Джолион переехал в Лондон и снял маленькую квартирку в Элефант-энд-Касл, где жил один. С работой он справлялся неплохо, но с коллегами не сближался.
Там, в многомиллионном Лондоне, Джолион впервые испытал одиночество среди людей, оно стало для него повседневностью. Одиночество заменило грохот конвейера, оно окутывало его коконом, отгораживало от жизни. Оказалось: быть одиноким не так плохо!
LXXIII(i).Я сижу на кухне на полу, не в силах избавиться от страшной картины в моей голове. Она совершенно одна, ее труп еще не нашли. Моя милая Дэ лежит, как маленькая грустная кукла, которую сломали и беззаботно выбросили. Вид у нее неухоженный, безжизненные ноги согнуты под неестественным углом. Моя грустная куколка с широко раскрытыми невидящими глазами и кожей цвета океана…
А ведь я мог бы спасти ее. Мог бы…
Неожиданно извлекаю из окружающих меня обломков салатницу, и меня рвет. Выворачивает наизнанку.
LXXIII(ii).Жужжит домофон. Два тридцать.
С днем рождения, Джолион, говорит Чад, когда я открываю дверь. С собой у него черный кожаный кейс.
Без ответа я поворачиваюсь к нему спиной и изо всех сил стараюсь идти прямо, не шатаясь. Скорее бы все закончилось! Может, я даже хочу проиграть — кто знает, о чем я думаю! Наверное, мне наплевать на «Общество Игры», пусть делают со мной что хотят!
У меня для тебя подарок, говорит Чад. Посмотришь его сейчас или потом?
Я по-прежнему иду вперед. В гостиной падаю на диван, а Чад садится на тот же стул, что и три дня назад, ставит свой кейс на пол. У нас с ним тоже выработался некий распорядок.
Он одет в цвета пламени: ярко-синие джинсы, такие же как четыре дня назад, и оранжевая рубашка поло. На ногах нарочито тяжелые и грубые ботинки, они искусственно состарены и истерты, как будто над ними специально потрудился художник.
Постепенно передо мной разворачивается английская жизнь Чада. Дом в Белгрейвии, обеды в Челси, по выходным прогулки верхом в Гайд-парке. Отпуска в Цюрихе, Франкфурте, Брюсселе.
Я смотрю на Чада исподлобья и чувствуя себя маленьким. Чад вырос, а я остановился в развитии. Нет, скорее замер, застыл, регрессировал.
Чад, как ты меня нашел?— спрашиваю я.
Ну что ты, Джолион, улыбается Чад, это было совсем нетрудно. Ты ведь работал в крупной газете.
Мои статьи выходили под разными псевдонимами, возражаю я.
Знаю, кивает Чад, ты подписывался фамилией жены. Он смотрит на часы и говорит: у нас весь день впереди, верно? Торопиться некуда. Хочешь послушать о моих приключениях в Нью-Йорке в последние дни? О приключениях туриста. Знаешь, я вырос всего в ста пятидесяти милях к северу отсюда, но до этой поездки был здесь только однажды. Да и то много лет назад, еще в детстве.
Помню, говорю я со скучающим видом.
Ну тогда давай вспомним добрые старые времена, предлагает Чад.
Я морщусь, изображаю язвительную улыбку.
Чад ждет, а я позволяю молчанию затянуться. Наконец он недоуменно пожимает плечами и начинает говорить. Джолион, если не хочешь вести светскую беседу, тогда давай сыграем еще разок. Он кладет кейс на колени и со щелчком откидывает крышку. Вот твои подарки, говорит он и извлекает содержимое. Карты, кубики и синий стаканчик. Чад прихватил даже квадратик зеленого сукна. Он раскладывает подарки на кофейном столике, зеленое сукно идеально подходит по размеру. Чад робко смотрит на меня. Я взял на себя смелость, говорит он. Или у тебя свой реквизит?
Нет, отвечаю, я начисто забыл связаться со своим поставщиком реквизита.
Чад смеется. Если хочешь, давай начнем сейчас. Сколько можно тянуть кота за хвост?
Сдавай, соглашаюсь я.
LXXIII(iii).Чад ведет в счете. Мне до него далеко. Он выигрывает, выигрывает и выигрывает. Как там говорят спортивные комментаторы? Бойня. Побоище. Победа с сухим счетом.
Формально счет, конечно, не сухой. Но проигрываю с огромным отрывом. Я тщетно пытаюсь вспомнить, какие карты уже были разыграны. Стараюсь делать хитроумные ходы, хотя все их давно забыл. В некоторые моменты Игры я даже пытаюсь не зажмуриваться. Голова раскалывается. Виски и таблетки сыграли свою роль. Очень ясно я представляю, что меня ждет в случае проигрыша, и мне делается тошно. Чад меня пугает. А еще я все время думаю о Дэ.
И кубики тоже падают не в мою пользу. Все против меня, все, кроме карт в одной-единственной раздаче. В одном раунде судьба милостиво бросает мне косточку. Комбинация такая выигрышная, что трудно с ней не победить. Целая куча старших карт, бубны, пики… Играю я отвратительно, как пьяный турист в Вегасе. Потом мы бросаем кубики, и снова выигрывает Чад.
В конце раунда я должен Чаду три самых серьезных задания и два из второй корзины. Слово «корзина» я употребляю символически, мы договорились обсуждать задания только после окончания игры. Чад проиграл единственный раз, когда мне выпали сказочные карты, и должен мне только одно задание. Да, сущую мелочь — испытание из самой легкой корзины.
