Глаза Сётоку наливаются кровью — словно капли, брызгающие при движении из моей руки, попадают ему в зрачки…
У самого принца грудь тоже окрашена в красный, пояс спереди промок и потемнел. Но видно, что рана неглубокая, рассечены лишь верхние покровы кожи.
Когда я уклоняюсь в очередной раз — едва устояв на ногах, — Сётоку теряет контроль окончательно, и выставив нагинату, как копьё, бежит напролом.
Топот сотрясает дохё, принц Фудзивара ломится, как носорог, и я легко ухожу из области поражения. А потом, повинуясь мимолётному порыву, даю ему пинка под зад…
Удар не столь сильный, сколько унизительный. Сётоку его почти не чувствует, но притормозив у кромки круга, замирает ко мне спиной.
Тут же разворачивается, и наклонив голову и растопырив руки — древко нагинаты зажато в кулаке, на отлёте, — идёт на меня.
Больше он медлить не станет. Время игр закончилось.
Принц полон решимости. Мой пинок, вместо того, чтобы вывести из себя, привёл его в разум.
Теперь Сётоку похож на расчётливого хищника, почуявшего добычу. Он весь блестит, покрытый плёнкой скользкого пота, и источает почти удушающий смрад.
Когда я уклоняюсь от его смертоносных объятий, он отбрасывает нагинату, и ловко присев, делает мне подсечку.
Я падаю на спину, и он наваливается сверху всей тушей, погребая меня под горами потной и горячей плоти…
Животом Сётоку выдавливает воздух у меня из груди, руки его обхватывают мою шею, ноги наши перепутываются, и ткань брюк спелёнывает их в единый кокон.
Мне конец.
Рёбра трещат, воздуха не осталось, перед глазами плывут яркие пятна… Голова откинута назад и в сторону — последним усилием я отворачиваюсь, чтобы не видеть злобных и торжествующих глаз Сётоку, чтобы не чувствовать его смрадного дыхания.
И в этот последний миг глаза мои натыкаются на другой взгляд. Жгучий, яростный, полный надежды.
Лицо Любавы словно растёт, приближается, и вот оно заполняет всё пространство передо мной. Губы её шевелятся. И я улавливаю одно и тоже повторяющееся слово:
— ВСТАВАЙ, ВСТАВАЙ, ВСТАВАЙ…
И я повинуюсь этому беззвучному шепоту, как набат, стучащему в моей голове. Ему нельзя не повиноваться. Он словно бы верёвками опутывает моё тело, и выдёргивает его из-под потной и скользкой туши.
А дальше моя рука с зажатым в ней танто действует самостоятельно.
Она поднимается… И опускается, целя в спину Сётоку, точно под лопатку. Но в последний миг, когда — я это почувствовал — остриё должно пронзить его большое сердце, кисть руки отклоняет лезвие, и оно проходит вскользь, оставляя глубокий, но почти неопасный разрез.
В тот момент, когда я вытаскиваю танто, туша Сётоку содрогается. Он пытается подняться, привстаёт на руках… И с грохотом обрушивается на пол.
Из отверстия в спине, совсем небольшого, не шире трёх сантиметров, выползает чёрная струйка крови.
Миг я стою над ним, слушая, как бьётся в груди собственное сердце, а потом делаю шаг назад. Обвожу взглядом толпу…
Хатамото стоят неподвижно. Мне кажется, взгляды гвардейцев прикованы к телу поверженного господина. Но за деревянными масками шлемов не видно, куда они смотрят на самом деле.
Остальные глядят только на меня. Чиновники, слуги, охранники в чёрной форме — все они таращатся на меня во все глаза. И читается в них… Восхищение? Нет. Освобождение. И недоверие: не будет ли этот ещё хуже того, другого?..
— Чистая победа!
На дохё поднимается хранитель Окигава. Старик устал. Его поддерживают двое чиновников помоложе, в синих халатах и с белыми шариками на круглых, как таблетки, шапках.
В руках господин Окигава держит небольшой жезл с пушистым навершьем из конского волоса.
— Победитель награждается почётной мухобойкой и яблоком! — провозглашает хранитель, и неожиданно шлёпает меня по плечу своим жезлом. А потом с поклоном протягивает на ладонях шарообразный предмет, отдалённо похожий на яблоко. Только выполнен он из драгоценного нефрита, прозрачного, как слеза, во всех подробностях: в сердцевине даже видны тёмные каплевидные косточки…
Один из младших чиновников почтительно отпускает локоть хранителя, и разворачивает длинный свиток. А потом громко объявляет:
— Победителем в Испытании Крови становится принц Антоку! Теперь он может заявить право на Нефритовый престол.
— НЕ БЫВАТЬ ЭТОМУ! — крик несётся откуда-то сбоку, с той стороны, где лежит поверженный принц.
Я вижу краем глаза, как к нему бегут слуги с носилками, но он уже поднимается сам. В руках принц сжимает какой-то предмет. Это не оружие, на вид предмет совершенно безобиден. Что-то маленькое, похожее на бархатный мешочек.
Я чувствую, как от этого мешочка начинает распространяться чёрная, почти ощутимая волна, и забыв все предостережения Любавы, инстинктивно тянусь к Эфиру.
Тушу Сётоку, вместе с мешочком, и не успевшей никого задеть волной, накрывает прозрачный купол силового поля.
