аясь в Ариспу, вел с собою пленных апачей, участь которых должна была там решиться, дон Юлиано со своими добровольцами проводил в деревню Накомори отбитых у краснокожих пленных женщин, детей и несколько человек мужчин.
Теперь всякая опасность раз и навсегда была устранена. Являлась даже надежда, что, если взяться поискуснее, удастся сделать Зопилота своим союзником. Рана его оказалась настолько серьезной, что пришлось тут же, на поле битвы, сделать ампутацию руки. Он стал негоден для войны, а поэтому можно было надеяться, что он станет уступчивее.
Удался ли этот проект? Смирилась ли перед грозной перспективой безжалостного и беспощадного укрощения несговорчивая гордость и природная ненависть апачей к бледнолицым? Как бы там ни было, доступ к Затерявшейся горе, в которой инженер устроил отлогие галереи, представляется теперь, три года спустя, далеко не трудным. На вершине ее вырос целый город, защищаемый крепостью более грозной, чем все те, которые когда-либо возводились рукою человека.
Издали виднеются трубы многочисленных фабрик, дым которых стелется по воздуху.
Иногда слышится резкий свисток локомотива, так как железная дорога связывает новый город с Ариспой.
Кругом не осталось ничего из былого дикого вида. Парусные суда скользят по озеру, богатому всевозможной рыбой. Вдали расстилаются сочные и обширные пастбища, день ото дня захватывающие все большую площадь некогда дикой пустыни. Многочисленные стада находят для себя здесь обильную пищу.
Открытие первой золотоносной жилы доказало, что в горе имеется золото, и добыча его идет тем больше, чем глубже проникают люди в недра земли. Затерявшаяся гора стала Золотой горой.
Состояние четверых компаньонов громадно. Вначале товарищество состояло только из трех лиц, но теперь их четверо.
Эстеван, Роберт Тресиллиан и инженер отменили заключенное с гамбузино условие и сделали его своим компаньоном в знак благодарности за оказанные им услуги в тяжелые дни осады на горе.
Но разбогател не один гамбузино. Из рудокопов, находившихся на горе во время осады, никто не был забыт — все они получили награду по заслугам.
У каждого из них есть свой коттедж, доказывающий, что владелец его пользуется известным достатком. По общему их желанию поставлен памятник Бенито Ангуэцу и Джакопо Баррелю, убитым койотами в роковую ночь.
Это — каменная пирамида без украшений, на одной из сторон которой начертаны имена обоих мучеников; она окружена решеткой, внутри которой с трогательной заботой выращиваются самые редкие цветы.
На площадке возвышается замок элегантной архитектуры, на вершине которого развевается национальный флаг; это крепость и замок в одно и то же время, откуда дальнобойные пушки могли бы, в случае надобности, обстреливать равнину во все стороны.
Понемногу явились торговцы и поставщики. Открылись лавки и магазины; образовались улицы, открылась школа и даже типография, где почти тотчас же поместилась и редакция процветающего журнала. Все предвещает блестящее будущее только что народившемуся городку.
В центре города, как и во всех поселениях Мексики, находится Plaza Mayor, обсаженная деревьями, имеющая вид прямоугольника. На одной из этих сторон была воздвигнута элегантная капелла с колокольней и четырехугольной башней, как большинство мексиканских капелл.
Уже три года подряд город Санта-Гертрудэс празднует день избавления рудокопов от смерти.
На площади движется пестрая толпа, среди которой, как бы оправдывая предсказания полковника Реквезенца, видны несколько человек апачей, одетых в богатые серапе ярких цветов. Рангеро и вакеро с соседних гасиенд, в живописных национальных костюмах, сопровождают жен и детей в праздничных одеждах. Между всеми этими разнообразными туалетами подчас мелькает красивая форма улан, стоящих лагерем на некотором расстоянии от города после недавней и окончательной экспедиции в самое сердце индейских племен.
Фабрики сегодня закрыты, и обыватели покинули свои дома. Слышится нескончаемый говор веселящейся толпы, перекрываемый гулом колоколов капеллы.
В этот день совершается крещение первенца Генри Тресиллиана и Гертруды Вилланева, которое празднуют с таким торжеством и радушием жители города, названного, по единогласному желанию участников экспедиции, именем молодой и храброй девушки.
Довольство читается на всех лицах и скоро уступает место восторгу, когда показывается на ступенях церкви, в волнах кружев, ребенок, которого полковник Реквезенц и сеньора Вилланева только что приняли из купели.
За ними идут дон Эстеван, дон Юлиано Ромеро, Роберт Тресиллиан, потом инженер и Педро Вицента, весь сияющий, под руку с молодым отцом. Разве счастье его молодого друга не есть в то же время и его счастье?
Тогда начинаются нескончаемые приветствия и крики «ура», которые все усиливаются по пути прохождения кортежа.
Когда начнутся увеселения, в них примет участие и гамбузино, который на Крузадере, сделавшемся его другом, рассчитывает взять первый приз. Толпа приветствует появление благородного животного, слышатся громкие крики:
«Ура, Крузадер!»
