—Ничего себе!— воскликнул Джек.— Эмилия, похоже, ты заразилась!— Он ткнул пальцем в Марка.— Подхватила марколепсию и скоро станешь марколептиком!
Эмилия изо всех сил старалась не улыбаться.
—Нет,— ответила она,— мне просто скучно… Только немножко,— добавила она,— и вы тут ни при чем. Иногда здесь становится как-то слишком душно и тесно… Стены давят.
—Тогда допивайте и пошли ко мне,— предложил Джолион.
—Дело не в баре,— сказала Эмилия.— Мы больше ничем не занимаемся, кроме этой дурацкой Игры.
Чад собрался возразить, но вдруг Марк замигал глазами и постучал костяшками пальцев по виску.
—Я кое-что придумал!— воскликнул он.— Эмилия, хочешь сменить обстановку? Приглашаю вас всех в пятницу в Лондон на мой день рождения. Не знаю, почему я собирался отметить его здесь. Выходные мы можем провести в доме моей матери. Вот будет здорово, это только что пришло мне в голову! Слушайте, моя сестра сейчас как раз живет у отца, ее спальня свободна. Есть еще кабинет, который можешь занять ты, Дэ. Тебе понравится кабинет моей матери, там полно старых книг, написанных мертвецами. А для вас,— Марк ткнул в Джека и Чада,— я найду спальные мешки. В моей спальне места хватит.
—А как же Эмилия и Джолион?— спросил Джек.
—Повторяю,— Марк заговорил медленно и монотонно, как будто обращался к деревенскому дурачку,— моей… сестры… не будет… дома.
Чаду показалось, будто он слышит похоронный колокольный звон.
—И ее спальня… свободна.— Марк заговорил быстрее: — Так что Эм и Джолион могут спать в ее кровати.
У Чада закружилась голова, ему показалось, что пространство между ними затуманивается. Сдвиг потряс его больше, чем духота в баре.
Джек возбужденно завопил. Почему никто не рассказал ему раньше? В дымке, окутавшей их, его вопли звучали как-то глухо.
Чад посмотрел Джолиону в лицо. Их взгляды встретились. Джолион опустил голову. Джек в притворной ярости начал стучать кулаком по столу, пиво из полных кружек выплескивалось на столешницу.
Лицо Эмилии, лицо Дэ, лицо Джека… Все смотрели на Чада. Марк щелкнул пальцами перед его лицом: щелк-щелк-щелк.
—Чад, выходи из своего ступора!
—По-моему, ты должен был все узнать раньше всех,— сказал Джек. С края стола стекала струйка пива, у его ног образовалась лужица.
—Нет, я ничего не знал,— ответил Чад, сглатывая подступивший к горлу ком, все его внутренности как будто скрутились в тугой узел.
Остальные смотрели на него, поэтому он притворился удивленным и обрадованным. Наверное, получилось неплохо. Вскоре все оставили его в покое и забросали вопросами Джолиона и Эмилию.
Они сидели, держась за руки, их ладони лежали между ними на сиденье.
XXVI(iv).В ту ночь, возвращаясь в свое общежитие на другом берегу реки, Чад пытался скрыть слезы от прохожих. Очень пригодилась бейсболка «Нью-Йорк-Метс», он таскал ее в кармане для экстренных случаев. Ему не хотелось выглядеть здесь слишком американцем, но теперь он надвинул козырек бейсболки низко на лоб.
Его мысли напоминали мотылька, попавшего в абажур лампы: мотылек отчаянно бьется и хлопает крылышками и, опаленный, обессиленный, в конце концов падает. А потом, слегка отойдя от ожога, он снова начинает метаться. И снова падает, и снова взлетает… И каждая новая попытка слабее и бесплоднее предыдущих.
Чад вытер глаза и тряхнул головой. Теперь он мог задать себе вопрос: что хуже — отказ или это?
Что хуже — отказ или это?
В общежитии никто не попался навстречу. Он быстро запер свою комнату, схватил стул, стоящий у стола, и ударил им в стену, потом по одному принялся хватать со стола папки, тетради, салфетку, кофейную чашку с черной гущей и швырял их в картину с изображением английской сельской идиллии. Стекло на картине разбилось вдребезги.
Чад решил, что можно и остановиться.
Что хуже — отказ или это? Что хуже — отказ или это?
Чад резко выдвинул ящики в нижнем отделении платяного шкафа и швырнул их на пол, содержимое рассыпалось. Он вскочил на ящики и принялся прыгать, пока ящики не раскололись. Покончив с ящиками, он быстро огляделся по сторонам в поисках, чего бы еще разбить.
XXVI(v).Его плечо сжимали чьи-то пальцы, и какой-то голос звал по имени. Тогда Чад проснулся и открыл глаза.
Джолион отступил на несколько шагов от кровати и сказал:
—Меня впустила твоя соседка.
—Кто именно?— спросил Чад.
—Такая… очень энергичная девица.
—Митци,— предположил Чад.
—Брюнетка,— уточнил Джолион.
—Значит, Дженна. Если думаешь, что она энергичная, ты еще не видел Митци.
Джолион огляделся:
—Что здесь случилось?
—Слыхал когда-нибудь об ураганах?
—Как в «Волшебнике страны Оз»? Ранее я полагал, они случаются только на открытой местности.
—Значит, ты ни хрена не разбираешься в сложных погодных условиях в своей дурацкой стране.
Джолион посмотрел себе на ноги и быстро вскинул глаза на Чада:
—С твоей стороны несправедливо так говорить… Как-то в Танбридж-Уэлсе шел дождь целых два дня без перерыва.
Чад фыркнул, и Джолион усмехнулся. Атмосфера разрядилась.
