Потом оба замолчали, Дэ положила голову на плечо Чада. От ее волос пахло лесом и ванилью; они медленно шли по каменному коридору на задний двор, где раскидистое дерево покрылось зелеными почками, а флаги раскачивались, как рыбьи хвосты.
Дэ подняла голову и сказала:
—А знаешь, Чад, тебе совершенно нечего стыдиться.
—В самом деле? А то мой надоедливый зуд подсказывает, что ты ошибаешься. Даже смешно. И в глубине души я понимаю: мне по большому счету все равно.
—Вот и хорошо. Но то, что ты вчера наговорил в Большом зале… Не волнуйся, я не собираюсь напоминать тебе обо всем… кроме одного. Чад, хочу задать тебе всего один вопрос.— Она склонила голову набок и пытливо посмотрела на него.— Почему ты не рассказывал нам, что вырос на свиноферме?
—Другие знали,— ответил Чад.— Наверное, я сказал им до того, как познакомился с тобой.
—Нет,— возразила Дэ,— я всех спрашивала. В курсе был только Джолион. Да и как могло быть иначе? А все остальные считали, ты вырос в городе Нью-Йорке.
—Дэ — первая буква в слове «детектив»?— Чад улыбнулся. Вдруг он замолчал, его грудь стиснуло новое чувство.— Сам не знаю, что со мной творится, Дэ,— продолжал он,— мне часто бывает стыдно. Наверное, как только стыд поселяется внутри, он рыщет нахально по всему организму… Рассуждая логически, я не могу найти ни одной веской причины, почему я не поведал лучшим друзьям, что вырос на свиноферме.— Он снова замолчал, в тысячный раз пробуя что-то себе объяснить.— Как будто внутри живет какое-то другое существо, оно отказывается объяснять все дела. Ты что-нибудь понимаешь?
Дэ опять уютно устроила голову между плечом и шеей Чада.
—Конечно, понимаю,— сказала она с шумным выдохом и теснее прижалась к нему.— Нам всем бывает стыдно из-за каких-то пустяков. Раньше я очень стеснялась, что у меня нет отца. Я помнила, мама умерла, когда мне было три года. Но где же отец? Никто не сказал. Может, тоже умер, а может, жив, просто знать меня не хочет. А вдруг что-то во мне не так, поэтому он и сбежал. Когда я была маленькая, когда я боялась по ночам темноты, иногда я считала до ста. И если до того времени ничего плохого не случалось, то говорила себе: все хорошо, и чудовища меня не унесут. Но я обязана была предложить им что-нибудь взамен, вроде жертвы. Очень маленькую жертву, понимаешь? Если меня не отчитывали в школе или не били приемные родители, я резала себе руку перочинным ножом или прокалывала кожу стрелкой компаса. А потом, в одиннадцать лет, я придумала вот это. Я решила написать пятьсот стихотворений, с детства мне хорошо удавались стихи. Вот такой договор я заключила с Богом, просила помочь мне прожить жизнь. Кстати, я загадала желание: до того, как я напишу пятьсот стихотворений, меня найдет отец. Но нужно было что-то принести в жертву… Вот я и придумала. Ну, ты знаешь, в чем дело, не обязательно произносить это вслух.— Дэ немного помолчала и быстро потерла Чаду предплечье, как будто он замерз и его нужно было согреть.— Ну вот, я открыла тебе одну из моих самых важных тайн. По-моему, ты заслуживаешь того, чтобы хранить ее, ведь я теперь знаю и твою тайну.
Чад наклонил голову так, чтобы его висок касался головы Дэ:
—А ты никогда не пробовала его разыскать? Разве тут ничего нельзя сделать?
—Ну да, в наши дни у нас, сирот, тоже есть права, не как у бедного Оливера Твиста,— с горечью ответила Дэ.— Очевидно, моя мать никому не сказала, кто он. Никто не знал, с кем она встречалась перед тем, как забеременела. Теперь мне остается только одно: ждать.
Общежитие Джолиона было совсем недалеко, они отправились туда, надо было перейти двор по булыжникам, которые ощущались даже сквозь подошвы туфель. Голова Дэ лежала на плече Чада, а волосы щекотали его нос. Ему хотелось чихнуть, но он не отворачивался.
Чад распахнул перед Дэ дверь и жестом показал: после тебя. Дэ вошла, и они стали подниматься по скрипучей лестнице в комнату на самом верху.
XLV(i).Четыре часа в дороге, и мы сразу находим нужное место, даже ни разу не сбились с пути. Подъездная аллея не длинная, а дом скромный. Особенно скромным он кажется, если окинуть взглядом просторные угодья вокруг. Три этажа, скошенная крыша, большая открытая веранда. Деревянное сиденье — кедровая откидная доска серого цвета без каких-либо украшений.
Парадная дверь распахивается почти сразу, как мы останавливаемся, я даже не успеваю выйти из машины. За деревянной дверью виден сетчатый экран. Сетка грохочет на пружинах.
На мужчине, который выходит из дома, комбинезон и старая фланелевая рубашка. Он носит потертую кепку с логотипом «Форд» на лбу: напыщенный лебедь, синий пруд. А в руках он держит дробовик, но держит как-то расслабленно. Он не угрожает, просто показывает свои возможности. Он останавливается на верхней ступеньке веранды. И сплевывает.
Замечательно — все так, как я себе и представлял. Мне хочется захлопать в ладоши от радости, но сейчас, пожалуй, лучше не делать резких движений.
