— Не нужно так официально, — поморщился я. — Я ведь лежу в твоей кровати. По-моему, это заменяет выпивку "на брудершафт". Так что давай на "ты".
— А ты повзрослел, — сказала она тогда.
— Да, как видишь, — я окинул взглядом своё тело, накрытое клетчатым шерстяным пледом от самой груди. То, что я раздет, осознал я только сейчас… На мне осталась только верёвочка с жемчужиной мастера никто, которую я повесил на шею — чтобы не потерять.
— Не только внешне, — возразила Белый Лотос, слегка улыбаясь. — И извини: пришлось постирать твои вещи.
Меня накрыло волной стыда.
— Что, я всё-таки…
— Ты ударился лицом о ступеньку трапа, — поспешно пояснила она. — Тельняшку, да и штаны, залило кровью, так что… — она пожала плечами.
Я ощупал лицо.
— Но я не чувствую никаких травм.
— Ты самоисцелился, пока спал, — ответила Хякурэн. — Вот поэтому я и не думаю, что ты страдаешь банальной морской болезнью, Чёрный Лис.
Моё имя она сказала с особым нажимом, и я понял, что это неспроста…
— Ты думаешь, моя болезнь как-то связана с тем, откуда я пришел.
— Не совсем, — она даже улыбнулась. — Но мыслишь ты в верном направлении.
Она пересела поближе, протянула руку и положила ладонь мне на грудь. Откинув плед. Прямо на голую кожу. По которой сразу побежали мурашки — от неожиданности. Но ещё от того, что ладонь Хякурэн была холоднее льда.
— Что ты делаешь? — вопрос вырвался сам собой. Это не было похоже на соблазнение — хотя такая мысль и мелькнула. Скорее, на диагностику — я прямо чувствовал, как невидимая волна проходит по всему организму, сверху донизу.
— Доверься мне, — ответила Хякурэн.
От звуков её я расслабился, и хотя по моей коже, одна за другой, шли волны жара и холода, почувствовал себя спокойно.
А потом я почувствовал, как моё сознание отделилось от тела, которое осталось лежать на кровати. И поднялось под потолок каюты.
С удивлением я посмотрел на себя сверху — для этого мне не пришлось переворачиваться, теперь моё зрение распространилось во все стороны.
Я глядел на себя, лежащего на койке, с широко распахнутыми глазами и выражением бесконечного удивления на лице. Я видел макушку Хякурэн, видел её нежную шею над воротником рабочей робы, и только сейчас понял, что она остригла волосы — коротко и прямо, сразу ниже ушей…
Я видел сквозь потолок каюты и ещё несколько переборок облака, бегущие по чистому, словно тщательно вымытому небу. Я смотрел на горизонт, синей чашей окружающий нас со всех сторон. Наша лодка была подобна чаинке, приставшей к её дну…
Вдруг сделалось так легко, как не было с самого детства. Точнее, я вообще не могу припомнить, когда чувствовал такую лёгкость, но приятней было всё же думать, что когда-то давно со мной такое уже было…
Пройдя сквозь потолок, я оказался над Кобаяши Мару. От носа расходились широкие белые усы, за кормой оставался пенный след.
Зрелище лодки не испугало и не остановило мой полёт. Поднимаясь всё выше и выше, я подумал, что таким образом могу покинуть Тикю, и оказаться в ИН-ОВО. Но так же я чувствовал, что этого не произойдёт. Ещё не сейчас.
А когда планета сделалась всего лишь круглой бело-голубой бусиной, я ощутил покой космического пространства. И увидел Вселенную.
Глава 9
Вселенная была похожа на шар. Мириады звёзд, миллионы миров. Внутри неё крутились небольшие диски, и я понял, что это — галактики. В центре каждой горело яркое скопление, распространяя физически ощутимые волны, которые пронизывали моё тело.
Тело… Я осознавал, что лежу на узкой койке в каюте, и в то же время видел, как моя голова погружается в водоворот из звёзд, а ноги ощущают холод космического пространства.
Я мог протянуть руку, и коснуться любого из небесных тел. Мог почувствовать биение пульса голубых гигантов и ярость белых карликов.
На какой-то миг я понял, что вижу Древо Миров, корни и ветви которого усеивали миры, населённые живыми и разумными существами…
…А в следующий миг я вновь оказался на кровати, в своём теле.
Надо мной, как отпечаток на радужке глаз, повисло прозрачное изображение моего тела. По нему пробегали волны, всех цветов радуги, но состояло оно как будто из одних нервных волокон. Я видел светло-голубые сгустки полушарий и расходящиеся от них хитросплетения нервных окончаний.
По средней линии живота, начиная от паха и заканчивая затылком, пульсировало семь светящихся сгустков.
— Это таттвы, — сказал голос Хякурэн где-то внутри моей головы. — Начиная с нижней, красной таттвы огня, и заканчивая таттвой Порядка — в темени. Она не имеет цвета, но принимает цвет того Начала, которое преобладает в этот момент.
Повинуясь её голосу, я сосредоточил взгляд в том месте, где у моего отражения был затылок, и увидел там вращающуюся сферу. По ней пробегали всполохи разных цветов.
— То, что мы видим таттву Порядка у тебя в голове, означает, что ты можешь быть адептом любой из стихий, или всех вместе. Но вот эта вот сеть…
И я увидел слабый контур паутины, опутывающей мою голову. Её мицелий пророс в полушария головного мозга, пустил ложноножки в мозжечок и гипофиз.
