– Малец, я знаю, где он.
– Про мальца нам забыть надо, Следопыт. Долинго кровью исходит. Рабы перерезали свои веревочные путы и напали на гвардейцев на третьем и четвертом деревах. Бунт будет лишь разрастаться.
– Малец на пятом древе, – произнес я.
– Мвалиганза, – сказал Уныл-О́го.
– Малец для нас ничто, – изрек Мосси.
– Малец – это все.
Шум волнами накатывал на меня и катил обратно. Буханье, баханье, треск, крики, вопли.
– И ты говоришь это после того, что Соголон с тобой сделала. С нами.
– Безвинен малец или нет, Мосси? – Префект отвел взгляд. – Мосси, я б убил ее за то, что она сделала, но это… это никак не связано с тем, почему она так сделала.
– Дурацкая чушь про божественных деток. Кому возвышаться, кому править. Я из тех земель, что насквозь провоняли предсказаниями о детях-спасителях, и из них ничего не сбылось, кроме войны. Мы не рыцари-дворяне. Мы не князья. Мы охотники, убийцы и наемники. К чему нам заботиться о судьбе королей? Пусть они сами о себе позаботятся.
– Когда короли падут, они падут нам на головы.
Мосси пальцами ухватил меня за подбородок. Я отпихнул его руку.
– Это кто сейчас в голове твоей поселился? Ты вроде нее? – сказал он, указывая на Венин.
– Него.
– Как тебе угодно. Следопыт помогает ведьме…
– Мы не помогаем ей, – заговорил я. – Скажу тебе правду: если увижу, как кто-то убить ее собрался, буду стоять и смотреть. А после убью его непременно. И я… я… пусть мне дела нет до правомочных королей с королевами или до того, что нечестиво на севере, а что справедливо, я все равно верну сына его матери.
Солнце глумилось надо мной. Дым поднялся из башни на втором древе, и барабаны забили, предостерегая. Ни один вагон не двигался: рабы перестали двигать их. Некоторые зависли на полпути, сидевшие в них кричали и вопили. Каждый звук заставлял Уныл-О́го вздрагивать, он дергался то влево, то вправо, то опять влево, сжимая кулаки так сильно, что стяжки с треском лопались. Грохот поднял Буффало на ноги, бык фырчал, убеждая нас: пора уходить. Когда я поднялся, отталкивая пытавшегося помочь мне Мосси, подошла Венин, по-прежнему прижимая к себе палицу, как игрушку.
– Я уйду. Мы с Соголон дело не закончили.
– Венин? – вырвалось у Мосси.
– Это еще кто? – бросила Венин.
– Что? Ты, кто ж еще. Венин – ты ею была с той поры, как я узнал тебя. Кем же еще и быть тебе, как не ею?
– Это не она, – сказал я.
Он, кто в ее теле был, глянул на меня. И взгляд его говорил: «Ты уже давно так думаешь».
– Да, только уверенности не было. Ты один из духов. Чтоб сдержать их, Соголон руны чертила, но ты вырвался от нее.
– Мое имя Джекву, белый страж короля Батуты. Кто правит в Омороро.
– Батута? Он умер больше сотни лет назад. Ты… Неважно. Оставь старуху кровососам. Они с ней одна шайка, – сказал Мосси.
– Разве все духи хотят того же, что хочешь ты? – спросил я.
– Отомстить Ведьме Ночной Луны? Да. Некоторые желают большего. Не все из нас погибли от ее руки, но на ней ответственность за все гибели наши. Она исторгла меня из моего тела, усмиряя одного злого духа, а теперь считает, что меня усмирила.
Голос по-прежнему был Венин, но (я с таким уже сталкивался) владел он им по-своему. Голос остается, зато тон, высота, подбираемые слова – все до того другое, что даже звучание походит на другой голос. Голос Венин стал грубее. Он звучал рокочуще, как голос мужчины, что давно затерялся в прошлом.
– А где Венин?
