По сказал: иди, куда хочешь.
И я вернулся обратно. К этим непростым людям с их непростыми проблемами. К людям и сэнсэям, которые вот-вот вступят в войну…
— Почему вы сидите здесь, со мной? — спросил я. — Почему вы, глава комитета Имперской безопасности, сидите в тюрьме, и тратите время на разговоры со мной?
— Потому что мне надо, чтобы вы как можно яснее представляли себе ситуацию, Курои, — она всё так же смотрела на меня, сложив руки на коленях.
Но я видел, какого труда ей стоит это спокойствие. Верхнее веко правого глаза Салтыковой подёргивалось.
— Что случилось? — голос мой окреп.
Увидев, как дёргается глаз у этой железной леди, я внезапно почувствовал себя здоровым, полным сил и готовым к действию.
— Я занималась вашими поисками, — вдруг она перевела тему. Ну, мне так показалось… — Вы исчезли, Курои, не подумав о том, что я отвечаю за вас. Перед слишком сильными людьми. Князь, государь… Они могли позвонить мне в любую минуту, и поинтересоваться: что в данный момент делает их любимый внук и новоиспечённый друг престола… И мне было бы нечего им сказать.
— И пока вы меня искали… — подтолкнул я её.
— Случилось непоправимое, — она сглотнула сухим горлом, морщины и складки пришли в движение. Я отвёл взгляд. — Бестужев похитил Любаву.
Я хотел спросить, почему похищение одного из агентов КИБ она назвала непоправимым бедствием, и даже открыл рот… Но меня наконец-то накрыло.
Мгновенно просмотрев, как в калейдоскопе, все наши встречи, припомнив все сказанные девушкой слова, её манеру держаться, её напускную заносчивость и браваду…
«Я ведь тоже могу позвонить папе…»
«Хорошо, что у тебя есть целых четыре старших брата, любовь моя…»
У государя Святослава четыре взрослых сына — кто-то мне об этом говорил, может, Колян. А ещё, как теперь выясняется…
— Любава — дочь государя Святослава.
Я сказал это вслух, специально для Салтыковой.
Та лишь наклонила голову и потеребила пальцами край жакета.
— Единственная дочь, — с трудом произнесла она. — Любимая, — она подняла на меня прозрачный взгляд. — И если Бестужев передаст Любаву в руки Сётоку, тот может диктовать России любые условия.
Конец второго тома.