– Я говорю только правду.
– Значит, либо ты врунья, либо тебе наврали. Я вынюхал каждый твой шаг, Соголон. В ночь, когда Бунши рассказала мне, что Фумангуру был в контрах с собственными старейшинами, я отправился к одному старейшине. После я убил его, когда он попытался убить меня. Ему тоже хотелось разузнать про петиции. Он даже знал про омолузу. Твоя рыба поведала мне, что малец был сыном Фумангуру, но у того было шесть сыновей, ни один из которых не был мальцом. За день до нашей с тобой встречи мы с Леопардом следом за Барышником дошли до башни в Малакале, где тот содержал женщину, у которой внутри тела билась молния. Биби тоже там был и Нсака Не Вампи. Так что, либо ты бросала по своим следам орешки, чтоб их птички подбирали и следом шли, либо это лишь маскировало твою власть, и ты ничем не управляла.
– Думай, что говоришь. По-твоему, мне мужчина нужен? Мне ты нужен… ты так думаешь? Мне известны десять и еще девять дверей.
– А мальца ты все еще не смогла отыскать.
Мосси встал передо мной. Соголон уставилась на него, моргнула, потом улыбнулась.
– Какая от него польза, спросила ты меня, увидев Леопардова малого. Женщина вроде тебя хранит зерно и сжигает мякину, – сказал я.
– Так подавай мне мясо, а не жирок.
– Я тебе нужен. Не то ты избавилась бы от меня еще луну назад. Не только я тебе надобен, ты меня целую луну ждала. Потому что я могу найти этого мальца: дверь твоя всего лишь позволяла делать это быстрее.
– Он с тобой?
– Мосси сам по себе. Мы долгий путь прошли, Соголон. Дольше, чем мне хоть когда удалось бы на полуправде и вранье, только что-то в этой истории… нет, не то. Что-то в тебе и рыбе этой лепит эту историю на свой лад, до того бдительно следя, как каждый из нас ее понимает, что это сделалось единственной причиной, почему я пришел. Теперь это станет единственной причиной, почему я ухожу.
Я повернулся и пошел прочь. Мосси выждал секунду, глядя на Соголон, потом повернулся.
– Это как раз там. Прочтите. Все как раз там. Ныне вы ждете от меня, чтоб я вам все вместе свела, словно имя твое дитя.
– Будь же тогда матерью.
– Красавец-префект, прочтите ту строчку еще раз.
Мосси вновь достал из сумки бумаги.
– «Владыки небесные. О духах земных не говорят…»
– Пропустите это.
– Как пожелаете. «Пометьте палача богов, потому как он метит убийцу королей».
– Хватит.
Соголон смотрела на меня так, будто она только что все разъяснила. Я едва не кивнул, считая, что, должно быть, я дурак, раз по-прежнему не понимаю этого. С тем бы я и остался.
– Ваш мальчуган – предсказанный убийца, что погубит Короля? – выпалил Мосси прежде, чем я успел сказать то же самое. – Вы хотите, чтоб мы нашли мальчишку, кому какой-то идиот уготовил в судьбе самое поганое преступление, какое только совершить можно. Даже вот эта наша болтовня уже есть измена.
Он по-прежнему оставался верен своей службе, даже сейчас.
– Нет. До этого еще, по крайней мере, лет десять, если это правда. Плохой раб и дурная любовница? Зачем, по-вашему, он просит увезти его в Мверу, откуда ни один человек не возвращался живым? И в Го, какого никто из людей вообще не видел? Убийца королей означает убийцу порочной линии, какую отвергли боги, иначе зачем бы Король-Паук так сблизился бы с палачом богов? Малец не за тем тут, чтоб Короля убивать. Он и есть Король.
Мы с Мосси оба застыли в молчании, причем префект был поражен больше моего. Я обратился к Соголон:
– Ты этого принца доверила женщине, что продала его, как только случай подвернулся.
Соголон встала спиной к окну.
– Люди во всем предать способны. Что тут поделаешь?
– Расскажи нам про этого мальца. Мы обязательно найдем его.
Вот что поведала нам Соголон в комнате. Девочка стояла в дверях, будто на страже. А потом в комнате оказался старец, хотя ни я, ни Мосси не помнили, когда он прошел мимо девчонки. Вот история, что поведала Соголон:
Когда барабанщику-эве[47] нужно передать тебе вести, хорошие или плохие, он плотно затягивает на теле лямки барабана и настраивает голос на высокий или на низкий тон. Щипком, высотой звука, ритмом ударов передается сообщение, слышное одному лишь тебе, если тебе оно и предназначено. Так что, когда Басу Фумангуру писал петицию и решал, что, во-первых, пошлет ее на рынок, во-вторых, во Дворец Мудрости, в-третьих, в зал Совета старейшин и, в-четвертых, Королю, он, как правило, делал и пятую копию, чтоб послать ее – кому? Никто не знал. Только никто ведь и не рассылал петиции, никто не знал и о чем в них говорится. Он даже тем не говорил, кому писать собирался. Мы только то и знали, что мы сестры на службе у сестры Короля, совершавшей в западном зале возлияния земным богам, поскольку жили мы на земле, а боги небесные были глухи к нам. И доносился до нас звук барабана.