—Чад, я собирался рассказать тебе первому.
—Ну да, конечно.
—В курсе был только Марк… Обычно Эмилия не забывала запирать дверь, когда мы оставались одни. Но однажды… Марк ввалился в комнату, и… Только поэтому он и узнал раньше всех. Я имею в виду, раньше тебя.
—К чему такая скрытность? Все рады и счастливы за вас.
—И ты?
—И я, конечно.
Джолион снова опустил взгляд на ноги:
—Эмилии казалось, что ты… По ее словам, иногда она смотрит на тебя, и… не знаю.
—Значит, Эмилия ненормальная, ясно?
—Ты прав,— сказал Джолион,— она ненормальная.— Он кивнул.— Ну, пошли, выпьем пива. Завтра поедем в Лондон — не сомневаюсь, остальные обойдутся без нас один денек. Одевайся, я угощаю.
Чад приподнял одеяло и взглянул на себя:
—Кажется, я спал в одежде…
XXVI(vi).Извините, мне самому не хочется перебивать прошлое настоящим. И все-таки придется на время прекратить. Я должен встать, отвлечься от работы, перемотать назад.
XXVI(vii).Резко, противно жужжит домофон. Кто-то стоит у входной двери.
Я решаю не обращать внимания. Может, это просто сосед забыл ключи, такое случается постоянно. Но я сейчас пишу важную сцену, в моем старом дневнике нет точных слов и фраз, какими мы обменивались в то утро. Кто-то снова и снова нажимает кнопку, я в досаде качаю головой — пытаюсь игнорировать жужжание, как надоедливую муху. Закрываю глаза и вспоминаю, чем тогда все закончилось в комнате Чада. Неужели мы сказали друг другу что-то важное? Еще чуть-чуть — и я закончу главу. Проклятый домофон! Кто-то снова и снова жмет на кнопку, и еще… и еще… и еще… и еще.
Я захлопываю дневник, вскакиваю на ноги. Невозможно работать! Подхожу к панели домофона, кричу:
—В чем дело?
—Помогите, пожалуйста, помогите!— Женский голос.
Гнев сразу исчезает, меня охватывает леденящий страх.
—Что случилось?— спрашиваю я.
—Пожалуйста, быстрее, он сейчас…— И громкий, пронзительный крик.
—Иду, иду,— говорю я.— Держитесь!
Я не знаю, куда кидаться. Смотрю на свои босые ноги. Обуться — не обуться? Вытираю о бедра вспотевшие ладони.
Выбегаю на площадку, перед квартирой напротив стоит сосед и ищет ключи, хлопая себя по карманам. Может, позвать его с собой?
Нет времени объяснять. Шлепаю босыми ногами по каменным ступеням, несусь вниз, перескакивая через две или три ступеньки.
Я слишком быстро бегу, с такой скоростью можно и шею себе свернуть!
Я замедляю ход. А потом еще замедляю.
На полпути я останавливаюсь, прислоняюсь к перилам, вцепляюсь в них изо всех сил.
А потом происходит кое-что ужасное… Мне так стыдно, но… если бы только я был в полном порядке, если бы выздоровление дошло до конца, если бы я чувствовал себя крепче, тогда я бы…
Я разворачиваюсь и поднимаюсь назад. Сосед еще ищет ключи и ругается вполголоса, роясь во всех карманах.
Я закрываю дверь и с хрипом падаю на пол. Вскоре порывисто вскакиваю и бегу искать лоток для льда. Разом принимаю вечернюю порцию таблеток. Чувство вины ужасно, оно не дает мне покоя. А еще я слышу стук — тук-тук-тук… Стук похож на дурное воспоминание, мне делается тошно: мир не хочет меня принять?.. Тук-тук-тук… Господи, позвольте мне закончить эту главу, но стук не прекращается, не исключено, кто-то стучит ко мне.
XXVII(i).Прошла неделя, не меньше, с тех пор как я в последний раз что-то написал.
А может, десять дней?
Все начинается с головной боли. Я просыпаюсь, как от толчка, как будто у меня за окном разверзается земля, как будто меня будит ужасный рев. И вдруг чувствую такую острую головную боль, что целый день не встаю с постели. Не забыть: таблетки — важная часть распорядка. Таблетки нужны, чтобы унять боль. Чем больше таблеток, тем меньше боли.
Я лежу, пытаюсь вспомнить странный сон. Неужели сон разбудил меня? Я видел не нас шестерых. На сей раз я был с женщиной в каком-то людном месте. Я много и бессвязно говорил, но о чем? Кто — Эмилия или Дэ? Во сне мне казалось, я вижу то одну, то другую, и как будто это не сон. Я в каком-то трансе подходил к стойке, рассказывал об Игре и пил виски, стопку за стопкой. Я словно вижу перед глазами картинку, голограмму, расплывающуюся по краям, и вместе с тем она настоящая. Я могу протянуть руку и потрогать свои воспоминания. Меня тошнит, я лежу в постели не шевелясь, как после тяжкого похмелья. Бывает ли похмелье, если пьешь во сне? И может ли сон причинять такую сильную головную боль?
Даже на следующий день голова не проходит. Боль поутихла, но не прошла совсем, я не могу писать. А вдруг головная боль — симптом моего писательского ступора? Или она — его причина? А может, мое растительное состояние вызвано боязнью дописать рассказ до конца?
Я могу отложить неизбежное, отложить падение. История задумчиво топчется в том месте, где мы собрались в Лондон на день рождения Марка. Что нового способна поведать такая глава? Мы замечательно проводили время, и все были счастливы. Мы наслаждались своей юностью и близостью друзей, которых считали самыми лучшими людьми на свете.