Прежде она думала, что разгадка, если таковая вообще имеется, скрывается в немногих снимках, сделанных до смерти Джеральда, но, просмотрев их, не нашла ничего полезного. Джейсону требовался трубочист, и все поиски направлены на то, чтобы обнаружить какую-то зацепку, извлечь из глубин памяти его имя. Джоан снова закрыла глаза, откинула голову на спинку кресла и мысленно вернулась в тот день, день после смерти Джеральда. На пороге дома стоит трубочист, возле калитки прислонен велосипед — ей виден только руль, — лицо у трубочиста грязное, щетки чистые. А вот его жена, милое, доброе лицо, она приласкала Дорин. «Миссис Такая-то». Ведь мама и тетя Дороти обращались к ней по имени: хотите чаю, миссис Такая-то, всего доброго, миссис Такая-то.
Может, надо заглянуть в более отдаленное прошлое, до смерти Джеральда, или, наоборот, в последующие годы? Трубочист являлся каждый год в апреле и прочищал дымоход перед весенней уборкой, но Джоан не помнила, как он приходил в прошлый раз. Наверное, была в школе. А в следующий раз?
Через два года она уехала в Садбери. За это время несколько раз чистили трубы, но она не помнила визитов человека с черным лицом, в памяти остался только опустевший дом и одиночество. Или трубы просто перестали чистить, мать утратила интерес к дому и готовке, к мужу и дочери, надолго замкнулась в себе, в той глубине души, где ее умершее дитя, наверное, еще продолжало жить. Отец все чаще проводил время в мужских компаниях, а Джоан сбежала из дома за двадцать две мили — смехотворное расстояние по нынешним временам, а тогда это было довольно далеко, другой край графства.
Через шесть лет она вернулась, чтобы сыграть свадьбу. 1938 год. Джоан раскрыла последний альбом, тот самый, куда сейчас не заглядывала, потому что раньше так часто листала его. Вместо заставки в свадебном альбоме полагалось разместить снимок церкви, и церковь Святого Стефана была довольно красивой, хотя в Садбери Джоан присмотрела для себя храм получше. Вот фотография, где она идет к дверям церкви под руку с отцом. Одной рукой придерживает длинный белый шлейф, в другой сжимает букет. Отец здесь выглядит счастливым, а на других, более поздних фотографиях — и мать. Они прошли через все это и вернулись к нормальной жизни, насколько это возможно.
Что она ищет здесь? Джоан почти забыла. Любимые фотографии проплывали перед глазами: свадьба, подружки невесты, общий снимок на ступенях храма, отъезд из церкви, дальше праздничный ужин. Прекрасный месяц май, чудесный день. Счастлива невеста, если солнце светит…
Счастье — это хорошо, но ведь нужна и удача. Горло судорожно сжалось. Что она сделала, чтобы приманить удачу? Надела, но обычаю, что-то старое, что-то новое, что-то чужое, что-то синее… Разгадка близка, она это чувствовала. Вот и последняя фотография в альбоме.
Снимал шафер Фрэнка. Имя его Джоан забыла, с фотоаппаратом он обращался неумело — даже непонятно, каким образом этот снимок оказался среди профессиональных. Так захотелось Фрэнку, чем-то ему приглянулась эта фотография. Обычно, просматривая свадебный альбом, Джоан закрывала его, не доходя до этой страницы, или быстро скользила по ней взглядом, не вникая в детали.
Но сейчас она внимательно рассматривала снимок. Они с Фрэнком держатся за руки, а напротив стоит улыбающийся человек со щетками под мышкой, за спиной у него прислонен к стволу дерева велосипед, и четко видна треугольная табличка на багажнике, на которой белым по черному написано: «Дж. У. Райан, трубочист».
Любовника Урсулы звали Эдуард Акенхэм, он был ее единственным мужчиной. Колин Райтсон не в счет, и хотя для некоторых женщин мужья становятся также и любовниками, это не их с Джеральдом случай. Эдуард, художник, жил в маленьком домике в Клоули и зарабатывал себе на жизнь, преподавая историю искусств на вечерних курсах в Ильфракомбе.
С самого начала Урсула понимала, что он за человек Она не строила иллюзий, все ее иллюзии были некогда связаны с Джеральдом, и все они рухнули. Вечный бедняк, хронический неудачник, красавец, хоть и несколько потрепанный, Эдуард считал своим долгом в каждом семестре обзаводиться новой возлюбленной из числа студенток. Изредка отношения растягивались на два семестра, и Урсула оказалась одной из таких счастливиц.
Эдуард сразу честно предупреждал подружек, что у него нет денег и нет желания заводить семью. С другой стороны, он был свободен, у него было место для встреч — очень живописный коттедж, к тому же паб рядом. Любовью он занимался нежно, осторожно, страстно. На какое-то время его преданность безраздельно принадлежала очередной подруге. Он отдавал ей всю свою любовь — столько, сколько мог, и на определенных условиях. Да, это был порядочный человек.
Почти целый год Урсула чувствовала себя желанной, красивой, сексуальной, привлекательной. Ни разу за это время у нее не случалось мигреней. Эдуард сделал ей комплимент, очень похожий на тот, который она выслушала от Джеральда во время медового месяца:
— Почти любой мужчина мечтал бы заняться любовью с такой женщиной, как ты.
