— Нет, — оборвал меня Ван. — Не понял.
— Вано прав, — поддержал Денис. — Ни черта он не понял. Испугался — только и всего. Управимся с обходчиком — продолжит делать то, что делал. Насвистывая и потирая руки, как ловко сухим из воды вышел.
— Тебе откуда знать? — огрызнулся я.
— Я немножко пожил и самую чуточку разбираюсь в людях.
Здесь меня уже переполнило, и я встал. Задел стол, на нём звякнули призрачные чашки с призрачным чаем.
— Ты куда? — рявкнула Мстислава.
— Работать.
— У тебя нет работы.
— У меня — есть.
Выйдя из отеля в призрачном мире, я громко, от души выругался. Призрачный мир всё стерпит, это тебе не человеческий. В человеческом вечно всем есть дело до всякой фигни, лишь бы о главном не задумываться. А тут… Тут наоборот всё.
— Я тебя понимаю, — послышалось справа.
Обернулся, увидел Изольду.
— Серьёзно?
— Да. Я не утешать пришла, если что. Я на твоей стороне. Тоже считаю, что нельзя бросать мальчишку. Тем более, это сын нашего общего друга.
— Вот, кстати, да. Попробовали бы в лицо Николаю сказать: «Ваш сын на всеотельном совете признан неприоритетной и малоперспективной задачей. В связи с чем он скоро, вероятнее всего, исчезнет, и даже на том свете вы с ним не встретитесь. Кстати, нам тут ещё вот такая-то помощь нужна от вас, исполните, пожалуйста».
— Я на твоей стороне, — повторила Изольда. — Только я прошу тебя посмотреть и с другой точки зрения.
— С какой⁈
— Николай-младший получил дар…
— О котором не просил. Это… Это всё равно как если тебе подарили нафиг не нужный «Роллс-ройс», ты пятнадцать лет на нём не ездил, а потом раз прокатился, и тебе выкатили налог на роскошь.
— Посмотри иначе, — настаивала Изольда. — Душа — это тоже дар, о котором никто не просит. Но искра даётся каждому. А что потом с нею делать — зависит от выбора конкретного человека. Быть видящим — дар куда больший. Он говорит о более высоком доверии. А значит, и о более серьёзных возможностях одариваемого. Если человек не сумел совладать с таким даром, если сломался — значит, таков был его выбор.
— Выбор — сломаться?
— Да.
Я смотрел в глаза Изольды, она не отводила взгляда.
— Сломаться — это всегда выбор, Тимур. Как бы ни хотелось думать иначе. Сдаются те, кто позволил себе сдаться.
— Но не дать человеку возможности искупить ошибку…
— Беда в том, что это не было ошибкой. Ошибиться можно, когда выбираешь из двух заданных кем-то вариантов ответа. Но когда человек выбирает жизненный путь, он сотворяет свою реальность. И принимает ответственность.
— Он же не знал, что придётся отвечать за этот выбор таким образом.
— Знал, — была неумолима Изольда. — Так же, как Родион Раскольников в глубине души не мог не знать, что его будет преследовать ужас содеянного. Не чёрный обходчик мучает Николая. Чёрный обходчик — всего лишь безобидное существо, зазывающее в свою карету. Главный враг — это страх и чувство вины. Если бы Николай не чувствовал, что наказание заслужено, он бы не позволил ужасу загнать себя в четыре стены.
С большой неохотой я всё же кивнул.
— Ладно. Окей, я понял твою позицию. Но как это бьётся с тем, что ты на моей стороне?
— Я понимаю ситуацию, но это не значит, что я её принимаю, — пожала плечами Изольда. — Я должна бороться за людей, иначе… Иначе это буду уже не я. И потом, я ведь твоя девушка. А значит, я всегда буду на твоей стороне. Даже если ты будешь не прав. В этом и смысл отношений.
— Моя девушка?
— Ну… Да. Мне казалось, что…
— Нет-нет, всё верно. Просто звучит непривычно.
Я привлёк к себе Изольду, ткнулся лбом в её лоб. Мы смотрели друг другу в глаза.
— Мне тоже непривычно, — сказала она. — Надо, наверное, что-то делать… Чем обычно занимаются обычные пары?
— Без понятия, — признался я. — Ну, так, навскидку… Хочешь сходить со мной к Ангелу и попросить за Николая? Или можем вознести пожирателя. Кино, как вариант.
— Ангел является только смотрящим… — задумалась Изольда.
— По чудесному стечению обстоятельств я и есть смотрящий.
— Хм, да… Даже не знаю, что и выбрать…
— Решай, не торопись. Сделав выбор, ты сотворишь нашу общую реальность, в которой мы будем нести ответственность и огребать последствия… в лице Мстиславы.
Изольда улыбнулась.
— Дождь закончился.
— Да. И правда.
— По-моему, это знак.
— Какой?
— Что пора идти в кино. Я сделала выбор.
В кино я не был… Чёрт, и не вспомнить. В последний раз — ещё зимой, наверное. С девушкой, кстати. Одной из тех, с кем в итоге не сложилось. От души надеюсь, что кино тут было ни при чём.
— Я очень давно не была в кино, — откликнулась на мои мысли Изольда. — Даже и не припомню, когда.
Мы с ней сидели в зале, откинувшись в креслах, и со стаканами лимонада в руках ждали начала сеанса.
