Начальники наши одобрительно закивали головами… Ждут, как сейчас Валентина начнет рассказывать о социалистическом строительстве. И он начал.
— Специфика момента заключалась в большом количестве проституток. Это была головная боль руководства. Рауль, склонный к кардинальным решениям, советовал их выслать с острова. Или утопить. Фидель от таких предложений приходил в задумчивость.
— Товарищ Валентина, — влез парторг. — Это, конечно, интересно, но ближе к тексту, пожалуйста.
— Ближе так ближе, — согласился Че. — Их всех посадили на автомашины. Такси. Чинить они ничего не умели. Умели только ездить. Да и не надо было ничего чинить. Позвони — и тут же приедет бригада ремонтникое. Но проект оказался ошибочным. Мы получили около ста домов публичных на колесах.
— Товарищ Валентина! Кто вы? Вы что, герой кубинской революции?
— Я извиняюсь. Они там получили. Без меня. Тогда всех баб отправили на рубку сахарного тростника. Очень хорошие были расценки. Можно было заработать целое состояние. Но они ничего там рубить не стали. А производительность в соседних мужских бригадах резко упала. Пришлось дамочек с плантаций эвакуировать.
В зале все уже лежали от хохота. Особист с парторгом рвались стаскивать докладчика со сцены, но генерал был в благодушном настроении.
— Пусть продолжает. Послушаем. И он продолжил:
— Пришлось вернуться к естеству. — Здорово он уже говорил по-русски. Образно и тонко.
— Открыли маленькие такие бордельчики по всей Гаване. Причем анонимные. Въезжаешь на машине во внутренний дворик, в гараж, закрывается дверь, ты выходишь прямо в объятия чаровницы. Однажды мы с Фиделем поехали к сестрам Мартинес…
— Все, хватит, — не стерпел уже генерал. — Товарищ Валентина сегодня пьян, как кубинский батрак. Я прошу его сойти с трибуны. И объявляю ему пятнадцать суток домашнего ареста за клевету на кубинскую революцию и балаган. Когда арест закончится, предложим ему стать руководителем театра миниатюр. Способности налицо. А сейчас слово получает начальник испытательного стенда. Он расскажет о выполнении повышенных обязательств к семидесятилетию нашей революции…
После этого товарищ Че, как улитка, забрался опять на год в свой дом. Он появлялся, только когда ему нужно было починить телевизор, и капитан Терехин охотно проделывал это, и когда нужно было прикупить чего нибудь для дома.
— Что он там делает? — спрашивали Терехина.
— Картины пишет. Все стены обвесил.
— И что на картинах?
— Что и всегда. Города и страны.
— Этот-то чем виноват? Отпустили бы его в Испанию.
— А ты думаешь, кого-нибудь вообще отсюда отпустят?
К тому времени все отчетливо поняли, что уйти отсюда не придется никому. Но надежда умирает последней. Тем более что начала рушиться страна Советов, И химера, убийственная, невообразимая, давала шанс на крушение нашей тюрьмы, на разоружение всеобщее и одновременное, и мы прикидывать начали, что у кого на счетах, куда податься после. Одна за другой открывались тайны тысячелетий. Неужели не произойдет возвращения в мир великого узника? И тогда я решил. Вот он мой шанс. Только вслед за ним смогу я покинуть этот объект, вырваться за колючую проволоку, минные паля, допуска и пределы, сесть в Иркутске на московский самолет, а лучше на ленинградский, и взлететь.
Три дня в этой комнате отдыха проходят как один. Мы смотрим телевизор, играем в шахматы. Я играю лучше. Струев злится. И даже сообщение по НТВ о том, что в Таллине освобожден из-под стражи подозревавшийся в убийстве генеральный директор старого и заслуженного петербургского агентства недвижимости, господин Амбарцумов, воспринимается как-то спокойно. Освобожден так освобожден. Следствие располагает данными о настоящем убийце, который находится сейчас в розыске.
— Это ты, — говорит Струев, — тебя посадят по-настоящему.
— Нет, не посадят. Илья Сергеевич не даст. Наконец Илья Сергеевич появляется.
— Бриться есть чем? — спрашивает он.
— Вот с этим напряженка, — отвечаем, — лезвия кончились.
— Сейчас принесут. Галстуки есть?
— Нет конечно.
Грибанов приводит фотографа. Нас усаживают напротив белой занавески, как и положено. Приносят чьи-то пиджаки, галстуки.
— Сегодня вам предстоит узнать много нового. Точнее, почти все по вашему делу. А также посмотреть на одного человека. Тем более что пора вас выводить на прогулку.
Мы снимаем пиджаки, выходим из гостиницы, садимся уже не в машину грибановскую, а в “шестерку” красную. Сзади теперь едет “газик”. Чудеса да и только. В нем четверо молодых людей из странного учреждения, что напротив Востряковского кладбища.
— Это на всякий случай, — говорит наш хозяин. Едем опять по кольцевой, потом по Волоколамскому шоссе и прибываем в какой-то рабочий поселок.
— Пенягино, — поясняет нам Грибанов, — а речка называется Банькой.
— Протопи, — говорит Струев, — как хочешь, но протопи.
— Придется по-черному. Для одного человечка, — отвечает Грибанов.
“Газик” обгоняет нас, уходит вперед. Мы останавливаемся, ждем. Наконец то ли охрана, то ли разведка возвращается. Можно и нам в Пенягино.
Дом как дом. Барак каменный, трехэтажный. На третьем этаже квартира. Возле нее человек из “газика”. Грибанов толкает дверь, она открывается. Мы попадаем в жилище алкаша. Сам он, здоровый, явно знавший лучшие времена, напуганный донельзя, сидит на табуреточке у окна. На другой табуреточке — часовой. История повторяется до наоборот. Совсем недавно и я вот так ждал звонка в дверь.
