По ночам он лежал в постели, вспоминал удивленные взгляды посторонних людей. Их лица он запоминал лучше слов и оскорблений. Впервые в жизни Джолион стал бояться вообще людей. Жизнь его деформировалась и дала трещину. Он зависел от мнения совершенно незнакомых людей.
LVIII(ii).За неделю до начала Троицына семестра Джолион записался на прием к врачу, дружелюбному джентльмену, который носил галстук в диагональную полоску — так называемый полковой.
Врач во время приема взвесил пациента и быстро выписал рецепт. Он похвалил Джолиона за обращение к нему. В разговоре доктор называл Джолиона «старина». В наши дни, старина, бессонницу и депрессию научились лечить, медицина идет вперед семимильными шагами. Доктор вручил рецепт на три вида лекарств. Бояться больше не нужно. И пусть Джолион не стесняется, если ему понадобится что-то еще. Все что угодно, старина. Доктор взял с пациента слово, что тот еще зайдет к нему. И Джолион обещал.
LVIII(iii).При выходе из колледжа Джолион замотал шею и часть лица шарфом. Это был шарф цветов Питта, тот самый, который они купили для Чада в начале Игры. Но Джолиону предстояло не только носить шарф.
Он приехал на автобусе и с остальными встретился на месте. За исполнением задания наблюдал Длинный, он держался в нескольких шагах от Чада и Дэ, те вручили Джолиону билет. Сами они сидели на два ряда сзади, не хотели, чтобы кто-то понял — они вместе.
Друзья вошли, и Джолион прошел на свое место. Его красно-белый шарф резко выделялся на общем фоне, где преобладали белые, желтые и синие цвета «Оксфорд Юнайтед». Сине-желто-синие шарфы, сине-желто-синие рубашки, сине-желто-синие знамена.
Когда начался футбольный матч, болельщики закричали, завопили: «Юнайтед, Юнайтед, Юнайтед! Круши, дави, ломай!»
Джолиону дали десять минут на раскачку, потом он должен был встать и выступить с первой кричалкой — обычной, только с другими словами. Вратарь команды гостей, Филипп Гераб, приехал из Гавра. Чад и Дэ провели большую подготовительную работу.
Прошло семь минут матча, за это время Гераб ухитрился нарушить правила. Он задел мяч рукой после вбрасывания, выполненного партнером по команде, и им назначили свободный удар. Фанаты оксфордцев ликовали. И тут встал Джолион и завел:
—Vous êtes merde et vous savez que vous êtes merde et vous savez que vous êtes…
Вокруг него воцарилось враждебное молчание.
—Ты кто такой, мать твою?— спросил кто-то.
И сотня голосов завопила:
—Ты кто такой? Ты кто такой? Ты кто такой?
Борясь с подступающей тошнотой, Джолион пробовал объясниться:
—Так ведь их вратарь француз! Вот я и кричу: «Вы дерьмо, и знаете это», только по-французски.
Кто-то в ответ обругал его. Многие кричали:
—Сядь, да сядь же, мать твою!
А потом все принялись дружно скандировать:
—Сядь! Сядь! Сядь!
Он сел. Глаза, глаза, кругом одни глаза… Джолион притворился, что смотрит игру и не ощущает на себе влияния толпы, степень их ненависти.
В течение следующих десяти минут он должен был выполнить еще одно задание, оно было основано на том, что капитана «Юнайтед» зовут так же, как известного поэта-романтика.
Поэтому на девятнадцатой минуте Джолион снова встал. Голова у него закружилась, как будто он попал в газовое облако. Он начал скандировать на мотив бетховенской «Оды к радости». Его дрожащий голос возвысился над общим гулом:
—В нападении ужасен,/В обороне он прекрасен./Вперед, Джон Китс,/Вперед, родной,/Мы за тебя/Стоим горой!/Джон Китс/Любит птиц!
Вслед за ошеломленным молчанием его накрыла волна злобной ругани. Болельщики засучивали рукава и подступали к нему все ближе.
—Да ведь его зовут так же, как поэта,— оправдывался Джолион.— А любит птиц — потому что сочинил «Оду к соловью»…
И тут оксфордцам забили гол. Фанаты «Юнайтед» схватились за головы. Оставалось выполнить третью часть задания.
—Гол!— что было мочи завопил Джолион.— Го-о-о-ол!
Его ударили сзади по голове, перед глазами сверкнула яркая вспышка. Зазвенело разбитое стекло — кто-то ударил его бутылкой. Он упал на одно колено, нечаянно задел сидящих перед ним. Несколько человек вскочили с мест, один замахнулся и врезал ему в солнечное сплетение. Потом Джолиона снова ударили по голове, ухо обожгло жаром. На него посыпался град ударов. Его били кулаками и ногами. Джолион упал, сгруппировался, попытался прикрыть руками голову. Его били по пальцам, по лодыжкам, по коленям.
Когда он уже почти терял сознание, град ударов начал ослабевать, и Джолиона неожиданно подняли на ноги. Кто-то еще молотил его кулаками, но худшее было позади. Он услышал крики:
—Прекратите! Хватит! Да хватит же!
Длинный тащил его за собой в проход. С другой стороны оказался Чад и закинул руку Джолиона себе на плечо. Сначала они поднимались, потом спускались, долго шли по холодным коридорам. И вдруг выбрались на свет, как будто прошли сквозь разбитое стекло. Его уложили на скамейку.
Лицо Чада искривилось, как будто его вот-вот стошнит.
—Джолион… о господи! Я… Мы не предполагали, что все так произойдет.
Джолион нащупал языком во рту какой-то твердый камешек. Понял — это зуб. Он выплюнул его в ладонь вместе с кровью и слизью, долго рассматривал, вертел в руке.