Однако наступил июнь, курс истории искусств подошел к концу. Эдуард уехал в Испанию к такому же нищему, как он, другу, решительно попрощавшись с Урсулой и сделав ей на прощание еще один комплимент: «Это был один из лучших „опытов“ в моей жизни». Урсула расстроилась: она влюбилась в Эдуарда и знала, что станет горевать. Но также знала заранее, что влюбленность неизбежна, ведь при той жизни, которую она вела, невозможно не привязаться к первому же доброму, умному и красивому мужчине, обратившему на нее внимание.
Урсула где-то читала — наверное, в каком-нибудь журнале, в разделе «советы читателям», — что, если удалось скрыть свой роман от мужа, гораздо мудрее и великодушнее ничего ему не рассказывать. Однако она понимала, что это правило неприменимо к Джеральду, который давно перестал быть ее мужем, и превратился в не слишком приятного домохозяина. Итак, в субботу утром, когда прошел приступ мигрени, Сара уехала на занятия верховой ездой, а Хоуп — в танцкласс, она поведала Джеральду об Эдуарде Акенхэме.
Он на миг оторвался от «Таймс»:
— И что, по-твоему, я должен сказать?
К своему ужасу, она успела научиться его манере вести разговор и могла ответить на эту реплику равноценной:
— Именно то, что ты сказал. — Действительно, ничего другого она от него не ожидала. — Еще комментарии будут?
— Нет, если только ты не попадешь в газеты, — ответил он. — Учитывая, что ты имеешь отношение ко мне.
«Имеешь отношение ко мне», а не «ты моя жена».
— И я не хочу, чтобы мои девочки стали свидетелями каких-либо травмирующих сцен.
— Никаких сцен. Все уже кончено, — сказала она.
— Будут и другие.
Но других не было. До сих пор.
— Зачем вы рассказали ему? — спросил Сэм Флеминг.
— Не знаю, — вздохнула Урсула. Она поведала Сэму и об этом, и о многом другом. — Вернее, тогда не знала. Это не было местью, попыткой причинить ему боль. Потом, пытаясь разобраться, я подумала, что рассказала в надежде на развод. Понимаете, сама я не решалась уйти, не могла забрать детей и покинуть этот дом, но подсознательно мне хотелось, чтобы Джеральд бросил меня или вынудил уйти. Чтобы он сделал это за меня.
— Но он этого не сделал.
— Ему было все равно. В каком-то смысле, я была ему необходима, но не так, как нужна мужчине женщина. Он стал известным, давал интервью газетам, о нем печатали статьи в воскресных приложениях. Для его имиджа как нельзя лучше подходил стабильный брак, ничем не омраченная семейная жизнь. Его детям полагалась мать (вероятно, ему и в голову не приходило, что они могут остаться без отца), пусть даже они не испытывали к ней никаких чувств. Она должна жить в доме, чтобы у девочек были папа и мама, как у всех одноклассниц. Теперь многое изменилось, но тогда большинство детей жили с обоими родителями.
— Примерно в то время он написал «Гамадриаду».
— Девушка в этой книге — сплав Сары и Хоуп. Она, конечно, старше их обеих и несколько идеализирована. Мне, по крайней мере, дриада кажется идеализированной, но, вероятно, ему девочки виделись именно такими.
— Гамадриада умирает, если срубить ее дерево, — произнес Сэм. — Это означало, что дочери не смогут обойтись без него, без его поддержки?
— Бог его знает, что он имел в виду. Иногда я не понимала, где кончается реальность и начинается символика. С другой стороны, гамадриада похожа на змею. Что-то я разговорилась. Я уже много лет столько не говорила.
— Говорите сколько угодно, — попросил Сэм. — Мне нравится. Я люблю слушать.
Урсула улыбнулась в ответ. С вечера воскресенья, когда Урсула остановилась в той же гостинице, что и в прошлый раз, а Сэм уже поджидал ее в холле, они почти не расставались. Из Девона Сара довезла ее в Лондон без приключений, несущественный разговор прерывался частыми паузами, пока на западной окраине Лондона Сара не спросила, где живет мамин друг.
Когда женщина упоминает своих «друзей», все почему-то считают, что речь идет о других женщинах, подумала Урсула. Ей казалось, что для нового поколения эти правила уже не действуют, но нет.
— Если твоя подруга живет на этом краю Лондона, я могу подвезти тебя к ней, — предложила Сара.
— К нему, — уточнила Урсула.
— Что?
— Это друг, а не подруга. Он живет в Блумсбери, а я — в гостинице. Ты же не поедешь на восток, так что высади меня по дороге, и я возьму такси.
— Вот чушь, — делилась Урсула на следующий день с Сэмом. — Любая дочь на ее месте принялась бы расспрашивать о таинственном «друге», поддразнивала бы мать, хоть что-то сказала. Я лишний раз убедилась в том, как дочери далеки от меня.
— Может, ей не хотелось лезть в вашу жизнь.
— Нет, ей просто все равно. У нее свои проблемы.
— Вас это огорчает?
— Нет, — призналась Урсула. — Вовсе нет. Ведь я приехала в Лондон, вы меня ждали, все было просто замечательно, и я забыла о Саре. Обо всем забыла.
Он ждал ее, обнял и поцеловал, словно знал ее уже много лет, но их отношения не притупились привычк