— А Бестужев? Вы же согласились сотрудничать с ним. А потом передумали.
— У меня уже был иммунитет, — пожал плечами Набунага. — Стоя много лет так близко к трону, как я — поневоле научишься противостоять ауре, которую излучает правитель. Если хочешь сохранить разум и душу, разумеется. И вот что я вам скажу, юноша: Бестужев — не исключение. Не приписывайте ему сверхчеловеческих качеств, не надо. Просто он более "заряжен", чем другие. Его целеустремлённость, его убеждённость в собственной правоте граничит с фанатизмом. Многие этого не замечают, но как я уже сказал — у меня есть кое-какой опыт. Трудно было РАЗГЛЯДЕТЬ его неправоту. Услышать за внешне разумными и правильными речами огонь безумия. Ведь он обещал то, о чём мечтает каждый самурай — независимость Ямато. После этого всё было уже очень просто.
Я покачал головой.
Как можно верить этому человеку? Он легко перешел с одной стороны на другую, и хотя говорит, что готов искупить вину своей жизнью, прекрасно понимает: на самом деле никто этого не попросит…
Внезапно я понял, как мне не хватает князя Соболева. Уж он-то бы не стал сомневаться: принимать помощь Набунаги, или отказаться. Он бы за две секунды расколол этого хитрого политика, этого самурая, и сделал абсолютно правильные выводы…
— Вы знаете, где сейчас князь Соболев?
— Сидит в своей резиденции, в Соболев-Плаза, — тут же ответил Набунага.
— Он под домашним арестом?
— Нет, но… — Виктор чуть заметно поморщился. — Его самолёт стоит в аэропорту Итами, без топлива и пилотов. Сам князь находится в окружении своих людей, но из здания почти не выходит: на улицах Осаки стало небезопасно. Каждый день он посылает в Нефритовый дворец запрос об аудиенции с Микадо, но ему под различными предлогами отказывают.
— То есть, всё-таки он под арестом, — сказал Фудзи.
— Если бы князь хотел исчезнуть — нашлись бы люди, которые помогли бы ему это сделать, — сказал я. — Но Соболев — человек чести. Он обещал Государю мирный договор, и без него не уедет.
Набунага молча наклонил голову, признавая мою правоту.
— А теперь главный вопрос, Виктор-сама, — сказал я и посмотрел Набунаге в глаза. — Вы знаете, где Любава?
Глава 16
— Принцесса жива и здорова, — натянуто, и как мне показалось, слишком быстро ответил Набунага.
— Вы её видели?
— Нет. Но во дворце у меня есть надёжный источник.
Я попытался немного расслабиться. На первый взгляд, новости были хорошие. Но вот тон, которым говорил наш новый друг…
— Вы не договариваете, Виктор, — сказал я, постаравшись убрать из голоса не нужную в данных обстоятельствах резкость. — Всё настолько плохо?
— Я знаю, зачем вы прибыли в Ямато, — вместо ответа сказал он. — Вы хотите вызволить принцессу из лап Сётоку. И я… — тут он сделал глубокий вдох. — И я хочу отговорить вас.
— Остановите машину, — тут же сказал Фудзи. — Разговор окончен.
— Принц Константин, пожалуйста, выслушайте… — начал Набунага.
— Нет, — Фудзи был преисполнен мрачной решимости. — Я слишком хорошо знаю своего брата. И просто не могу, не имею права оставить в его руках девушку. Поверьте: смерть для неё будет и то лучшей участью, чем жизнь в Нефритовом дворце.
— Я знаю.
Слова Набунаги упали тяжело, как камень в чёрную воду.
— И всё равно осмелились завести об этом речь? — спросил я.
— Если вы предпримете попытку, и она провалится, — медленно, едва разжимая губы, сказал Набунага. — То принцесса умрёт. И смерть её не будет ни лёгкой, ни быстрой. Но если оставить всё как есть — у неё будет шанс на жизнь.
— Но что это будет за жизнь? — Импульсивно вскричал Фудзи.
— Константин, вам же приходилось изучать дипломатию, — сказал Набунага. — Если Сётоку станет зятем государя Святослава…
— Этому не бывать! — слова вырвались инстинктивно. Я и сам не понимал, какую бурю всколыхнут в моей душе слова Набунаги. — Я сделаю всё, чтобы Любава стала свободной.
— Да поймите же вы, горячие головы: если принцесса станет императрицей — это даст ей настоящий иммунитет. Она приобретёт статус. Сделается неприкосновенной. И останется жива. Во всех же других случаях… — он развёл руками, как бы не находя слов. — Вы и сами знаете, что с ней будет.
— Сётоку её сломает, — неожиданно произнесла Хякурэн. — Наиграется, а потом, когда надоест — продаст в какой-нибудь завалящий чайный дом.
— Он не посмеет, — сказал Фудзи. — Государь Святослав не потерпит такого обращения со своей дочерью. Он начнёт войну… — но по лицу принца было видно, что он и сам уже понял, к чему всё идёт. — Это создаст прецедент, — продолжил он. — Сётоко ВЫНУДИТ государя Святослава напасть на Ямато. И таким образом настроит общественность против России.
— Он выступит в роли защитника родины, — кивнула Хякурэн. — Освободит страну от захватчиков, под игом которых мы "томимся" вот уже сто лет.