Чёрный дым всасывается в стенки купола, и через минуту тот становится прозрачным, демонстрируя принца, живого, сидящего на полу, и впечатывающего свои пудовые кулаки в дохё — за неимением другого противника.
Сётоку в бешенстве. По толстым щекам его текут злые бессильные слёзы.
…Амулет, — раздавался шепот со всех сторон. — Он использовал амулет с Осколком…
Я удивлённо смотрю на принца. Как настоящий Фудзивара, он должен быть сэнсэем, адептом одной из таттв. Зачем ему понадобилось прятать в складках пояса амулет? Обычно ими пользуются лишь простецы…
И тут паззл сложился.
Так вот почему он выступал против магии! Ратовал за наращивание военной мощи, за ликвидацию Артефактов…
Принц Сётоку был простецом.
Эфир ему не подчинялся. Эта ущербность тщательно скрывалась, никто в целом мире не знал, что он — не сэнсэй. Вероятно, принц всегда носил при себе один или даже несколько Осколков — их аура сбивала с толку других сэнсэев, не позволяя уличить его во лжи.
И он мог и дальше дурить народ, если бы не поединок. Не бешенство, не чувство непомерной гордыни — он хотел сокрушить меня во что бы то ни стало, даже нечестным методом, даже после того, как бой официально завершился.
Вероятно, именно по этой причине Сётоку и превратился в садиста: ощущая свою ущербность, он полюбил причинять боль другим.
Мне стало его жаль. Родиться первым, иметь все привилегии, всё, что захочется — кроме того, что действительно нужно… Вот почему он ненавидел своего брата, Константина: тот был сэнсэем.
Махнув рукой, я убрал поле.
Тайна выплыла на поверхность. Тиран больше никому не страшен.
Как только Сётоку понял, что силовое поле исчезло, он поднялся на ноги и коротко рявкнул:
— Хатамото! Убить всех, кто находится в зале.
По рядам гвардейцев промчался сухой деревянный шелест. Копья взлетели в приветственном салюте.
Зато остальные участники представления не на шутку перепугались. Люди в панике ломанулись подальше от дохё, к дверям. Но двери были заперты. Тяжелый засов перекрывал путь к свободе, и охраняли его несколько вооруженных стражников.
— Ну! Чего вы ждёте?.. — ярился Сётоку. — Перережьте глотки всем, кто здесь есть! Нам не нужны свидетели!
И вдруг сквозь гул и вопли испуганных людей послышались громкие хлопки в ладоши. Они приближались, и вот к краю дохё подошла Любава…
Старичок Окигава, просветлев лицом, сделал пару шагов к девушке, но она сама, ловко вскочив на помост, подошла к нам и встала в центре.
— Прекрасно! — обращалась она к Сётоку. — Продолжай в том же духе, принц Фудзивара. Рой себе яму, из которой не сможешь выбраться.
Сётоку наклонил лобастую голову и тяжело посмотрел на Любаву.
— Если я и рою яму, то для тебя и для твоего дружка. А также для всех этих никчёмных людишек.
— Негодяи не любят оставлять свидетелей своего провала, — кивнула Любава. — Вот только на этот раз тебе не ограничиться стенами этого зала. Всё запущено гораздо круче.
— Что ты несёшь? — Сётоку сделал пару шагов к Любаве, но передумал и остановился на безопасном отдалении. — Здесь, кроме нас, никого нет, — он обвёл рукой зал. — Никто не выйдет отсюда живым, кроме меня и преданных мне гвардейцев. А историю пишут не победители. Историю пишут ТЕ, КТО ОСТАЛСЯ В ЖИВЫХ!
Но Любава, не моргнув глазом, кивнула одному из чиновников с синим шариком, и тот, обойдя Сётоку по широкой дуге, взобрался на подиум и протянул Любаве планшет. На экране шла какая-то трансляция.
Девушка улыбнулась, повернула планшет экраном наружу и подняла его высоко над головой.
На экране мелькнула моя удивлённая физиономия. Да, уши действительно не торчали… Чёрт, что только не лезет в голову!
Потом я увидел господина Окигаву, мелькнули деревянные рогатые шлемы, а затем, на весь экран — разъярённое лицо Сётоку.
— Что это значит? — спросил он.
— Я включила трансляцию, — громко объявила Любава. — Прямой эфир из дворца. Бой века. Антоку против Фудзивара.
И наконец-то в глазах принца появилось понимание.
Глава 24
Глаза Сётоку налились ненавистью.
— Ты… — шея его побагровела, по цвету она ничем не отличалась от подсохшей кровавой полоски на груди. Он сделал шаг к Любаве, поднимая руки со скрюченными пальцами, словно собирался задушить девушку.
И тут произошло странное.
Несколько хатамото, гвардейцев в глухих шлемах и деревянных доспехах, вскочили на помост и встали рядом с принцем.
Сначала я решил, что они пришли на помощь господину, но буквально в следующий миг осознал: хатамото взяли Сётоко под стражу.
Они преграждали ему путь к Любаве, ко мне и к хранителю Окигаве.
— Так-то лучше, — старичок благосклонно кивнул гвардейцам, серебряный шарик на его шапочке качнулся, издав мелодичный звон. — Полагаю, принц Сётоку не отвечает за свои действия. Поражение повлияло на него больше, чем следовало ожидать от такого большого и сильного воина, — он скорбно покивал, поджав губы. — Отведите принца в его покои, заприте там и поставьте стражу.