LXXIII(iv).Назначай ты первый, великодушно предлагает Чад. Ударь меня, Джолион. Ну, что ты придумал? Он разваливается на стуле, щеголеватый и самодовольный, достает из заднего кармана сложенный лист бумаги и говорит: я взял на себя смелость заранее подготовить для тебя список заданий. На всякий случай — а вдруг, думаю, мне повезет.
Я закрываю голову руками. Не знаю, говорю я.
Перестань, говорит Чад, ты ведь наверняка чего-то от меня хочешь. Тебе не терпится подвергнуть меня какому-нибудь небольшому унижению… Джолион, у тебя было четырнадцать лет.
Дай минуту, прошу я.
Конечно, не спеши.
LXXIII(v).Пошатываясь, я брожу по квартире, останавливаюсь перед каждым поворотом в надежде придумать что-нибудь простое, но вместе с тем сокрушительное.
Но мысли в голове только о Дэ. Снова кровь на моих руках… И ничего не придумывается.
Чем больше я хожу туда-сюда, тем хуже мне становится, мои мысли в другом месте, а стены кружатся.
Я оказываюсь на кухне. Похоже, голова кружится не только от виски и таблеток. Я начинаю соображать, давно ли ел в последний раз. Интересно, как я мог забыть? Не помню, когда я последний раз что-то жевал…
В холодильнике пусто, в шкафчиках тоже. Только несколько чайных пакетиков. Рабочий стол загромождают пустые банки из-под мяса с соусом чили, банка из-под арахисового масла, как будто вылизанная голодным жадным псом. На полу нахожу сахарницу. Даже она пуста.
Где-то здесь должна быть какая-нибудь еда. Я опускаюсь на колени, ползаю по кухне, хватаю и бросаю какие-то обломки, грязные тряпки, старые газеты, счета за коммунальные услуги, пустые бутылки из-под виски, ложки, вилки, тарелки, зеркальце, зеленые флаконы, раздавленную яичную скорлупу, маску Чубакки, меню ресторанов с доставкой…
И вдруг кое-что нахожу. Немного. Но кое-что. Я переворачиваю пакет и высыпаю в рот крошки. Черствые крошки и что-то мягкое, тающее на языке. Кусочек молочного шоколада.
Я разглядываю бумажный пакет, облизываю палец, подбираю последние крошки. Чад в гостиной насвистывает «Доброе старое время». Я расплываюсь в улыбке.
LXXIV(i).На кухонном столе ничего нет. Столешница истертая и поцарапанная. Когда я вхожу, она торопливо стелет скатерть, местами подпаленную. Поверх белой футболки на ней зеленый передник. Сначала она разглаживает скатерть, потом передник.
Этот джентльмен приехал из Англии, говорит фермер. Он снимает бейсболку с логотипом «Форда» и вешает на крючок у двери. Ну знаешь, из той страны, где все знаменитые королевы, продолжает он. Жена фермера взволнована, она подбегает к мужу и разворачивает его. Принеси-ка бекона и яиц, просит она. Да ведь я уже поел, отвечает фермер. Для гостя, говорит жена, робко улыбаясь. И обращается ко мне: садитесь, пожалуйста. Вы долго добирались? Приехали сюда из самой Англии? Да нет, сюда я приехал из Нью-Йорка, отвечаю я.
Вот как? Она по-прежнему улыбается, но, видно, ей не по себе, как будто у нее накопилось много вопросов, только она не знает, какой первым задать.
Фермер придирчиво оглядывает меня с ног до головы. Я пробую объясниться: мы с вашим сыном вместе учились в Питте. Но какое-то время назад я переехал сюда, в Штаты. Живу в Нью-Йорке. Кстати, к сожалению, мы с вашим сыном уже давно потеряли друг друга. Но недавно нашлись, он прилетит через несколько дней, и тогда мы с ним увидимся.
Как мило, говорит мама Чада. Она благодарна мне за разъяснения, но ей все равно не по себе. Когда он прилетит? Через несколько дней. Прилетит откуда? Она делает вид, будто ничего странного в таком вопросе нет. Ах да, спохватываюсь я. Чад живет в Англии.
Отлично, отвечает она, отлично, значит, он туда вернулся. Мама Чада всплескивает руками. Ему там так нравилось, добавляет она.
Фермер снимает с крюка, вбитого довольно высоко над плитой, тяжелую чугунную сковороду. Он крупный мужчина, наверное, раньше был еще крупнее, по виду ему сейчас лет семьдесят. Раньше ему, наверное, не составляло никакого труда ворочать сковороду одной рукой. Сейчас он сам себе удивляется: сковорода такая тяжелая, приходится держать ее двумя руками. Сам фермер никак не реагирует на мои слова, что его сын живет в Англии. Может, он с годами хуже слышит. Подходит к холодильнику, распахивает дверцу.
Надо же, говорит фермер громко и сердито, растягивая слова: на-адо же. Мать, мы ведь каждую неделю покупаем яйца, а как ни полезешь в холодильник, ничего нет! Он такой большой, что даже мелкая жалоба в его устах звучит серьезно. Яйца в картонке, отвечает мама Чада, на средней полке.
Фермер вздыхает и качает головой. Достает бекон. Мама Чада продолжает разглаживать скатерть ладонями. Это мой сын попросил вас съездить к нам?— спрашивает она с притворной беззаботностью.
Я не сразу соображаю, как ответить. Перед поездкой сюда у меня была смутная надежда узнать что-то важное. Если я сейчас солгу маме Чада, скажу: да, это ваш сын прислал меня сюда, возможно, они решат, что мне известно больше, чем на самом деле. С другой стороны, если я скажу «нет», есть опасность полного недоверия ко мне фермера и его жены. Поэтому я отвечаю уклончиво: ваш сын всегда говорил — если я окажусь рядом, буду проезжать мимо…