— Прежде всё было иначе. — Изольда задумчиво смотрела на экран. — Холодно, тесно. Стулья жёсткие, деревянные. Чуть приподнимешься — сзади ругаются, что загораживаешь. А уж как накурено было… — Она покачала головой.
— Накурено? — удивился я. — Прямо в зале?
— Тогда везде курили. Заботиться о здоровье люди начинают, когда на это появляется время. А в ту эпоху жили не сегодняшним днём — грядущим. Верили, что лучшее впереди. Жаловаться на неудобства настоящего было не принято.
— Даже Леопольд не жаловался? — вырвалось у меня.
Изольда покачала головой.
— Боюсь, у тебя сложилось превратное представление о моём брате. Леопольд — исключительно стойкий человек. Он не жаловался никогда и ни на что. — Она кивнула в сторону экрана. — Вот в этом месте, с левой стороны, стояло фортепиано. Старенький, изрядно потрёпанный инструмент. Леопольд не раз повторял, что не разваливается он исключительно из чувства долга и сострадания к нему. Другое-то — пока ещё найдут, а платили брату сдельно. Деньгами редко расплачивались. Обычно продуктами. Или ордер могли дать — на дрова, на валенки. Однажды он по ордеру шинель получил, наградили к какому-то празднику. Хорошую, офицерскую. В ней и по улице ходил, и за инструмент садился. В зале-то холодно. Руки у брата стыли так, что когда после сеанса отогревать начинал, болели. Но он не жаловался. Я и не знала бы ничего, если бы не зашла однажды за кулисы и не увидела, как греет у буржуйки ладони. А лицо от боли перекошено… Хорошее было время.
Я аж поперхнулся.
— Хорошее? Руки у печки, валенки по ордерам?.. Мы сейчас об одном и том же времени говорим?
— Конечно. Гражданская война тогда уже закончилась, из голода и разрухи потихоньку выбирались… Видишь ли. Неудобства, лишения — это вещи, о которых человеку свойственно забывать. Помнишь ты хорошее. И я была счастлива тем, что нашла брата. Была уверена, что если он и жив — эмигрировал ещё в двадцатом. И вдруг увидела в кинотеатре. Потом часто приходила туда, слушала, как играет. И временами в этих пошленьких, навязших на слуху мелодиях прорывалось что-то настоящее. То, ради чего Лео пришёл когда-то в музыку.
— А что случилось потом? Почему твой брат стал таким, как сейчас?
— Я не знаю. — Изольда опустила голову. — Но не перестаю жалеть о том, что не открылась ему раньше. Всё казалось — нет, нет, сейчас не время, после… А в итоге получилось так, что по сути я заставила Лео принять моё решение. Не оставила выбора. Возможно, дело в этом.
— Вы с ним очень разные.
— Да. И это тоже. Удивительно, правда, насколько разными могут быть люди, родные друг другу по крови?
— Да уж. Николай-старший и Николай-младший — живое подтверждение.
— А старший не знает о том, что происходит с младшим?
— Ну, видимо, нет. Если бы знал, мы бы уже все на ушах стояли. Разругаться с сыном вдрызг и не разговаривать — это одно, а узнать, что ему грозит смертельная опасность — совсем другое. Тут, мне кажется, Николай мигом забыл бы о ссорах.
— И сын не может это не понимать, — задумчиво проговорила Изольда. — Однако жаловаться отцу не стал. Раз Николай до сих пор не приходил к Мстиславе.
Мы посмотрели друг на друга.
— Из-за чего они с сыном поссорились?
— Младший сказал: «отцу не нравится то, чем я занимаюсь». Видать, узнал, где сынуля деньги берёт, ну и вломил от всей широты отцовской души.
— Николая-старшего можно понять.
— Да кто бы спорил.
— Но и младшего тоже можно.
— Младший — балбес.
— Согласна. Но не подонок. И к отцу за помощью не обращается… Послушай, — Изольда тронула меня за руку. — Они должны поговорить.
— Зачем?
— Затем, что если этого мальчика заберёт чёрный обходчик, Николай не простит нас никогда! Не потому, что не сумели защитить, а потому, что не сказали ему. Свой последний разговор с отцом я помню до сих пор. Лео как-то обмолвился, что папа горько жалел о своих словах. Мечтал, что нам ещё доведётся встретиться, мы сможем понять и простить друг друга. Но не довелось… Идём. — Изольда вдруг встала.
— Куда?
— К Николаю. Им с сыном необходимо поговорить.
Свет в зале начал постепенно гаснуть.
— Девушка, — окликнули Изольду сзади. — Вы так и будете стоять?
— Не будет. — Я тоже встал. — Мы уходим. Насладитесь киношедевром за себя и за нас.
Изольда села впереди, рядом с водителем. Мы с Николаем-младшим — сзади.
— Зачем мы туда едем? — повторил вопрос он.
— Я же сказал. Обедать.
— Меня и дома бабушка прекрасно кормит.
— Ну вот, а нас твоя бабушка не кормит. Приходится кабаками перетаптываться.
Изольда обернулась и метнула на меня укоризненный взгляд. Да, понимаю, при живой Мстиславе — такие-то речи. Услышала бы — самолично меня пожирателям на растерзание отдала бы. Слава богу, не слышит…
— Он снова здесь.
Николай вдруг выпрямился и вцепился руками в край сиденья. Я посмотрел в окно. В призрачном мире рядом с нами ехала чёрная, затонированная вглухую машина.