На коленях перед ним стояли мужчина и женщина, обоих пинками поставили на колени стоявшие за ним две женщины-охранницы. Мужчина плакал, женщина хранила каменное молчанье. Она, краснокожая рабыня, была не так мрачна, как кандальники сзади, рабыня с белыми зубами и глазами безо всякого изъяна. Красавица. Ей предстояло быть младшей женой другого хозяина, а может, и хозяина на востоке, где и у младшей жены мог быть собственный дворец. Женщину похитили из Луала-Луала или даже еще дальше с севера: нос у нее был прямой, губы тонкие. Мужчина был темнее и блестел от пота, а не от масел, какими натирали рабов, чтоб цену побольше срубить. Мужчина был наг, женщина в платье.
– Говори мне правдиво, говори быстро, говори сразу. Человек живет, чтоб красть, гость нападает на хозяина, но ты-то ведь был кандальник в цепях. Человек ira wewe. Прикованный к одному и еще двадцати людям тяжелым железом, что кости на ногах ломает. Тебе не уйти, если они не уйдут, тебе не прийти, если они не придут, тебе не сесть, если они не сядут. Так как же ты добрался до пупу этой будущей принцессы?
Мужчина ничего не говорил. Не думаю, чтоб он понимал языки среднеземелья. На вид был он человеком, кто жил себе без Короля по берегам реки-двойняшки, крепкий, только крепкий от возделывания земли, а не от охоты или сражений в рядах армий и воинов.
Заговорила стражница позади женщины, сказав, что как раз женщина и разыскала его, во всяком случае, об этом шептались у них за спинами. Мол, возлегла она с ним, пока другие мужчины стояли тихо в надежде, что она и с ними возляжет. Она и повалялась с одним-двумя, но больше всего – с этим.
Женщина рассмеялась.
– Говори мне правдиво, говори быстро, говори сразу. Что я сделаю с краснокожей рабыней, вынашивающей ребенка для чернокожего раба? Ни одному купцу ты не понадобишься, никто и не подумает сделать тебя когда-нибудь своей женой и Королевой. Ты стоишь меньше платьев, в какие одета. Снимите их.
Охранницы схватили ее сзади и сорвали платья. Краснокожая рабыня посмотрела на Барышника, сплюнула и рассмеялась:
– Платья-то я и выстирать смогла б, и другое на себя надеть. Если б не ты.
Подаватель фиников склонился к хозяйскому уху и зашептал что-то.
– Цена тебе меньше, чем самому больному из моих волов. Помолись речной богине, потому как вскоре ты у нее окажешься.
– Лучше сруби мне голову или сожги меня в огне.
– Выбираешь, как тебе умереть?
– Я выбираю не быть тебе рабой.
Я понял ее правду раньше Барышника. Она зачала ребенка от черного раба, потому что хотела этого. Улыбка на ее лице объясняла все. Она понимала, что он убьет ее. Лучше пребывать с предками, чем жить, отданной кому-то еще, кто, может, и добр будет, кто, может, будет жесток, кто, возможно, даже сделает ее хозяйкой множества собственных рабов, но все равно будет оставаться ее владыкой.
– Люди, кто следуют за Светом с востока, были бы добры к тебе. Никогда не слышала о краснокожей рабыне, что стала императрицей?
– Нет, зато слышала про жирного Барышника, кто пах, как бычье дерьмо, и кто рано или поздно задохнется собственным дыханием. Богом справедливости и мести я проклинаю тебя.
Лицо Барышника перекосилось.
– Убейте эту суку сейчас же, – велел он.
Стражница повела ее, хохочущую, прочь. Смех ее звучал в моих ушах, даже когда ее уже не было. Барышник глянул на мужчину и произнес:
– Скажу тебе правдиво, скажу быстро, скажу сразу. Только одно северные владыки любят больше, чем непорочных женщин. Непорочных евнухов. Увести его и исполнить по сему.
Два стражника подхватили раба. Он на ногах не стоял и орал во всю глотку, так что каждый страж ухватился за цепь, и оба потащили его с глаз долой.
Работорговец глянул на меня, будто я был первым из его сегодняшних дел. Он уставился на мой глаз, как все делают, а я уже давно перестал говорить об этом.
– Ты, должно быть, тот, у кого нюх, – сказал он.
Женщину увели, чтоб утопить, а мужчину – чтоб напрочь лишить его мужского достоинства.
– Ты меня сюда привел на это полюбоваться? – сказал я Леопарду.
– Мир не всегда ночь и день, Следопыт. До сих пор не усвоил.
– Мне известно все, что мне знать надо, про работорговцев. Я рассказывал тебе о временах, когда хитростью довел одного работорговца до того, что он сам себя в рабство продал? Три года ушло у него на то, чтобы убедить своего хозяина, что и он тоже хозяин, – после того, как хозяин ему язык отрезал.
– Ты говоришь слишком громко.
– Знаю.