— А у меня внучка учится в Петербурге, — неожиданно сообщил Набунага. — Хочет стать ветеринаром. Живёт у родни моей матери, у нас хорошие отношения. У большей половины моих людей есть родственники в России. Там учатся наши дети, живут наши внуки…
— И что будет с теми русскими, что поселились в Ямато? — в свою очередь спросила Белый Лотос. — Сто лет — это пять поколений. Не надо объяснять, как всё перемешалось. И если начнётся война… — она посмотрела прямо на меня. — Россия огромна. Она может проглотить ещё несколько таких стран, как Ямато — и не подавится. Но для нас… Для нас всё будет кончено.
— Ещё недавно, — я проглотил слюну. — Ещё недавно ты говорила, что государь никогда не допустит военного конфликта.
— Вы не представляете, Владимир, какими мы можем стать безрассудными, когда речь идёт о наших детях, — сказал Набунага.
— Святославу придётся пойти на уступки, — шепотом сказала Хякурэн. — Если Сётоку выставит его дочь, как щит.
Внезапно мне стало жарко. Я чувствовал на своих щеках прохладный ветерок из системы климат-контроля — он превратился в раскалённый ветер пустыни. Глаза налились свинцом, и я понял, что ещё миг — и из них прольются слёзы.
— Остановите машину, — удержаться, чтобы не сорваться на крик, стоило огромных усилий.
— Здесь очень опасный участок дороги, — спокойно сказал Набунага. — С одной стороны — скала, с другой — крутой обрыв. Не хотелось бы оказаться здесь, когда сойдёт оползень.
— Остановите машину, — прошипел я сквозь зубы. — Это ненадолго.
Казалось, что дым от сигареты Набунаги заполнил моё тело целиком. Голова сделалась тяжелой, словно с похмелья.
— Воля ваша, — Виктор нажал кнопку на подлокотнике своего кресла, и Лексус стал замедлять ход. Я открыл окно. Услышал, как зашуршали покрышки по гравию обочины, а затем всё стихло. Я сразу открыл дверь и выскочил наружу.
Никогда не испытывал приступов клаустрофобии. Никогда прежде, до того, как попал в Тикю. Но здесь это со мной происходит постоянно: стоит разнервничаться в замкнутом пространстве — и пожалуйста, приступ паники. Получите, распишитесь.
Выпрыгнув из салона Лексуса, я сразу почувствовал себя лучше. Приятно было размять ноги, выпрямиться во весь рост.
Остаться одному.
С тех пор, как я познакомился с Салтыковой, моя жизнь превратилась в череду политических интриг и планов, внутри которых были другие планы — и так до бесконечности.
Разговоры, разговоры… Как я устал от этого! Устал от того, что буквально каждый шаг, каждое действие обязано подвергаться тщательному анализу, должны быть взвешены все "за" и "против" — и только после этого принимается решение… И далеко не факт, что оно приходится мне по вкусу.
Это неправильно, — вдруг подумал я. — Иметь друзей, единомышленников, конечно, очень хорошо, и даже приятно — греет, знаете ли, душу.
Но посланник должен быть один.
Сам принимать решения, и сам отвечать за их последствия.
Он должен оставаться вне политики. Вне дипломатических игр.
Только долг.
Вдохнув холодный на такой высоте воздух — судя по всему, мы находились почти на самом верху горного перевала, — я поднял лицо к звёздам. Где-то, невообразимо далеко внизу, плескало море. Прибоя слышно не было, но чернота, разлитая до самого горизонта, расцвечивалась серебром лунной дорожки и белоснежными барашками волн… Они сияли, как яркие искры, служа отражением неба над головой.
Если не считать свиста ветра в скалах, было очень тихо. На такой высоте не было цикад, и даже мошкара не вилась вокруг включенных на полную мощность фар.
Перешагнув через столбики ограждения, я подошел к самому краю обрыва, и заглянул вниз. Скала не была сплошным голым камнем: тут и там по ней змеились кривые деревца, торчали пучки мескантуса, покачивая в темноте пушистыми верхушками, стелились длинные стебли травы…
Внезапно в тёмной траве что-то шевельнулось. И сначала я увидел два светящихся зелёным огнём глаза… А потом остроухий силуэт с длинным пушистым хвостом.
Зверь шагнул в лунную дорожку. Свет облил его целиком, высвечивая каждую шерстинку, показывая во всей красе чёрно-серебристую шубу…
Затаив дыхание, я смотрел в глаза лису. И вновь между нами возникла незримая связь. Казалось, он специально поднялся сюда, поближе к небу, чтобы передать мне тайный знак. И мне не случайно захотелось выйти из машины именно в этом месте…
— Ну, как ты себя чувствуешь?
Я вздрогнул. Лис прижал уши и мгновенно растворился среди теней. Фудзи положил руку мне на плечо.
— Я её там не оставлю, — сказал я. — Просто не могу. Извини, если я нарушаю ваши политические игры, но даже мысль о том, что Любава там, и служит игрушкой твоему брату…
— Не продолжай, — он крепко сжал моё плечо, а потом отпустил. — Я тебя прекрасно понимаю. Лучше, чем кто-либо. Поэтому… Делай, что должен.
— И будь, что будет? — криво улыбнулся я.
— Ну уж нет, — Фудзи от возмущения фыркнул. — Всё будет хорошо. Помнишь план Соболева?
— Освободить Любаву, и тем самым вырвать у Сётоку рычаг давления на Святослава.