Я распахиваю пассажирскую дверцу и медленно выхожу. Солнечный свет мягко высвечивает в воздухе свиной навоз. Вывернув руки ладонями наружу, я поднимаю их на уровень груди — раньше так делал Джек по сто раз на дню. И тут же защищаю ладонью глаза от яркого света.
Вы мистер Мейсон?
Кто его спрашивает?
Друг вашего сына.
Вы англичанин?— спрашивает фермер.
Совершенно верно, говорю я. Мы с вашим сыном вместе учились в колледже.
А ваш друг в машине?— спрашивает фермер. Он тоже учился в Питте?
Нет, говорю, это просто водитель. У меня своей машины нет.
Последнее сведение как будто чрезвычайно озадачивает фермера.
Наверное, вы хотите войти, говорит он. Много времени я вам уделить не смогу. Ведь дела сами не делаются.
Он поворачивается и заходит в дом. Сетчатая дверь с грохотом закрывается за ним.
XLV(ii).Мама Чада дала мне с собой свежеиспеченное печенье, от бумажного пакета исходит тепло.
Она выходит на веранду и машет мне на прощание. Ее муж ушел в свинарник: пора кормить скотину. Я вижу, как он выходит из большого сарая за домом.
Когда я сажусь в машину, водитель выключает музыку.
Вы получили то, за чем приезжали?— спрашивает он.
Да, отвечаю я, наверное.
XLVI(i).Эмилии все больше надоедало сидеть в комнате Джолиона. Начались погожие дни, и ей хотелось на воздух, в поля за башнями и шпилями города. По прогнозам следующий день обещал быть не по сезону теплым, поэтому она предложила сыграть следующий раунд где-нибудь на природе. И объявила: надо взять с собой одеяло для пикника, фрукты и сэндвичи.
Остальные молча согласились, хотя Джек театрально жаловался, что на такую вылазку у него просто нет сил. Кроме того, он преувеличенно удивлялся — неужели Эмилия не только имеет одеяло для пикника, но и захватила его в Питт.
Кроме того, из оставшейся пятерки игроков только у Эмилии был велосипед. Остальным пришлось брать велосипеды напрокат. Джолион быстро раздобыл у своих знакомых еще четыре штуки, однокурсники рады были ему угодить.
Они катили по дороге, крутя педали. Эмилия ехала впереди, и ее голые ноги мелькали на солнце. Она надела шелковый шарф, расписанный спиралями и незабудками, а волосы стянула в хвост. Чаду приходилось изо всех сил работать ногами, чтобы не отставать, ее сливочные ноги крутились все быстрее и быстрее. Однако после произошедшего в Большом зале он чувствовал себя несколько скованно и потому держался на несколько корпусов позади.
Основную группу гонщиков составляли Джолион, Джек и Дэ. Они значительно отстали от Эмилии и Чада. Все трое подбадривали друг друга и себя тем, что в конце пути приятно будет посидеть на травке, отдохнуть, выкурить сигарету и выпить на солнце вина.
Эмилия по натуре являлась лидером во всех экспедициях, примерно через каждые полмили она притормаживала, поднималась на педалях и оглядывалась на остальных, приставив ладонь козырьком ко лбу. Она как будто отдавала честь отставшим, гордясь своими храбрыми войсками. Пока они с Чадом ждали, она деловито смотрела на карту, для которой в ее рюкзаке даже имелся особый карман. Когда наконец запыхавшиеся и разозленные отстающие догоняли их, Эмилия торопила всех ехать дальше, говоря что-нибудь вроде: «Вперед, а то вино согреется» или «Последний получит давленую клубнику».
Они проехали семь или восемь миль и наконец увидели большие красивые ворота, вход в величественный старинный дворец. Все закурили, и Джек тут же нашел новый повод для недовольства. Он прочел на вывеске, что вход платный.
—Не собираюсь платить за содержание вонючего символа долбаной аристократии!
—Джек, это один из самых красивых домов в Британии,— уговаривала его Эмилия.
—Только не для меня. По-моему, настоящая красота — это многоквартирный дом для рабочих, а вовсе не перегруженный архитектурными излишествами свадебный торт.
Эмилия посмотрела на Джолиона в поиске поддержки, ведь он имел на Джека влияние. Но Джолион только пожал плечами.
—А я не против и заплатить,— сказал Чад.— Джек, я и тебе билет куплю.
—Конечно, американцы не против,— сказал Джек.— Ведь здесь ничто не угрожает вашей демократии, верно? Ну да, американцы всегда с удовольствием прилетают сюда и накачивают долларами такое вот дерьмо. Старомодные и изящные символы институтов, от каких сами они отказались больше двух веков назад!
Эмилия напустила на себя деловитый вид и сказала:
—Здесь нас ждет Средний. Мы договорились встретиться у входа.— Она посмотрела на часы.— И мы опаздываем, потому что… в общем, мы опаздываем, он, наверное, уже там.
—Я подписывался на прогулку и вино, а больше ни на что,— сказал Джек.— Не хочу плевать на могилы рабочего класса. Вы только посмотрите на эту деревню!— Он обвел рукой домики, трактиры и ряд домов с общей стеной.— А теперь посмотрите, какой парк окружает это чудовищное сооружение. Наверное, он в десять раз больше, чем вся деревушка! А ведь здесь живет всего одна семья. Готов поспорить, они построили деревню только для челяди — надо же кому-то обслуживать такой дворец!