«Что вы, что вы? — от испуга Габи опять перешла на «вы». — Я просто все спутала и счет времени потеряла».
«Значит, хорошо тебе тут было, — заключила Тамара. — А хозяева где? Неужто спать легли?»
«Нет, они на концерте, с минуты на минуту должны прийти».
«Выходит, Иоси не так уж плох, слава Богу, — вздохнула Тамара. — А я, признаться, волновалась за него. Ладно, пойду, распакуюсь, пока их нет».
Она быстро двинулась было с сумкой, но вдруг остановилась, как вкопанная:
«Стой, стой! Куда же я иду? Ты, небось, комнату не освободила, раз не ждала меня сегодня?»
У Габи все похолодело внутри — комнату-то придется освободить! А она в своем отчаянии и думать об этом забыла — ничего не искала, и ничего, соответственно, не подыскала!
«Ничего, ничего, вы не беспокойтесь! Я мигом соберусь и поеду», — заторопилась она, стыдясь своей безответственности.
«Куда ты поедешь, интересно, на ночь глядя? Да еще с чемоданами? Тут, в вашей райской земле, и вокзала-то путного нет, чтобы приличной девушке переночевать!»
«Вокзала нет, — стыдясь за свою негодную для бездомных страну, согласилась Габи. — Но я что-нибудь придумаю. Например, сниму номер в отеле. Я ведь теперь при деньгах».
«Ты что ж это, свои трудовые денежки по отелям размотать хочешь?» — возмутилась Тамара, но тут парадная дверь распахнулась и вошла Белла. При виде Тамары она так просияла, что Габи даже стало обидно — выходит, она не сумела как следует сыграть роль прислуги! Но тут следом за Беллой явился Иоси, который ставил в гараж машину, и, услышав новость, прореагировал недипломатично:
«Так Габи больше не будет пичкать меня лекарствами?»
«Она что, делает это лучше, чем я?» — встрепенулась Тамара, но Иоси уже осознал свою ошибку:
«Нет, конечно, с тобой никто сравниться не может. Просто мы еще не успели с ней обсудить некоторые особенности русского национального характера».
«Я не поняла, чего вы там не успели, — смилостивилась Тамара, но вы можете закончить это завтра за завтраком, пока я буду принимать дела».
«Что значит, завтра? — не поняла Габи. — Я же должна освободить твою комнату сегодня".
«Завтра освободишь. Тебе, небось, часа три паковаться надо, а я умираю спать».
«А где же ты…вы… сегодня будете спать?»
«Я думаю, у Беллы найдется для меня свободная гостевая комната на одну ночь», — по-хозяйски распорядилась Тамара и решительно направилась на кухню помогать Белле с ужином. На этот раз они ужинали все вместе — на радостях в честь приезда Тамары Белла нарушила свои хозяйские правила, и даже угостила всех настоящим французским коньяком. Так Габи представился случай второй раз есть и пить за хозяйским столом, где для комплекта не хватало только Эрни.
И словно образ его витал не только над Габи, Иоси ни с того, ни с сего подмигнул ей и предложил:
«Не завершить ли нам праздничный вечер любительским исполнением русского романса? Иди, Белла, к роялю!»
Белла пожала плечами, но за рояль села и довольно складно сыграла первые аккорды романса «Нет, не тебя так пылко я люблю!», а Иоси подхватил слабым, но приятным тенором почти без акцента: «Не для меня красы твоей блистанье!» и дал знак Габи: «Давай, не подводи!». Так что той ничего не оставалось, как повести их за собой: «Люблю в тебе я прежнее страданье и молодость погибшую мою!»
На погибшей молодости Иоси закашлялся, Белла захлопнула крышку рояля и все кроме Габи отправились спать. Тамара на прощанье поцеловала Габи и подвела итог:
«Я вижу, вы тут без меня неплохо спелись».
«Неплохо, так что мне самая пора убираться» — согласилась Габи и начала составлять посуду в мойку. Она вытряхнула мусор, вытерла стол и загрустила — маленькая передышка на «Вилле Маргарита» закончилась, нужно собраться с силами и опять начинать жить. Куда же ей податься?
Утром, выкладывая перед Иоси лекарства и пол-питы с маслинами, она отвечала ему невпопад, потому что все еще искала ответ на этот вопрос. Ей показалось, что Иоси обиделся — он сказал: «Я вижу, тебе не до меня» — и умолк. Но ей и вправду было не до него, она продолжала ломать голову, куда бы ей деваться, пока поспешно запихивала в чемодан свои пожитки, которых оказалось больше, чем она предполагала.
В самый разгар сборов, когда неподатливая крышка переполненного чемодана никак не хотела закрываться, в комнату к ней ворвалась Тамара, вполне восстановившая себя в образе прислуги:
«Тебя к телефону! — выкрикнула она. — Мужской голос! Срочно!»
«Эрни!» — вспыхнуло в груди Габи. — Только он знает номер этого телефона!»
Она побежала вслед за Тамарой на кухню и жадно схватила белую трубку.
«Неплохо ты спряталась от меня, женка, — игриво проворковал в трубке голос Дунского. — Немало крови я пролил, пока достал твой номер!»
