– Зависит от тиражей. Но для тебя, наверное, это не деньги.
Он улыбнулся и поднялся с места, словно почувствовал ее желание выпроводить его поскорей.
(Неужели в самом деле почувствовал?)
– Да ладно, я рад, что у тебя все нормально. Ну а деньги… – Он пожал плечами. – Может, ты скоро разбогатеешь, как знать? В жизни всякое бывает… И будешь такой же богатой, как я.
– Шутник, – проворчала она, выходя вслед за ним в переднюю.
Он уходил из ее жизни, и, наверное, уходил навсегда. Она смотрела, как он обувается, надевает плащ, повязывает шарф, и ее стало грызть раскаяние. Она могла бы ему сказать… предупредить…
И ради него – подставить себя под удар? Лиза далеко не глупа, она сразу же догадается, кто его предупредил…
«Да вздор все это, – успокаивала себя Виктория. – С его-то связями, с его знакомствами… он что, не узнает, что за ним охотятся? И вообще… Если он действительно замешан в чем-то грязном, пусть сам разбирается. Людей он, наверное, все-таки не убивал, но прийти к таким деньгам с чистыми руками точно не мог».
Успокоив себя безупречным доводом, она ясно улыбнулась Сергею и открыла дверь.
– Ну, пока, – пробормотал он. – Ты это… если что… звони. Да.
Она не стала напоминать ему, что не знает его телефона. Но память у Сергея оказалась лучше, чем она думала. Он вытащил из кармана визитку и положил ее на тумбочку, после чего посмотрел на Викторию долгим, внимательным взглядом.
– Ладно, – сказал он. И все-таки поцеловал ее – в щеку, торопливо, как целуют на прощание близкого, но вместе с тем и бесконечно далекого человека.
У Виктории все внутри перевернулось от его прикосновения, Сергей улыбнулся, бросил на прощание: «Не провожай меня» – и стремительным шагом вышел.
Чувствуя в душе скверную, словами не передаваемую пустоту, она закрыла дверь и прислонилась к стене.
Чтобы успокоиться, Виктория механически выругалась вслух, но и это не помогло. Напротив, она ощутила себя еще гаже.
На ватных ногах она двинулась в комнату, пытаясь думать о чем-то отвлеченном – не о Сергее, не о запутанном деле, в которое она оказалась втянута. Старинные часы пробили три и начали наигрывать нежную мелодию.
А потом ее оглушил грохот взрыва.
Глава 30
Оконные стекла жалобно задребезжали, но не вылетели, когда до них докатилась взрывная волна. Во дворе разом взвыла сигнализация десятков машин, где-то истошно залаяла собака, и с улицы донеслись пронзительные женские крики и визг, который все длился и длился на неправдоподобно высокой ноте.
«Неужели…»
Ужас горяч, нет – настоящий ужас подобен раскаленным углям, которые сжигают вас изнутри.
И самое желанное слово, когда вы сожжены дотла отчаянием, – нет.
Нет. Я не хочу, чтобы так было. Нет!
Дверь, лифт опять где-то стоит, ступеньки, стена проносится перед глазами, на стене какие-то идиотские надписи, но все мимо, мимо…
Я не верю, не верю, не ве…
Она споткнулась, упала, ободрала колено, но вскочила и бросилась дальше, вниз по ступеням, из полутемного подъезда (одну из двух лампочек, как всегда, сперли), во двор…
Только не Сергей, о боже, только не он!
Ветер врывается в сожженные отчаянием легкие, раздувает волосы. И в то мгновение, когда она выбегает во двор, машину Сергея сотрясает второй взрыв.
Викторию отбросило назад, но она даже не почувствовала боли. Взгляд ее был прикован к темному силуэту на переднем сиденье машины, охваченной огнем.
Три часа.
Ровно три.
Я могла его задержать! Я должна была это сделать!
Машина пылала, из нее вырывались языки пламени, и со звоном лопались последние стекла. Виктория приподнялась, кто-то подбежал к ней, помог встать на ноги – та самая бабка, любительница кадок, которая была ей так несимпатична. Но сейчас Виктория едва ее заметила.
Сигнализация машин, стоящих во дворе, выла и верещала, словно те оплакивали своего взорванного собрата. В воздухе стоял отчетливый запах горелого мяса, и Виктория не сразу поняла, что это люди догорают в машине.
В душе ее, вопреки всему, что она видела и чувствовала, шевельнулась безумная надежда – та, что не умирает никогда и до последнего заставляет бороться. Виктория рванулась из цепких лап бабки туда, где полыхал огненный гроб… но ее схватили, на сей раз какой-то мужчина. Виктория вывернулась…
– Куда, куда! – заголосила бабка. – Деточка, ты что?
…Однако писательница и сама поняла, что кончено, все кончено, отныне и навеки, потому что чудес не бывает, или они зарезервированы для других случаев, для других людей, и уж явно – не для Виктории Палей.
И не для Сергея Брагина.
Ей оставалось только стоять и смотреть, как в считаных метрах от нее догорают останки человека, которого она когда-то любила. Смотреть и плакать… потому что больше ничего она сделать не могла.
И был дождь. Мелкий, противный, моросящий дождь.
И были пожарные на красивых, солидных, внушающих уважение машинах. Пожарные прибыли и, повозившись, окончательно потушили огонь, который, впрочем, и так затухал.
