– Он все молча делал, остервенело. – Мила поежилась: – Так страшно было.
Я подхватил:
– Одна банка у него в руках развалилась. Но Косте было уже не до этого. Теперь его занимали приборы. Он их крышкой от ящика с навигационными инструментами уродовал. Хотел аккуратненько – так, чтобы выглядело естественно, словно при крушении побились, но аккуратно не получилось. Торопился очень.
– Они же были отключены, – сказал Федор. – Приборы.
– Верно. Но нужно было разбить, вывести из строя. А то примчатся спасатели и спросят: чего ж вы медлили, почему сразу не сообщили, что дело швах? И что бы Костя на это ответил? Что владелец судна, покойный господин Полуяров, хотел втайне высадиться на остров и поохотиться за пиратским кладом? Так, что ли?
Федор понурился, а я продолжил:
– Но есть тут одна тонкость. Все средства связи Чистый уничтожить тоже не мог. Причем он не брал в расчет спутниковый телефон, который был у Джона. Тот ведь бросился за тобой, очертя голову, а спутниковый телефон вещица капризная, она бережного отношения требует и к морским купаниям не расположена. Нет, Чистый должен был сохранить какой-нибудь из приборов. И лучше всего на эту роль подходил аварийный радиобуй, имевшийся на спасательном плоту. Пока плот на борту, буй молчит, когда плот сбрасывают на воду – включается. Буй можно включить и вручную. Короче, на лицо идеальный вариант объяснения, почему буй не работал до кораблекрушения и почему заработал потом. Просто уцелевшие члены экипажа не сразу, но все же сообразили, что надо активировать аварийный передатчик. Но даже не эта «идеальность» убеждает меня, что Костя оставил в целости именно радиобуй. Красноречивее другое: когда я полез за буем, то оказалось, что на плоту его нет. Или я невнимательно смотрел, как считаешь, Мила?
Шелестова тряхнула головой, убирая с лица упавшие на него волосы.
– Это я его взяла. И спрятала среди сложенных парусов. Но это потом, после того, как я ударила Чистого. Мне было очень страшно, но страх прошел, когда у Кости началась истерика. Джон все не возвращался, и это выводило Чистого из себя. Он уже не молчал, он проклинал всех: тебя, Джона, Федора, Козлова, меня. Потом открыл люк моторного отсека и стал увечить дизель.
– Нервы, – сказал я. – Это все нервы. Он страховался. Нет тока, нет и связи.
Мила, казалось, была недовольна тем, что я ее перебил, поскольку была готова перейти к главному.
– Когда я услышала, как он ругается, когда увидела, как суетится, я поняла, что он тоже боится. И я как-то сразу успокоилась, хотя и подумала, что в таком состоянии он может изменить свои планы относительно нас с Козловым. И все равно – успокоилась. Просить его о чем-то, уговаривать было бесполезно, и я его ударила.
– Чем? Тоже биноклем?
– Нет. Ручкой от лебедки. Сумка с ней как раз у меня под рукой была. Чистый ко мне спиной стоял, и я ударила его по затылку. Костя повалился на бок, на палубу, и скатился в воду.
– Спасать его ты, конечно, не кинулась.
– Может быть, и кинулась бы, но в меня вцепился Козлов.
– Так, а этот чего хотел? – я посмотрел на Петю, продолжавшего пить и закусывать.
– Он рехнулся. Просил не убивать его. Обещал отдать мне все золото капитана Кидда. Я пыталась его успокоить, но он не слушал, у него на языке и в мозгах было только одно – золото. Он обнимал мои колени, кричал. И я сказала: делай, что хочешь! Я думала, он успокоится, а Петя прыгнул в воду и рванул к берегу. Я звала его, но он даже не оглянулся.
– Картина маслом, – процитировал его киноначальника одесского УГРО Давида Гоцмана. – Остались последние мазки. Что ты сделала с ручкой лебедки?
– Кинула в воду.
– Почему не включила радиобуй?
– Я не сразу о нем вспомнила. А когда вспомнила, Козлов был уже далеко.
– А причем здесь Козлов?
– Я подумала: что он скажет спасателям? Я ведь не знала, что он уяснил из случившегося, что осталось в его памяти, а что прошло мимо. Вдруг там такая чехарда, что он во всем будет винить меня – во всех смертях, во всех бедах. Как мне потом отмыться? И я подумала: что надо сначала поговорить с ним, а уж потом…
– Но сейчас-то буй работает?
– Я включила его, когда мы с Федором вернулись на берег. Он вон там.
Шелестова показала на большой камень, который с трех сторон омывала вода.
– А принесла ты его туда…
– …после того, как вытащила тебя. Я ведь тебя, Андрей, тоже не сразу заметила. Тебя за камни унесло, а уж потом к берегу прибило.
Я задумчиво кинул в рот несколько орехов в шоколаде.
– Какие же вы, женщины, все-таки коварные существа, – с горечью проговорил я. – Умеете наводить тень на плетень. И врете так легко, что аж завидно. Как ты утром сказала? «Напомним о себе миру». Знала, что сделать это мы не сможем, а сможешь только ты. Но ведь сказала!
– Я ждала, что вернется Козлов, – угрюмо и как-то потерянно произнесла Мила.