Манта. Гора в семи днях к западу от Фасиси и к северу от Джубы. Издалека, на взгляд воинов, странников, наземных пиратов, Манта была горой – и только. Утес, скала, кусты, камень, земля – и все это безо всякого порядка. Приходилось обходить гору сзади, а для того, чтобы попасть к горе сзади, нужен был лишний день пути, потом еще полдня надо было взбираться, чтобы увидеть восемь сотен ступеней, вырубленных в скале, словно боги создали их для прогулок богов. Во времена, более древние, чем ныне, Манта была крепостью, откуда войску был виден приближавшийся враг, тогда как врагу и в голову не приходило, что за ним следят. Таким образом, никому никогда не удавалось застать эту землю врасплох, и никто ее завоевать не мог. За девять столетий Манта превратилась из места наблюдения за врагами в место, где скрывали одного из них. Кваш Ликуд из старого дома Нету, еще до династии этого Короля, задумал сослать на Манту старую жену, как только возьмет себе новую, если та не родит ребенка-мальчика или дети ее будут некрасивыми. Перед самой Акумовой династией Король, когда его короновали, заточал туда всех братьев и племянников мужского пола, где те умирали или кто-то становился новым Королем, если Король умирал раньше. Потом пришла Акумова династия, и короли поступали так же, как до этого поступали их отцы. И Кваш Дара ничем не отличался от Кваша Нету. А Нету ничем не отличался от своего прадеда, который издал королевский указ, по которому перворожденная сестра должна была вступить в обитель «Божественного сестринства» в услужение богине безопасности и изобилия. Вот так и стало повторяться, что все короли следовали примеру Кваша Моки в нарушение истинной линии преемственности королей, отдавая корону сыну.
Так и повелось, что сестра Короля (еще до того, как он стал Королем, и до того, как она достигнет возраста десяти и еще семи лет) должна удалиться в женский монастырь, но эта сестра не ушла. Пусть уродки, какие никакому мужчине не нужны, становятся божественными сестрами, говорит она. Зачем мне отталкивать от себя мясо, супы и хлеба, чтобы есть просо и пить воду вместе с озлобленными неприглядными собаками да ходить в белом до конца своих дней? Ни один мужчина так и не ответил ей, в том числе и ее отец. Эта принцесса забыла, что была принцессой, и стала вести себя как принц. Наследный принц. Она скакала верхом, билась на мечах, забавлялась с луком, играла на лютне, развлекая отца и пугая мать: та за долгие годы вполне нагляделась на то, что случается с женщиной, проявлявшей свою волю. Даже принцессой. «Отец, отправь меня к женщинам-воительницам в Увакадишу или пошли заложницей в какой-нибудь двор на востоке, и я буду твоим лазутчиком», – говорит она ему. «Что мне следовало бы сделать, так это отправить тебя к какому-нибудь принцу, кто раздолбает твою твердолобость до мягкотелости», – говорит он, а она в ответ: «Но, великий Король, готов ли ты к войне, которая разразится, когда я убью этого принца?» А он говорит: «Нет у меня никакого желания посылать тебя ни в Увакадишу, ни в восточные земли», – а она в ответ: «Я знаю, милый отец, только зачем позволять этому останавливать тебя?» Она быстра умом и на язык остра: человек с севера такое принял бы за дар, какой лишь мужчине достается, да и сам Король не раз ей говаривал: «Насколько ж ты больше подходишь мне как сын, чем этот вот».
Ведь тут – истина. Прежде чем стать Квашем Дара, был он пуглив, злопамятен и долго вымещал злобу по мелочам. Но глупцом он не был. Тогда Лиссисоло предложила: «Подумай о возвращении Увакадишу Южному Королю, отец», – после того, как старейшины заявили на открытом суде, что мудрость Короля в том, чтобы после войны сохранить все останки и не пощадить ни единого врага, иначе тот сочтет его слабым. «Для нас он пустышка, – сказала она. – Ни хороших фруктов, ни чистого серебра, ни сильных рабов не поступает оттуда, почти одно сплошное болото. К тому же там столько семян бунта посеяно, что он все потеряет, нам даже и пальцем шевельнуть не придется». Король кивал на такую глубокую мудрость и говорил: «Насколько же больше ты подходишь мне как сын, больше, чем этот». Между тем Кваш Дара проводил дни и ночи, отвергая пятьдесят женщин, что сказали «да», с тем чтобы снасильничать и убить одну девушку, что сказала «нет». Или хлестал кнутом любого приятеля, любого принца, кто побеждал его в скачках, и требовал, чтобы эту лошадь зажарили. Или, бывало, говорит отцу при всем дворе: «Боги нашептывают мне, но скажи мне, отец, правду: ты скоро умрешь?» И говорит он все это потому, что многие вокруг убеждают его, мол, он самый красивый и самый мудрый из людей.
Потом Король поменял правило. Вот дело было! Непереносимо было ему видеть королевство без своей дочери, вот он и говорит: «Тебе, любимая моя Лиссисоло, совсем незачем становиться божественной сестрой. Но ты должна найти мужа. Лорда какого-нибудь или принца, только не вождя». Вот и находит она себе принца, каких в Калиндаре пруд пруди, безо всякого королевства. Зато семя в нем крепкое, и за семь лет рожает она четверых детей и по-прежнему сохраняет свое место рядом с Королем, тогда как Кваш Дара отправляется вслед за войском через три дня после сражения, чтобы прошипеть, мол, из-за медлительных лошадей ему опять приходится пропускать битву.