– Венин. Девочка она. Пропала. В это тело ей не вернуться никогда. Считайте ее мертвой. Это не так, но – сойдет. Сейчас она делает, что я делал: бродит по потустороннему миру, пока не вспомнит, как она в такое место попала. А потом станет Соголон разыскивать, как и все мы.
– Она едва на лошади усидеть могла, а он палицей лихо орудует. А ты? Ты едва на ногах держишься, – говорил Мосси.
В конце дороги из-за поворота донеслись резкие крики. Благородные господа и благородные дамы Долинго быстренько шагали, считая, что этого достаточно. Оглядываясь, убыстряя шаг, господа и дамы впереди, еще не видя позади себя людей, побежали, и бегущая толпа человек из двадцати, может, больше, кого-то сталкивая с дороги, кого-то с ног сбивая, кого-то топча, неслась на нас. Позади них грохотало. Мосси, Уныл-О́го и Венин заняли свои места вокруг меня, мы взяли наше оружие на изготовку. Вопящие дворяне обтекали нас двумя потоками. Позади них с дубинами, палками, кольями, с мечами и копьями бежали рабы, и они, даром что шатались, словно зомби, нагоняли. Человек восемьдесят, если не больше, гнались за благородными. Наконечник копья пробил спину какой-то дворянки, вышел у нее из живота, и она упала на землю. От нас бунтовщики, обегая, держались подальше, кроме одного, кто подбежал слишком близко и кого надвое развалил удар башмака Уныл-О́го, и еще одного, кто напоролся на меч Мосси, и еще двоих, чьи головы попали под ходившую кругами палицу Венин. Остальные пробегали мимо нас и скоро захлестнули дворян. Полетели клочья. С Уныл-О́го впереди мы побежали от них туда, откуда все они появились, и одного боевого клича Уныл-О́го хватало, чтобы отставшие бунтовщики убегали с нашей дороги.
Все вагоны были остановлены, многие с запертыми в них людьми, но площадка спустила нас вниз: до этих рабов зараза свободы еще не добралась. Когда мы на земле выбирались с площадки (я все еще шатался и спотыкался, а Мосси все еще поддерживал меня рукой), на Мунгунге грохнул взрыв и взметнулось пламя. Пламя вцепилось в тросы, подбежало по ним к одному вагону и окутало его огнем. Люди внутри него (кое-кто из них уже загорелся) стали прыгать. У подножья Мунгунга дверь высотой в три человеческих роста и шириной в десять больших шагов слетела с петель и грохнулась, подняв столбы пыли. Выбегавшие голые рабы (некоторые с палками, прутьями и кусками металла) сбавляли шаг, заплетаясь ногами, все щурились, моргали и поднимали руки, закрываясь от света. Обрезанные веревки вокруг шей и конечностей, в руках – все, что сумели подобрать. Отличить мужчин от женщин я не мог. Гвардейцы и хозяева до того отвыкли от всякого сопротивления, что разучились сражаться. Рабы бегали между нами и мимо нас, их было очень много, одни тащили целые тела своих хозяев, другие несли руки, ноги, головы.
Рабы все еще бегали, когда сверху упали изысканно одетые тела. У балконов наверху свалились тросы, и рабы сталкивали хозяев вниз. Благородные тела падали на тела рабов. И те и другие гибли. А сверху на них валились еще и еще. На Мвалиганзе площадка подняла нас на восьмой этаж. Вокруг, казалось, все было тихо, будто бы ничего еще досюда не добралось. Я ехал на быке, хотя и лежал на нем, держась за рога, чтобы не свалиться.
– Этаж этот, – сказал я.
– Насколько ты уверен? – спросил Мосси.
– Сюда мой нос нас и ведет.