Самолет, завывая для острастки, помчался по взлетной дорожке, и добился своего — сердце Габи затрепыхалось и закатилось куда-то вниз под ребра. Недавно она прочла славный романчик одной американской феминистки, в котором утверждалось, что страх полета присущ всем сексапильным женщинам. Он будто бы однозначно связан с активностью женских гормонов, из-за чего боязливая героиня романчика, очутившись в Европе, охотно переходила от одного любовника к другому, лишь бы не оказаться снова в самолете по дороге к себе в Америку.
А бедная сексапильная Габи, подавляя страх полета, как раз летела в Европу, где менять любовников ей вряд ли предстояло. Потому что ее сопровождал в Европу законный муж, вернувшийся совершенно преображенным. Во-первых ему так плохо пришлось в Киеве, что он снова полюбил Израиль, во-вторых ему было там так одиноко, что он снова полюбил Габи, а главное — он похоронил там маму и продал ее квартиру на Крещатике, отчего сильно разбогател. Не так сильно, конечно, чтобы откупить у Беллы «Виллу Маргарита», но достаточно для того, чтобы снять новую квартиру в приличном районе и слетать с Габи в Европу до начала занятий в киношколе.
Внезапная идея этой авантюры возникла у Дунского после посещения им своего любимого парикмахера Давидки, всякий раз превращавшего его на некоторое время в демонического красавца. Неясно, что делал Давидка с непослушным чубом Дунского, но первые две недели после стрижки тот был так хорош, что даже молоденькие девочки начинали строить ему глазки на улице и в автобусе. Как утверждал Дунский, именно ради Давидкиной стрижки он покинул родной Крещатик и возвратился на негостеприимную родину хумусов и хамсинов, которые ненавидел в равной мере, сам понимая, как это несправедливо.
Дунский ушел в парикмахерскую нормальным лохматым евреем, оставив Габи принимать душ в скромном гостиничном номере, снятом ими с понедельной оплатой до того дня, когда можно будет въехать в новую квартиру, Из парикмахерской он вернулся демоническим красавцем, во вновь остриженной голове которого бушевали идеи совершенно другого масштаба.
«Завтра мы летим в Европу, — объявил он, не переведя дыхания после быстрого бега на четвертый этаж, вызванного очередной поломкой гостиничного лифта. — Я уже заказал билеты».
«Почему завтра, а не сегодня?» — поинтересовалась Габи сквозь жужжание сушилки для волос, думая, что он шутит. Но он нисколько не шутил.
«Потому что на сегодня билетов не было, да и на завтра тоже. Мне просто повезло — кто-то отказался от билетов как раз в ту минуту, как я уже повернулся, чтобы уйти».
Все еще не веря, Габи выключила сушилку:
«А чего такая спешка? Нельзя было бы купить билеты на послезавтра?».
«Неужто ты не понимаешь, что все билеты давно проданы на месяц вперед! А то и на два! Я же тебе сказал — мне просто повезло!».
«Но мы еще утром никуда не собирались ехать!».
«Но Давидка летит именно завтра!».
«При чем тут Давидка? Ты же не собираешься через пару дней стричься снова?»
«Дело в том, что Давидка снял на две недели машину и приглашает нас ехать с ними и разделить расходы пополам».
Это звучало заманчиво — прокатиться по Европе на машине, ведь ни Габи, ни Дунский не умели водить. Ради такого удовольствия стоило даже стерпеть общество парикмахера Давидки, тем более, что Дунский на правах интеллигента потребовал, чтобы маршрут выбирал он. И Габи сдалась — она поспешно побросала в чемодан косметику и самые нарядные свои одежки, — все ж таки Европа! Дунский так и припечатал: «Собралась Дунька в Европу!», однако последнее слово осталось за Габи: «От Дунского слышу!» крикнула она. После чего они дружно захохотали и повалились на скрипучую гостиничную кровать, целоваться и ласкать друг друга, совсем как в добрые старые времена.
Совсем, да не совсем. Та единственная, неповторимая — в смысле не повторенная — ночь с Эрни на заднем сиденье белой Субары, не выходила у Габи из головы. Впрочем, было бы обыкновенным ханжеством называть головой то место, где заклинилась память об этой ночи, голова играла в этом деле чуть ли не последнюю роль. Если бы дать волю голове, то выяснилось бы, что Дунский как любовник был ничуть не хуже, а, пожалуй, даже лучше кудрявого американского мальчишки.
Но близость с ним была вся покрыта ссадинами и царапинами, они жгли и саднили в самый неподходящий момент, как шипы той увядшей розы, что впились в палец его ноги в их прощальный день. А с Эрни все было новеньким и лакированным, как на рекламной картинке — их мгновенно вспыхнувшая взаимная симпатия, их слаженный дуэт под аккомпанимент красного рояля, их блуждания по лабиринтам Яффской крепости, а главное — объединившая их тайна Зары, о которой не знал никто, кроме них двоих.
Дунскому она про Зару так и не рассказала, потому что не смогла придумать никакого путного объяснени своей ночной поездке в Яффо — с кем она ездила и почему. Скорей всего, придумать что-нибудь она бы смогла, если бы ее саму не пугал витающий над этим приключением образ Эрни. Образ его протискивался между нею и Дунским всякий раз, как он начинал скользить руками и губами по ее телу, повторяя какие-то бессмысленные ласковые слова. Слава Богу, Дунский ничего не замечал, — изголодавшись в разлуке, он хотел ее жадно и ненасытно, не отличая дня от ночи, и застрявший между ними голубоглазый Эрни нисколько ему не мешал.