— Эта сеть — нечто, привнесённое извне, — сказал голос Хякурэн. — Каждый человек имеет ауру, сотканную из воспоминаний, жизненного опыта и мыслей, которые постоянно и непрерывно роятся под черепом. Но твоя сеть… Такое чувство, что её накинули на уже сформировавшийся разум. Насильно вживили в твою ауру. Имплантировали.
— Ну так сними её, — сказал я молча, уверенный, что Белый Лотос меня услышит. — Убери эту сеть.
Я чувствовал, как она жжет. Как она мешает мне правильно мыслить. Не даёт стать самим собой.
— Я не могу, — сказала Белый Лотос. — Насильственное вмешательство может навредить больше, чем помочь. Мне кажется, ты должен сделать это сам. Когда поймёшь, что это такое. И что тебе это необходимо.
Я хотел возразить, но почувствовал, что её больше нет внутри меня. И открыл глаза.
С затаённой грустью вновь увидел ржавый, в заклёпках, потолок, ощутил жесткость подушки под головой, почувствовал необходимость вдыхать и выдыхать воздух. И так — раз за разом…
— Потерпи, — сказала Хякурэн. Она убрала руку с моей груди, и вообще поднялась на ноги, собираясь уходить. — Впервые покидая своё тело, по возвращении все чувствуют некоторую… бренность бытия. Но это пройдёт. А взамен накатит эйфория от ощущения того, что ты жив. Поосторожнее с этим. В таком состоянии люди способны на любые безумства.
Она открыла дверь, чтобы покинуть каюту.
— Подожди, — я сел на кровати. Тут же понял, что даже сидя макушкой задеваю потолок, но ложиться снова не стал. — Я знаю, что это за паутина в моей голове.
Я действительно узнал это. Пребывая на борту крошечного судна, затерянного посреди бескрайнего океана. В тот самый миг, когда смог своим внутренним взором окинуть Вселенную.
— Тем лучше для тебя, — сказала Белый Лотос, и вышла. — Надеюсь, ты поймёшь, что с этим делать.
Паутиной, опутавшей мой разум, были директивы Корпуса. Те незримые нити, что делали чрезвычайных посланников послушными дрессированными псами.
Тело — всего лишь оболочка. Посланники меняют их, как модницы меняют наряды. Но разум… Разум всегда один. И в него, подобно стальным костылям, психологи Корпуса вбивали Правила Подчинения.
Это делалось под гипнозом. Ни один из нас толком не мог сказать, что происходило там, в белых палатах, за матовыми стеклянными дверьми.
После Сеансов мы чувствовали себя обновлёнными. Лёгкими и свободными от груза ненужных эмоций. Счастливыми.
Ведь мы выполняем нужную и важную работу. Служим благородным целям. Делаем то, на что не способен никто другой.
Считалось, что такая перезагрузка полезна для синт-оболочки…
Но теперь я знал, что это не так. Попросту говоря, паутина — это КОД. Выжженная в мозгу командная строка, которая управляет действиями посланника, где бы он ни находился.
Код — это то, что ДЕЛАЕТ нас посланниками.
Скорость реакции, память, способность принимать решения… Но так же — послушание. Мы — ценный актив Корпуса, его верные солдаты. Мы должны без вопросов выполнять миссии и возвращаться на базу Корпуса с добычей в зубах.
Никогда не сопротивляться. Никогда не думать о том, чтобы сбежать. Никогда не применять своих знаний и умений во вред Корпусу. Никогда не мечтать о свободе.
Когда я проснулся, уже спустилась ночь. Обед я пропустил, но Фудзи принёс мне перекусить: ломоть солонины на куске тёплого ржаного хлеба.
— Извини, чудовище, больше ничего нет, — он присел на сундук Хякурэн наблюдая, как я уплетаю угощение.
— Что, всё сгорело, и ты решил от отчаяния броситься в море?
После космических откровений, мною овладела весёлая ярость. Тошнота никуда не делась, но зная, что все эти недомогания — не физического происхождения, а скорее, глюк системы, я решил больше не обращать на неё внимания.
Как только я пойму, как это сделать, я выжгу директивы Корпуса из своего разума.
— Наоборот! — Принц Фудзивара расплылся в счастливой улыбке. — Я готовлю так вкусно, что ничего не осталось. Вылизали тарелки подчистую. Хякурэн сказала, что я — лучший кок из тех, что когда-либо плавали на Кобаяши Мару. Я даже подумываю занять эту должность на постоянной основе.
— А что? — доев солонину, я наклонился, и хлопнул его по коленке. — И оставайся. Заведёшь себе трубку, научишься её курить…
— Эх, мечты, мечты, — Фудзи вздохнул и поднялся. Потолок каюты был слишком низким, ему так и не удалось выпрямиться во весь рост. — Одна проблема: я привык к необузданной роскоши своего эйрстрима, а здесь всего одна каюта. И принадлежит она шкиперу. А у меня, потомственного даймё, от этого гамака в кубрике все кости болят…
Когда я вышел на палубу, на небе уже сияли звёзды. Огромные, как монеты, и яркие, как лампы.
Вокруг была кромешная темнота. Казалось, Кобаяши Мару завис между небом и землёй, не касаясь ни того, ни другого.