Но я не сказал «глаза». Когда Гадкий Ибеджи своими когтями мне в нос забирался, я сумел заметить блок, где жила та пожилая женщина: потертые стены, на которых из-под серого пробивалось оранжевое и маленькие оконца под самой крышей. Все, включая Буффало, шли за мной, и дворяне с рабами отпрыгивали в сторону, давая нам пройти. Повернув направо, мы побежали по мосту до сухой дороги. Мальцов запах у меня прямо в носу стоял. Но с ним вместе и знакомый мне запах умершего живого – вполне отчетливо, что меня передернуло от ужаса и все сделалось до того отвратительно, что я подумал, будто меня тошнит. Только назвать этот запах я не мог. Порой запах не пробуждает память, лишь напоминает, что я должен его помнить.
Небольшая кучка рабов и заключенных бежала мимо, таща за собой тела дворян, голые, синие, мертвые. Они задержались у двери, какую я никогда не видел и все же сразу узнал. Дверь той пожилой женщины болталась раскрытая настежь. В дверях лежали два мертвых гвардейца Долинго, шеи у них были изогнуты так, как шеи никогда не сгибаются. Прямо у двери ступени, что вели с первого на другой этаж, откуда неслись крики, грохот, звяканье металла о металл, чирканье металла о стену, удары металла по телу. Я рванулся к двери и навзничь упал на руки Мосси. Он не спрашивал, я не возражал, когда он на руках отнес меня в сторонку, поближе к окну, и посадил на пол.
Потом он, Уныл-О́го и Венин-с-Джекву побежали мимо меня по лестнице, когда еще два солдата шлепнулись на пол, мертвые еще до того, как поломались их кости. Мужские голоса выкрикивали команды, а я, глядя вверх, видел, как просторен был этаж. Надо мной мерцал факел. Гром разразился в комнате, и все дрогнуло. Опять громыхнуло, будто гроза вплотную подобралась. Треснул потолок, посыпалась пыль. Я сидел на кухонном полу. Уже приготовленная еда тоже располагалась на полу, жир застывал в горшке, и пальмовое масло в кувшинчиках возле стены. Я заставил себя подняться и потянулся за факелом. Мертвые гвардейцы висели по всему этажу, мертвецы свешивались с него. Капала кровь. Мальчик с руками, прижатыми к бокам, вылетел через балкон и носился в воздухе. Висел себе там, глаза широко раскрытые, но ничего не видящие, мухи облепили тучей, расползаясь по всему телу. Я поднял факел: по всему лицу мальчика, по всем рукам, по животу, по ногам, по всей коже проклюнулись большие, с семечку, отверстия. Кожа мальчика походила на осиное гнездо, красные клопики, покрытые кровью, копошились и выползали наружу. Мухи вылетали у него изо рта и ушей, жирные личинки расползались снизу по всей коже и шлепались на землю, мухи бешено трещали крылышками и летели обратно к мальчику. Вскоре мушиная туча приняла форму мальчишеского тела. Туча свернулась в шар, и мальчик упал, тестом шлепнувшись об пол. Туча кружила, сжимаясь все плотнее и плотнее, спускалась все ниже и ниже, пока не зависла прямо над полом шагах в шести от меня. Клопики, личинки и куколки наползали друг на друга, сталкивались, сцеплялись, образуя нечто с двумя конечностями, потом с тремя, потом четырьмя с головой.
Адзе с горящими огнем глазами, черной кожей, пропадавшей из виду в темной комнате, горбатый, длиннорукий, скреб по полу длинными когтистыми пальцами. Затопав своими копытами, он подошел ко мне, я отступил назад и махнул перед ним факелом, отчего он аж взвизгнул от смеха. Он все приближался, я отступил и опрокинул кувшин с маслом. Масло потекло по полу, Адзе завопил, попятился и отпрыгнул назад, врезался в клопов и взлетел обратно наверх. Я слышал, как заорал О́го, что-то грохнулось, с треском разлетелись деревяшки. Мосси метнулся к балкону, размахивая одним мечом, резко крутанулся, снес голову гвардейцу, одержимому молнией. Опять скакнул в комнату и ринулся обратно в схватку.