— Ты пойди, нам поговорить нужно, — приказывает Грибанов не оборачиваясь.
В комнате остаемся мы со Струевым, алкаш и Грибанов.
— До недавнего времени о местонахождении героя кубинской революции Эрнесто Че Гевары знал ограниченный круг лиц, которые к тому же были склонны умирать естественной или другой смертью. И еще вот этот. Имя свое он потерял. Теперь он просто предатель. Посмотрите, какие они бывают — предатели.
— Сергеич. Ты от жизни отстал, товарищ Че теперь враг народов. Преступник против человечности. Террорист. Совесть моя чиста.
— Вот с чистой совестью и подохнешь, не выходя из этого помещения.
— Ты, Сергеич, не шути… Я устав помню. Брат на брата руку не поднимет.
— Слушайте, молодые люди, печальный рассказ о государственной измене.
— Ты не государство, Грибанов.
— Я, может, еще не государство, но вот они вместе со мной — государство. Все слои общества. Бывший художник, теперь бывший слесарь. Бывший инженер, теперь милиционер. Они-то себя сумели защитить и на меня вышли. С боем. А ты на посту стоял вроде как, и сдал свой пост за ящик “Рояля”.
— Ты мне в душу не лезь. Мне предприниматель материальную помощь оказал. Богатый бедному.
— Господин Амбарцумов однажды посетил вот этого… Этот тогда, естественно, нуждался. Первым делом в опохмелке.
— Ты мне в душу не лезь.
Не слушая алкаша, Грибанов продолжает:
— Ну, угостил, понятное дело. В “Богатырь” отвел. Так у них “стекляшка” называется. Отбивных по двадцать тысяч выставил, шампанского, “смирновской”. Он и растаял. Вспомнили былое. И с первого захода он раскололся. Сдал объект.
— Да не так все было… А объект этот и без меня нашли бы.
— Потом Амбарцумов дал ему денег. Много денег. Штуку зелеными. Столько дал?
— Меньше.
— Вот баксов за восемьсот он и сдал военную тайну.
— Ты, Сергеич, либо дурак, либо опять же дурак. Какие тайны? Кончилось все. Замирение.
— Самое интересное, что он сейчас косит йод глупенького, а сам качает ситуацию. Как его когда-то учили. На нем же по всему миру столько дел. Он такие страны видел. Таких людей.
— И еще увижу. Я на работу устраиваюсь.
— Вот, на работу устраивается. В ларек.
— А ты откуда знаешь?
— А теперь, чтобы всем было интересно, послушайте, что было и что будет.
— А чего может быть? — торопится удостовериться в своей неприкосновенности бывший “брат”.
— Тот, кого вы называете Политиком, должен очень скоро высоко взлететь. Из третьего эшелона под облака. А там его установят. Можете не сомневаться. А взлететь-то хочется. И можно липовые документы, выданные когда-то товарищем Клеповым, преодолеть. Тем более что товарищ Клепов — покойник. Деньги братства нашего, оставшиеся от боевой операции, из которой мы официально не вернулись, в которой нас подставили другие предатели, так вот эти деньги живы и вертятся в сфере недвижимости. И приносят доход. Маленький, но постоянный.
Клепова Амбарцумов сам убирал. Первая его кровь была. Это когда Политик вступил с Амбарцумовым в сговор. Братву не трогали. Давали денег мелких, на поддержание жизни. Братвы всего-то ничего. И все почти близко. Прибалтика, Новгород. Так их распределили в свое время. Но работа с недвижимостью портит человека. Он становится жадным. А у ребят дела идут все хуже. Политик же в свое время женился на обкомовской дочке. Пошел в гору. Все путчи пережил. Они с Амбарцумовым души не чают друг в друге. И однажды Политик говорит: ты мне помоги, а уж я тебя там, наверху, не забуду. Там тоже недвижимость — но покруче. Масштабы иные. А помощь простая. И не нужно нам свидетелей. Они оказались никчемными. Неудачниками. Вот она проверка-то. Это не в джунглях боливийских болтаться. Не в бункере сидеть на всем готовом. Вот она жизнь. Естественный отбор. Они слабаками оказались. И погубят все дело. А мы дойдем до заветной хижины. И человека нужного там встретим.
— Складно излагаешь, начальник, — комментирует алкаш.
— И Амбарцумов начинает избавляться от балласта. Только самому ему… Не поднимается рука на боевых товарищей более. Но люди верные находятся. После первой крови появляется у него гениальный план. Политик его одобряет. Зачем пачкать руки? И появляется список “Юрвитана”. В списке этом больше мертвые души. Уже сданные внештатники КГБ. Есть этот список во всех цивилизованных странах. Но Политику удается достать новые имена. Их немного. Руки пока коротки до настоящих списков. А дотянутся, сдаст и остальных. Так вот. Создается дискетка. Там сданная, действующая агентура и братки. В общей массе. А нужно вам сказать, товарищи из стран Балтии не церемонятся в этих случаях. Попытка перевербовки, потом пуля. Расчет верный. Но Политик, учтя инициативу Амбарцумова, вдруг опомнился. Увидел, что тот стал слишком предприимчив. И решил свести риск к минимуму. Формирует еще одну дискету. В ней тот же список, но с фамилией Амбарцумова. И человек от Политика, а такой у них в агентство внедрен, меняет дискетки. Алябьева вашего должны были взять при выходе из агентства, но он умудряется исчезнуть. Амбарцумова же предстояло убрать тут же.