– Ты хоть одного видел?
– Нет, но есть еще кое-что, о чем я должен тебе рассказать.
– И рабы. Долинго делает Долинго не колдовство. Где же рабы?
– Следопыт.
– Поначалу я думал, что слуги, что отскребали меня, рабы, но они, похоже мастера в своем умении, пусть и в умении драть спину и яйца драть.
– Следопыт, я…
– Только что-то не та…
– Етить всех богов, Следопыт!
– Что?
– Эта ночь прошла. Я был в покоях Королевы. Когда стража отвела тебя в твою комнату, меня отвели в мою только для того, чтобы отмыть, а потом повели обратно.
– С чего это она позвала тебя обратно?
– Долингонцы, Следопыт, народ очень откровенный. А она очень откровенная Королева. Не задавай вопросов там, где ответ тебе известен.
– Так мне ничего не известно.
– Меня отвезли обратно в ее покои в том же вагоне, в каком мы сюда прибыли. На этот раз меня сопровождали четыре стража. Я бы взялся за меч, но потом вспомнил, что оружие у нас забрали. Королева пожелала меня опять увидеть. Похоже, я ее озадачивал. Она по-прежнему считает мою кожу чудом, как и мои волосы с губами, какие, по ее словам, похожи на открытую рану. Она повелела мне возлечь с нею.
– Я тебя не спрашивал.
– Ты должен знать.
– Почему?
– Я не знаю! Не знаю, почему чувствую, что ты должен знать, раз уж это для тебя ничего не значит. Проклятье! И она была холодна, Следопыт. Не хочу сказать, что она сдерживалась или что никаких чувств не выказывала, даже удовольствия, только от нее холод исходил, кожа ее была холоднее северного ветра.
– Что она заставила тебя делать?
– И ты меня об этом-то спрашиваешь?
– А какого ж вопроса ты от меня ждал, префект, что ты при этом чувствовал? Есть множество женщин, кому я задал бы этот вопрос.
– Я не женщина.
– Само собой, нет. Женщине полагается смотреть на это как на дело естественное. Мужчина же, он на коленки падает и вопит в ужасе, мол, какое унижение.
– Как это у тебя вовсе нет друзей – для меня загадка, – произнес Мосси.
И пошел прочь. Пришлось вприпрыжку за ним пуститься, чтобы догнать.
– Ты к моему слуху обращался, а я тебе кулак выставил, – сказал я.
Он сделал еще несколько шагов, прежде чем остановился и обернулся:
– Принимаю твои извинения и в таком виде.
– Расскажи-ка мне все, – попросил я.
Мунгунга пробуждалась. Мужчины, одетые как старейшины, шли туда, куда старейшины ходят. Из посудин, какие не держали ничьи руки, в окна выбрасывались нечистоты прошлой ночи в желоба, выдолбленные в стволе дерева. Мужчины в длинных одеяниях и шапочках шли мимо на своих двоих с книгами и свитками, мужчины в плащах и штанах ехали мимо на подводах, какие тянули ослики и мулы без уздечек. Женщины толкали тележки, переполненные шелками, фруктами и безделушками. С опорных стен свешивались люди с красками, палками и кистями, возвращаясь к созданию фрески Королевы на стороне правого ответвления. Повсюду и невесть где стояла сладкая вонь цыплячьего жира, потрескивавшего над пламенем, и запекаемого в духовках хлеба. А еще, поскольку шум этот стоял повсеместно, он сделался новой тишиной: работа механизмов, треск тросов, толчки и гул больших вращающихся колес, – хотя глазу приложить все эти звуки было не к чему.
– Мне даже не позволили помыться самому, уверяли, что у Королевы тонкий нюх на мерзостную грязь и она бурю поднимает чиханием даже при намеке на нее. «Тогда, – сказал я, – обоняние, должно быть, вас подводит, раз вы не чуете вони у себя под мышками». Потом меня натерли благовонием, какое, по их словам, Королеве больше всего по душе, меня оно заставило поморщиться: запах напоминал навоз у корней растущих зерновых. У меня в волосах, в носу, ты не чуешь, несет ли все еще от меня?
– Нет.
– Утренние банщики содрали запах вместе с моей кожей и большей частью волос. Соголон была там, Следопыт.
– Соголон? Смотрела?
– Они все смотрели. Ни одна королева не допускает соития в одиночестве, да и ни один король тоже. Ее прислужницы, ее колдуны, два мужика, похожие на советников, лекарь, Соголон и вся королевская стража.
– Гнильца какая-то есть в этом королевстве. Неужели ты… как можно…
– Давай, давай, поноси. По-моему, старая сука обещала этой Королеве что-то от меня, меня не спросив.
– Что ей оставалось делать?
– То есть?
– Детей нет нигде, и Королева велит тебе возлечь с нею в первую же ночь, как мы прибыли. Ты спу…
– Да, если тебе угодно это знать. Я оставил в ней свое семя. Не ты действуешь – возбуждение действует. Тут даже согласия никакого не требуется.
– Я тебя не спрашивал.
– У тебя в глазах вопрос. И осуждение.
– Моим глазам наплевать.
– Прекрасно. Тогда и мне будет наплевать. Потом ее колдуны и ночные сиделки заявили, мол, так и есть, мое семя попало в нее. Колдун убедился.
– Зачем Королеве тащить в постель только что встреченного иноземца, чтоб тот оставил в ней свое семя? И почему это событие для всего королевского двора? Говорю тебе, Мосси, что-то не так в этих краях.
– И Королева холодна была, как горная вершина. Слова не сказала, а меня предупредили, чтоб не смел прямо на нее смотреть. По виду не сказать было, что она дышала. А все вокруг смотрели, будто я дырку в полу заделывал.