Прибыла милиция, оцепила место происшествия и пыталась командовать, но ее быстро оттеснили неприметные граждане в сереньких костюмчиках и китайских курточках. Граждане поставили ментов на место и занялись следствием, а оперативникам велели помалкивать и никого не пускать туда, где вокруг черного остова когда-то шикарной тачки суетились профессорского вида эксперты с объемистыми чемоданчиками.
Виктория сидела у себя на кухне, подперев висок рукой, и в окно отлично видела все манипуляции милиции и неприметных граждан. К ней зашел врач – или не врач, а, может быть, один из тех самых экспертов, посочувствовал тихим голосом, выразил зачем-то соболезнования, словно она была вдовой покойного, и спросил, не надо ли ей заклеить разбитое колено и не хочет ли она успокоительного.
Но Виктория не хотела успокаиваться, она хотела, чтобы Сергей был жив, и пусть бы он оставался с этой рыжей стервой Верой, неважно. Однако ее желание был не в силах выполнить ни врач-эксперт, ни вообще кто-либо из людей.
Звонил телефон, и сотовый не замолкал, а потом в квартиру просочился один из неприметных граждан, улыбнулся казенной улыбкой и изъявил желание побеседовать с той, что одна из последних видела Сергея Брагина живым. Так сказать, узнать детали.
Виктория подняла голову…
– Елизавета Кораблева тоже из вашей службы? – чужим, сиплым голосом спросила она.
(От потрясения у нее теперь временами отказывал голос.)
Неприметный ничего не ответил, но по искорке, мелькнувшей в его холодном взоре, Виктория поняла, что попала в точку.
– Скажите, какие отношения были у вас с Сергеем Брагиным? – осведомился он, садясь за кухонный стол напротив нее и открывая какую-то папку.
Ей очень хотелось взять дознавателя за горло и сдавить его до полного прекращения доступа кислорода в легкие, но это было чревато и к тому же уголовно наказуемо. Поэтому Виктория удовольствовалась малым.
– Я не могу сейчас говорить, – просипела она и отвернулась. – Потом… потом.
Неприметный сделал брови домиком, словно собеседница поставила его в чрезвычайно затруднительное положение, и после крохотной паузы предложил обмениваться информацией в письменной форме. Он будет задавать вопрос, заносить его на бумагу, а гражданка Палей своей рукой напишет ниже ответ. Годится?
Но у гражданки Палей не было никакого желания вступать в переписку с гостем, и она энергично замотала головой. Да и вообще, любое совместное творчество всегда вызывало у нее подозрение.
Неприметный вздохнул, но поглядел на Викторию и, видимо, решил смириться. Однако, когда он уже был возле двери, его остановило умоляющее сипение.
– Скажите… Как он умер?
Гость удивленно обернулся.
– Взорвался в машине… А…
Но по выражению лица собеседницы он догадался, что речь шла вовсе не о том.
– Я хочу сказать… Он сильно мучился?
Неприметный посерьезнел. Прежде чем дать ответ, он некоторое время колебался.
– Видите ли… Такие моменты… нельзя сказать, что они досконально изучены, но… – Он вздохнул. – Поскольку первый взрыв был очень сильным, мы думаем, что Брагин умер почти мгновенно.
– Спасибо, – просипела Виктория, глядя в окно, где останки машины, криво подцепив, поднимали на платформу эвакуатора. Вся улица, сколько хватало глаз, была запружена зеваками, желавшими лично приобщиться к невиданному зрелищу. – Это все, что я хотела знать.
Неприметный подождал еще немного, пожал плечами и вышел, затворив за собой дверь. «Чудно… – размышлял он, спускаясь по лестнице. – Этот Брагин был сволочью, каких мало… Но у каждой сволочи найдутся близкие, которые будут о ней жалеть».
А Виктория, оставшись одна, обхватила виски руками и наконец-то расплакалась. Вот и все, что мы можем сделать, когда происходит непоправимое, – плакать, и сокрушаться, и спрашивать чужого, холодного человека, была ли смерть мгновенной и не мучился ли твой близкий.
Какая, в конце концов, разница, если все равно смерть?
Ей и самой хотелось в это мгновение умереть, и еще – чтобы перестали трезвонить телефоны, и прекратили выть сирены милицейских машин за окном.
Сирены стихли, как только уехал эвакуатор. Но телефоны все звонили, не умолкая. Виктория поднялась с места, хромая, прошла в переднюю и выдрала вилку стационарного аппарата из розетки.
Тут она увидела возле телефона, на тумбочке, визитку Сергея, и ей стало так плохо, как никогда еще не было. Ведь всего час назад он был жив, и улыбался, и говорил, и двигался, а потом все кончилось. Он превратился в полыхающий ком плоти, и…
Виктория стала закипать гневом. Сволочи, сволочи, если уж вам надо было его непременно убить, так хоть убили бы по-человечески! Ведь в машине, кроме него, были и Владлен, и шофер, и охранники… И все они теперь мертвы.
Она прошла в гостиную, повалилась на диван лицом вниз и пролежала так, не двигаясь, некоторое время, ни о чем не думая, ничего не желая, чувствуя только, что все кончено, и этот финал был одним из самых страшных финалов, которые только могла написать судьба.