник, старина, ты извлек из меня историю. Теперь тебе сказку рассказывать. Меня тошнить начинает в компании людей, а все ж мне так одиноко. Даже это говорит тебе, насколько я одинок, ведь ни один одинокий человек в том не признается. Я знаю, это правда, я знаю это. Выбери историю и подари ее мне, идет? Выбери историю и подари ее мне.
Я взглянул на него: ногами сучит, глаза широко раскрыты, впалые щеки расправились от улыбки. Его можно было бы за альбиноса принять или за взрослого минги, не стань его кожа из белой бледно-серой, как у белых учеников.
– Дашь мне свободу, если я тебе историю расскажу?
– Только если она доставит мне великую радость. Или ввергнет в великую печаль.
– О-о, это должно тебя тронуть. Иначе откусывай мне голову и жри меня в пять приемов, – сказал я.
Он удивленно воззрился на меня. По-моему, сказал что-то про то, что не знал, что обезьяна мне сродни, но дырка его паутинная исходила шелком.
– Нет. Я человек и брат. Разве я не человек? – Глаза его покраснели, дыханье сделалось зловонным. – Что за человек ест других людей? Я что, не человек? Разве я не брат? Я не человек? – Голос его делался все громче и громче, на визг переходил.
– Ты собрат. Ты мне собрат.
– Тогда как мое имя?
– Ками… Ками… Ками… Кола.
Вот тут он сделался больше всего на человека похож. Я ничего не мог прочесть на его лице. Чудища никак не способны спрятать лицо за другим лицом, зато люди способны.
– Выбери историю и отдай мне.
– Историю желаешь? Дам я тебе историю. Жила-была королева, и были у нее мужчины и женщины, что кланялись ей как королеве. Но никакой королевой она не была, а только сестрой Кваша Дара, Короля Севера. Он сослал ее на Манту, скрытую крепость на горе западнее Фасиси, нарушив волю отца, желавшего, чтобы она оставалась при дворе. Только тот отец до этого нарушил волю своего отца, поскольку в каждом поколении самую старшую сестру отправляли на Манту, прежде чем она могла бы оспорить правомерность линии наследования престола. Только это еще не история.
Сестра этого Короля, что считала себя королевой, ее Лиссисоло звали. Она с несколькими мужчинами составила заговор против Короля, и Кваш Дара наказал ее. Убил ее мужа, принца-консорта, и ее детей. Ее он убить не мог, ведь великим проклятьем стало бы для кровной родни убийство родной крови, пусть крови и дурной. Вот и сбагрил он ее в скрытую крепость, где должна она была пробыть монашкой всю оставшуюся жизнь, только эта самая Сестра короля, она интриги плела. Эта самая Сестра короля, она козни строила. Эта самая Сестра короля еще пуще в интриги пустилась. Нашла она одного из сотен безземельных принцев в Калиндаре и тайно взяла его в мужья, с тем чтобы родить ребенка, кто не был бы незаконнорожденным. Она спрятала ребенка, чтоб спасти его от гнева Короля, а тот и вправду разгневался, когда его лазутчик доложил ему о браке и о рождении. И порешил он убить этого ребенка. Только это еще не история.