На Plaza Mayor, в импровизированном павильоне, убранном ветвями и огромными букетами цветов, оркестр улан играет любимые мелодии.
А когда настанет ночь, когда фонарь маяка, построенного инженером на крайней точке площадки горы, осветит окрестность на целые мили кругом, обитатели Санта-Гертрудэса, вернувшись в свои дома, станут вспоминать былые невзгоды.
Всем людям свойственно именно в самые счастливые минуты вспоминать опасные приключения, пережитые ими в недавние времена.
ЧЁРНЫЙ МУСТАНГЕР
МУСТАНГИ
До самых краев горизонта расстилается необъятная прерия: левая сторона ее густо заросла вереском и колючим терновником, а правую прорезает широкий поток, который в шести-восьми милях дальше впадает в реку Тринитэ, орошающую равнины Техаса. Поток этот многоводен и бурно катится между высокими и скалистыми берегами.
Царствующую на равнине тишину нарушает появившийся вдруг табун диких лошадей, числом около ста голов. Табун этот состоит из лошадей различных мастей, начиная от черной, как смоль, вороной, и кончая совсем белой, без отметины; тут видны лошади буланые, гнедые, серые, как сталь, серые в яблоках и наконец белые и золотистые.
Поток преграждает лошадям путь с правой стороны и заставляет их бежать вдоль реки, так как табун, похоже, боится броситься в воду, чтобы переплыть на противоположную сторону. По временам лошади оглядываются, как бы выражая этим сильное желание вернуться назад; но для этого, видимо, существует какое-то серьезное препятствие, и они продолжают бежать все дальше и дальше.
Вместо того, чтобы бежать по равнине коротким галопом, переходя по временам даже в карьер, табун подвигается вперед сравнительно медленно.
Иногда, впрочем, лошади начинают бежать быстро и даже переходят на крупную рысь, точно спасаясь от летающих над ними мух, которые немилосердно жалят их своими хоботками; но затем опять меняют аллюр и по-прежнему не бегут, а скорей бредут тем же ленивым, усталым шагом, точно их гонит какая-то невидимая сила, хотя им и очень не хотелось бы удаляться от излюбленных ими пастбищ.
Дикие лошади, если подкрасться к ним незаметно и последить за тем, как они, когда им не грозит никакой опасности, бродят по пастбищу или бегут по прерии, обыкновенно проявляют при этом все свойства своего дикого нрава: они прыгают, брыкаются, громко ржут, то гордо поднимая голову кверху, то грациозно изгибая шею и распуская по ветру, параллельно земле, свой длинный хвост.
В противоположность такому обыкновению бегущие в это время по прерии лошади держат себя совершенно иначе, и наблюдатель не увидел бы во всем табуне ни одной изогнутой, как у лебедя, шеи, ни одного развевающегося султаном хвоста. Наоборот, в этом табуне головы у всех лошадей опущены книзу, глаза не мечут молнии, и вообще бедные животные, буквально еле-еле волочащие ноги, имеют такой изнуренный вид, будто с них сейчас только сняли седла и уздечки после продолжительной и быстрой скачки. Они кажутся усталыми, разбитыми и чем-то сильно напуганными, точно их долгое время преследует и не дает им ни минуты отдыха какой-то страшный для них враг.
Последнее предположение оказывается верным: вслед за лошадьми вскоре появляются и преследующие их враги, три всадника, едущие на довольно большом расстоянии один от другого; но всадники эти сидят верхом не на лошадях, а на мулах.
Человеку, незнакомому с техасскими прериями, трудно даже представить себе такую картину, — до такой степени все это казалось бы ему невероятным!.. Табун диких лошадей, этих гордых, любящих свободу и таких осторожных животных, служит предметом охоты и бежит туда, куда его гонят всего трое людей, сидящих к тому же верхом на мулах, на неповоротливых мулах, от которых быстроногие кони в мгновение ока могли бы уйти на громадное расстояние, а затем и совсем скрыться из виду! И это происходит как раз среди безграничной в полном смысле слова прерии, где лошадям так легко уйти от преследователей, где им нечего бояться и где невозможно даже и думать о том, чтобы их догнать…
Да, это и на самом деле должно казаться невероятным и положительно невозможным, если не предпослать этому необходимое объяснение. Сидящие на мулах всадники — мустангеры, то есть охотники, занимающиеся главным образом ловлей диких лошадей, так хорошо изучили привычки диких лошадей и излюбленные ими места пастбищ, что в любой момент могли изловить их, не имея при этом надобности прибегать ни к ружью, ни к лассо.
Они уже давно обратили внимание на этот табун; несколько недель изучали они, так сказать, «образ жизни» табуна, следили за тем, какие места облюбовали себе лошади для пастбищ, где они проводят ночи и куда они регулярно, в определенные часы, отправляются утолять жажду. Наконец, в один прекрасный день мустангеры объявляют лошадям войну, или, вернее, отправляются охотиться на них, сидя верхом на мулах и имея при себе, кроме того, по два запасных мула, и медленно, но неутомимо, не останавливаясь ни на одну минуту, гонят несчастных, обезумевших от страха лошадей.