– Кто тебя предупреждал?
– Стражи, какие меня мыли.
– Они на нее походили? Кожа до того черная, что аж синяя?
– Разве такая не у всех, кого мы видим?
– Мы не видели ни рабов, ни детей.
– Ты это уже говорил. У нее клетка есть, Следопыт. Клетка с двумя голубями. Странная домашняя живность.
– Никто не держит гадких животных как домашних. Аеси пользуется голубями. И Соголон тоже. Она сказала, что посылает весточку долингонской Королеве, когда я спросил ее.
– Меня заставили дважды излить в нее.
– А что тебе Соголон сказала?
– Ничего.
– Нам надо отыскать других. – Я схватил его за руку и быстро потащил в дверной проем, где мы затаились.
– Следопыт, какого рожна!..
– Мужчины, числом двое, следят за нами.
– А-а, те двое, что в сотне шагов за мной, один в синей накидке и белых одеждах, а другой в открытом жилете и белых брюках, как у наездника? Старательно делают вид, будто сами по себе, но прогуливаются явно вместе? По-моему, Следопыт, они следят за мной.
– Мы могли бы завести их на ту доску и сбросить вниз.
– У тебя все виды забав столь быстры?
Я оттолкнул его. Мы шагали себе дальше, минуя сколько-то лестниц, ступени, каких я сосчитать не смог бы, зато я заметил, что тропа дважды провела нас вокруг ствола, покрытого небольшими крышами, башенками и большими палатами. И почти при каждом повороте в отдалении показывалось новое дерево. И почти на каждом повороте я злился на Мосси, сам не могу объяснить почему.
– Город без детей, и Королева, как голодная, желает заполучить одного, даже от тебя. Есть в этом что-то гордое, разве не так?
– Никакой гордости в столь низменных обычаях.
– И все ж ты скинул одежду и вознесся им навстречу.
– Что тебя гложет? – спросил он. Я взглянул на него:
– Чувствую себя потерянным и не знаю, что тут делать.
– Как мог ты потеряться? Я следую за тобой, стало быть, и я потерялся? – Мужчины остановились, поджидая нас, расстояние между нами сокращалось. – Может, то, что ты ищешь, не причина подраться или спасти мальца, а просто разумная причина, – сказал Мосси.
– Етить всех богов, если я понял, что это значит.
– Я всю жизнь потратил на погоню за людьми. Люди либо бегут к чему-то, либо от чего-то убегают, а вот ты, похоже, буйствуешь на воле. Нет у тебя никаких ставок в этой игре, да и зачем бы они тебе? Только есть ли у тебя что на кон поставить в чем другом? В ком-нибудь?
Тут мне ничего так не хотелось, как кулаком засадить его фразу ему же обратно в рот. Мосси смотрел на меня: взгляд острый, ответа ждет. Я произнес:
– Что нам с этими мужиками делать? Оружия у нас нет, зато кулаки есть. И ноги.
– Они…
– Не оборачивайся, они за нами.
Двое мужчин были похожи на монахов, высокие и очень тощие, один с длинными волосами и изысканным лицом евнуха. Другой, не такой высокий, но все равно тощий, бросал на нас мгновенный взгляд, прежде чем глядеть мимо нас. Мосси схватился за меч, но меча-то и не было. Мужчины прошли мимо. Оба сильно пропахли пряностями.
На обратном пути в мою комнату даже мысль об умиротворенных богах не могла унять мою ругань.
– Поверить не могу, что ты ее поимел.
Мосси резко обернулся ко мне:
– Что?
Я остановился и повернул обратно. Всего одна телега миновала нас. Улица оставалась пустой, но было слышно, как покупают, продают и орут на весь рынок в проулочках.
– Ты слышал, что я сказал. Слава богам, я простой заурядный парень джунглей, – сказал я. – Она, должно, думает, что ты восточный принц.
– Ты считаешь, что дело обстоит так, что ты слишком зауряден, чтоб тебя использовать и убить.
– Если она зачнет, можешь благодарить богов, что ты отец множества. Как крыса.
– Слушай, ты, трахаль подкустовный. Не суди меня за то, что сам бы натворил. Выбор хоть какой-то был? Не думаешь ли ты, что я даже хотел этого? Ты что бы сделал, оскорбил бы Королеву в ночь, когда она проявила гостеприимство? Что бы с нами стало?
– Для меня это неведомые воды. Никогда не было у меня такого, чтоб какой-то мужик сношал кого-то другого для моей пользы. Если она зачнет, за тобой придут.
– Если она зачнет, придут за всеми, – заметил Мосси.
– Нет, за тобой.
– Тогда пусть приходят. Узнают, что в Долинго есть один мужчина, кто не трус.
– Дал бы я тебе сейчас хорошенько.
– Ты, пес двуногий, считаешь, что он может ударить воина? Хотел бы я, чтоб ты осмелился.
Я пошел прямо на него, крепко стиснув кулаки, как раз когда несколько одетых в мантии ученых вышли из переулка и шли мимо нас. Трое обернулись, продолжая шагать со всеми, но спиной вперед и глядя на нас. Я отвернулся и пошел в свою комнату. Я не хотел и не ждал, что Мосси пойдет за мной, но он пошел, и, как только он прошел в дверь, я с силой припер его к стене. Он попытался оттолкнуть меня, но не смог, а потому саданул коленом под ребра, и они сместились, словно одно сломалось. Боль ударила мне в грудь и перескочила на плечо. Саданул он меня сильно. Я зашатался, опрокинулся и упал.