– А что может с победой и окровавленными руками вернуться Джон, ты это в расчет не брала?
– Сначала я о нем просто забыла, а потом, уже утром, подумала, что если он до сих пор не вернулся, значит, что-то случилось. К тому же, мне интуиция подсказывала, что он не вернется.
– А что тебе интуиция подсказывает насчет того, что мы с Федором, а может, и с Петей, если очухается, расскажем португальским служителям порядка? Ведь они станут допытываться, что здесь произошло. Что мы расскажем, Федор?
Полуяров был притихший, даже пришибленный какой-то. Во время нашего разговора с Шелестовой он почти рта не раскрывал, только переводил глаза с меня на Милу, с Милы на меня. Мой вопрос заставил его вздрогнуть. До этой минуты, так уж получилось, все решения принимались за него, они от него не зависели, он был слушателем – и только. Теперь положение изменилось. Я предлагал ему разделить ответственность. Как решим, так и будет. С Милой и нами.
– Значит, они скоро прилетят, – начал он неуверенно. – Спасатели. Надо обсудить, что мы им скажем. – Он помолчал. – Хорошо, что мы не тронули Джона. Очень натурально смотрится.
У меня отлегло от сердца. Правильным путем идете, товарищ!
– А Костя… – Федор посмотрел на холмик, который укрыл Чистого. – Он свою судьбу сам выбрал. Петю вот жалко.
– Должен оклематься, – уверенно сказал я. – Только пусть это произойдет дома, в Москве, так?
– Так. – Федор наклонил голову в знак согласия и сказал Миле:
– А ты молодец. Я бы не смог.
Со стороны моря послышался стрекот мотора. Сначала тихий, он постепенно становился все громче. Вертолет с яркой маркировкой на фюзележе приблизился к берегу и завис над «Золушкой». Потом направился к нам. Через стекло кабины мы видели пилота, который махал нам рукой. Потому что мы махали ему.
Затем вертолет накренился и полетел вдоль берега. Пилот выбирал площадку для посадки. Но места здесь иссеченные, камни да глыбы, на поиски у него уйдет минут десять, не меньше. А потом понадобится еще минут двадцать, чтобы дойти до нас. В общем, полчаса у нас есть. Должно хватить, чтобы мы обо всем договорились. Не хватает еще запутаться в показаниях.
Мы опять опустились на камни. Теперь мы сидели голова к голове, ну, чисто заговорщики. Еще бы Петю сюда, и вся уцелевшая компания была бы в сборе. Но Козлов не обращал на нас никакого внимания. Вытянувшись в струнку, он смотрел вслед вертолету и пел во все горло:
– Белый парус надежды, черный парус беды!
Глава девятая
Все вышеизложенное случилось год назад. А кажется, что вчера. Впрочем, иногда мне кажется, что прошло лет десять. А иногда, что этого вовсе не было. Но – было!
С островов Спасения нас переправили на Мадейру, в ее столицу Фуншал. Там мы провели больше недели, отвечая на бесчисленные вопросы дознавателей. В итоге они остались удовлетворены нашим слаженным хором и признали нас жертвами стихии, а Джона Дудникоффа и Константина Чистого – жертвами стихии и стечения обстоятельств.
Мы отправились в Москву. Все четверо. Медики не видели причин отказывать в перелете Козлову. Он вел себя, как совершенно нормальный человек. Его только не надо было спрашивать о том, что произошло в день кораблекрушения. Во-первых, он все равно ничего не помнил – ничегошеньки, как корова языком слизнула. А во-вторых, мрачнел, глаза его наливались кровью, и Петя вновь превращался в тихого сумасшедшего.
В Москве тоже было разбирательство, но протекало оно как-то вяло и не слишком нам досаждало.
Мила занималась своими делами – что-то рисовала, лепила, дизайнерила, в общем.
Федор проявлял чудеса служебного рвения на радость Полуярову-старшему. Останки «Золушки» он продал какой-то фирме из того же Фуншала.
Петя усердно трудился в своем Департаменте природопользования и охраны окружающей среды. О кладах он больше не заикался. Совсем остыл или на время – время и покажет.
Я вернулся в свою редакцию. Мила помогла мне с кое-какой денежной подработкой, так что вкалывал я до седьмого пота. Мне нужны были деньги, и меньше, чем через год, у меня была необходимая сумма. Пятьдесят процентов. Вторую половину внесла Шелестова. Таким образом, мы стали компаньонами, а в ближайшем будущем еще и совладельцами 9-метровгого шлюпа, который под белыми парусами надежды поведем через Атлантику в Европу. Возможно, по пути мы кое-куда завернем…
А не надо швыряться картами! Неужели вы подумали, что я оставил тот вчетверо сложенный лист в какой-то яме на острове Селваженш-Гранди?
2014 г.
СЕДОЙ СТРАННИК Роман
Глава 1
Пароход белый-беленький…
Нет, нет, нет. Не до песен мне сейчас. Даже хороших. И не пароход это – катер. Он подходил все ближе, и мне это не нравилось. Категорически.
Хотя в самом катере не было ничего зловещего. Был он весь из себя изящный и явно из дорогих, хотя в ценах на подобные плавсредства я ни черта не смыслю. Но тут все очевидно, ни глаза протирать не надо, ни мозги напрягать. Белый и роскошный.