Джолиона о чем-то спрашивали, но он как будто не слышал.
«Я знаю, это — зуб мудрости!» — подумал Джолион, усмехнулся, вытер зуб о брючину и сунул в карман. Потом поднял голову, увидел три лица, искаженных ужасом, и расхохотался.
—Ну что, дошло до вас?— спросил он и про себя попутно отметил, что может видеть только одним глазом.— Вам никак не победить меня… Вы ничего не можете со мной поделать!— Из его носа хлынула кровь, а он захлебывался смехом.— Ни-че-го!
LVIII(iv).Чад что-то говорил, о чем-то просил, но Джолион смотрел в пространство, словно вдруг оглох. Пальцы рук онемели, как будто их прищемило дверцей машины.
—Пожалуйста, Джолион. Я прошу не ради того, чтобы стать победителем,— говорил Чад.— Мы должны остановиться. Если ты откажешься сдаться, дальше все будет только хуже. Какой еще у нас остается выход?
Джолион посмотрел на него здоровым глазом и заметил:
—Ты тоже можешь сдаться.
—Джолион, ты прекрасно понимаешь, я сдаться не могу,— нахмурился Чад.— Значит, во всем, что с тобой потом случится, ты все равно будешь виноват сам. Если рассуждать логически, ты и в самом деле навлекаешь на себя неприятности. Брось, сейчас не время изображать из себя героя! Ты поступил по-своему с Эмилией и Дэ, считай, я признал тебя главным. Ты победил, Джолион, понял? А мне оставь только одно. Если не согласишься… Джолион, происшедшее сейчас ужасно, и мне очень жаль, клянусь, я не шучу. Но больше никаких извинений не будет, мы умываем руки. Пожалей себя, пожалей нас всех. Тебе больше ничего не нужно доказывать.
Дэ склонилась над ним, положила руки ему на колени:
—Прошу тебя, Джолион, послушай Чада.— Ее глаза наполнялись слезами.
Джолион встал. Оказалось, ходить он может, хоть и прихрамывая. Длинный попытался взять его под руку, но Джолион оттолкнул.
—Идите досмотрите матч,— предложил он, махнув в сторону стадиона.— Мне все очень нравилось, только закончилось плохо. А сейчас мне, наверное, лучше уйти.— Он заковылял прочь, но обернулся с задумчивым видом и добавил: — Да, знаешь Дэ, я только что понял…— Дэ вытерла глаза, Джолион мрачно улыбнулся и продолжал: — Только ты способна это остановить. Теперь все действительно зависит от тебя.— Он сунул руку в карман, повернулся и ушел.
LVIII(v).Джолион посмотрел внимательно в зеркало и решил к зубному не ходить. Ему выбили один из нижних коренных, отсутствие его почти незаметно, если не открывать рот слишком широко.
Он положил зуб в стакан с таблетками и зубной щеткой, вилкой и фотографиями. Потом задернул шторы, лег на кровать и закрыл глаза. Завтра первый день Троицына семестра, последнего семестра Чада.
LIX(i).Вчера я потерял Дэ. Завтра прилетает Чад. Очень гармонично.
LIX(ii).Где был распорядок, когда я нуждался в нем? Книга Дэ, вот что важнее всего! А мне не удалось найти для нее места в своей жизни. И распорядок меня предал.
Может, я брал ее книгу с собой на прогулку? Не помню. Где я гулял сегодня? Не помню.
Если я брал книгу с собой, значит, она потерялась. Да нет, она должна по-прежнему находиться в квартире, должна. Никак по-другому.
Я без всякого рвения озираюсь по сторонам. Сколько раз везде искал — и все без толку. Понимаю только одно: мой распорядок разбит, уничтожен, разрушен. Мнемоники разбросаны, жизнь перевернулась. Из общей массы удается выудить только бутылку виски и таблетки, видимо, к ним меня потянуло интуитивно, зазудело под кожей. Как ни смешно, посреди хаоса стоит лоток для льда с таблетками на вечер — он совершенно не пострадал, как будто сохранила заботливая материнская рука. Четыре розовые таблетки, три желтые, три голубые. Я запиваю их виски прямо из горлышка. Отныне я привязан к жизни только моими страстными желаниями.
Моя квартира, жалкий механизм моей жизни, его смехотворные винтики разбросаны и перепутаны.
Занавески задернуты, жалюзи опущены. Отшельник возвращается. Да здравствует отшельник!
LX(i).Третий семестр начался с чьего-то великодушия. Под дверь Джолиону подсунули записку с сообщением: по результатам голосования решено объявить в Игре передышку. Они пропустят один раунд. И, возможно, во время передышки он передумает.
Джолион смял записку, лег на кровать и вдруг разрыдался. По его распухшим щекам и разбитым губам текли теплые слезы облегчения.
Некоторое время он воевал только на одном фронте. Начался новый семестр, он помнил об обещании Марка начать новую стадию. Но в первые дни Троицына семестра ничего нового не происходило. Марк по-прежнему не давал ему спать, хотя спать ему по-настоящему и не хотелось. Выписанные веселым врачом таблетки окутывали Джолиона туманом, дымкой, отдаленно похожей на сон. Постукивание и оглушительная музыка стали просто назойливыми помехами. Вскоре Джолион воспринимал их лишь отдаленными напоминаниями в медленном путешествии через ночь. Днем Джолион иногда представлял себя стоиком, который не боится трудностей, настоящим мужчиной, как Сантьяго в «Старике и море». И из-за того, что этот образ ему очень нравился, он решил не сдаваться, пока не поймет, чем руководствоваться — неподдельным мужеством или просто упрямством.