Перед этим человеком в пыль было брошено такое множество ковров: ковер на ковре, ковры явно с востока, и другие, в цветах, каким нет названия, – что можно было подумать, будто он коврами торгует, а не людьми. Он из ковров стены сотворил: черные ковры с красными цветами и надписями на чуждых языках. Было так темно, что постоянно горели две лампы. Барышник сидел на высоком табурете, пока один прислужник снимал с него сандалии, а другой внес блюдо с финиками. Может, и был он принцем или, по крайности, большим богачом, только ноги у него воняли. Прислужник, державший зонт, попытался снять с хозяина шапку, но получил от него по рукам – не сильно, а игриво, слишком игриво. Еще много-много лун тому назад я зарекся вникать в мелочи поведения людей. Прислужник с зонтиком обратился к нам со словами:
– Достопочтенный Амаду Касавура, лев нижних гор и владыка людей, примет вас до захода солнца.
Леопард повернулся уходить, но я сказал:
– Он примет нас сейчас.
Носитель зонтика справился с отвисшей челюстью.
– По-моему, вы не понимаете нашего языка.
– По-моему, я прекрасно его понимаю.
– Достопочтенный…
– Его достопочтенство, видать, забыл, как разговаривать со свободнорожденными.
– Следопыт.
– Отстань, Леопард.
Леопард закатил глаза. Касавура стал смеяться.
– Я буду на постоялом дворе «Куликуло», на тот случай, если кто-то захочет поговорить со мной о делах.
– Никто не уйдет без позволения, – проговорил работорговец.
Повернувшись, я направился к выходу и почти добрался до него, когда появились три стражника, держа руки на оружии, но не извлекая его.
– Стража примет тебя за беглеца. Сперва разделается с тобой, а потом уже станет задавать вопросы, – произнес Касавура. Голосок у него оказался писклявее, чем я ожидал. Как у малого ребенка или у захудалой ведьмы. Стражи схватились за оружие, и я выхватил из лямок на спине два топорика.
– Кто первый? – спросил.
Касавура засмеялся громче. Потом спросил:
– И это человек, кому, как ты говорил, время остудило сердце?
Леопард громко вздохнул. Я понимал, что это проверка, просто не любил, чтоб меня подвергали проверкам.
– Мое имя говорит само за себя, так что решай по-быстрому и не трать мое время попусту. К тому же работорговцев я не терплю.
– Принесите еду и напитки. Сырую козлиную ногу для Квеси. Или ты предпочтешь живого, чтоб самому убить? Садитесь, благородные господа, – пригласил Барышник.
Теперь носитель зонта вздернул брови и плотно втянул губы. Он подал хозяину золотой кубок, и тот вручил его мне.
– Это…
– Пиво масуку, – сказал я.
– Ведь говорили же, что у тебя нюх хорош.
Я выпил. То было пиво, лучше какого я никогда не пробовал.
– Вы человек богатый и со вкусом, – оценил я.
Он от похвалы отмахнулся. Поднялся на ноги, но нам махнул, мол, сидите, сидите. Даже его начинали раздражать слуги, что мельтешили перед глазами на каждом шагу. Барышник дважды хлопнул в ладоши, и все они убрались.
– Ты не тратишь время понапрасну, так что не стану его тратить. Уже три года, как украли ребенка, мальчика. Он только-только начинал ходить и мог говорить «баба». Однажды ночью его кто-то украл. Никаких посланий не оставили, и выкупа никто не потребовал – ни запиской, ни с помощью барабанов, ни даже посредством колдовства. Знаю, что за мысль у тебя сейчас в голове. Может, продали его на тайном рынке ведьм: маленький ребенок принес бы ведьмам кучу денег. Только мой караван получил защиту от Сангомы, именно такую, какая по-прежнему наделяет защитой даже после ее смерти. Но тебе это известно, ведь так, Следопыт? Леопард считает, что железные стрелы отскакивают от тебя потому, что им страшно становится.
– Все ж нам с тобой есть еще о чем поговорить, – сказал я Леопарду, придав лицу какое надо выражение.
– Ребенка этого мы доверили одной домоправительнице здесь, в Малакале. Потом однажды ночью кто-то перерезал глотки всем в доме, а ребенка украл. Одиннадцать в доме – все убиты.
– Три года назад? Так они в игре не только далеко ушли, они могли ее уже и выиграть.
– Это не игра, – заметил Барышник.
– Мышка никогда так не думает, зато думает кошка. Ты еще не завершил свой рассказ, а дело уже звучит неосуществимым. Впрочем, заканчивай.
– Благодарю. Мы слышали от нескольких человек, что, возможно, одна женщина с ребенком снимает комнату в гостинице близ Колдовских гор. Все они занимали одну комнату, вот почему один из постояльцев и запомнил. Мы узнали об этом, потому что нашли хозяина гостиницы через день после того, как постояльцы съехали. Послушай меня: мертв, как камень, весь белый оттого, что вся кровь из него ушла.
– Его убили.
– Кто знает? Но потом, десять дней спустя, до нас дошла весть о еще двоих. Два дома аж по пути в Лиш, где мы опять услышали о них – четверо мужчин и ребенок. И все мертво после их ухода.
– Но от тех гор в Лиш добираться одну и еще половину, может, две луны пешком.
– Скажите мне что-нибудь, чего мы не уяснили. Помимо того, что убивают одинаково, все мертво, как камень. Почти две луны спустя люди из Луала-Луала выбежали из своих жилищ и не хотели возвращаться обратно, болтая о ночных демонах.
– Он странствует с бандой убийц, но они его не убили? Что в нем такого ценного? Мальчик, рожденный свободным от работорговца? Он не твой собственный?