Благолепную в целом картину портил человек, стоявший на носу катера. И опять же, с виду в нем тоже не было ничего угрожающего: шорты, пестрая гавайская рубашка, и солнце играет на бритой голове. Но в руках у человека был помповый дробовик, ствол которого пялился на нас. Интересно, на кого именно: на меня или моих товарищей по дальнему плаванию? А может, никого конкретно человек на катере не выцеливал, но лично мне от этого уютнее не становилось. И вот почему. Я уже встречал этого бритого стрелка, и последний раз в ситуации драматической, почти убийственной. Отсюда вывод: это не какие-нибудь приблудные пираты, не мужички-мажоры, решившие поиграть в морских разбойников, это не фантастика и не случайность. Нас ждали, нас искали и нашли. И если стоит выбрасывать на пальцах, то лишь с единственным вопросом: нас сразу убьют или погодя? В то, что помилуют, совсем не верилось.
Секунды капали, и катер подходил все ближе. И море было таким… таким…
Я никогда не видел море таким синим.
Это не мои слова. Это сказал Гарри Пиджен. Был такой моряк, американец, он дважды обошел на яхте вокруг света. Между прочим, в одиночку. И давно, в первой трети прошлого века. Нам о нем кэп рассказывал. Так вот этот Гарри как-то воскликнул: «Я никогда не видел море таким синим!» Капитан затруднялся сказать, где именно Пиджен сподобился лицезреть такую синеву, то ли на Средиземке, то ли где-то в тропиках, но слова эти ему запомнились, тронули, хотя кэп и сам не мог объяснить, чем именно. Наверное, искренностью восторга. Сами посудите, плывет человек по воде, по волнам, плывет месяц за месяцем, год, другой, и вдруг: «Я никогда…» – и далее по тексту. Значит, и впрямь цвет был исключительным: глубоким, густым, без примесей и оттенков.
Я спорить не буду, но по мне, так самая синева здесь – в Атлантике, на подходе к Карибам. И не только здесь, но и сейчас, когда море-окиян режет форштевнем снежно-белый дорогущий катер. Это красиво – белым по синему, пусть даже кому-то красота эта покажется гламурно-глянцевой. Это действительно красиво, и если бы не человек с помповиком…
– Врешь, – сказал капитан. – Не возьмешь.
Вот же банальность. Она была бы глупой и пошлой, если бы не капитанский лик – суровый и вдохновенный. И я понял, что фигушки вам, господа нехорошие, нас без хлопот за жабры не возьмешь, мы будем сражаться. Капитан даст мне браунинг!
Шутить в данных обстоятельствах было не слишком уместно даже про себя. Тем не менее я пыжился, как товарищ Бендер, хотя сознавал, что через пару минут – или раньше, или чуть позже, – мне будет не до смеха. Вот шмальнет сейчас этот плохой дядя из своей дуры по беззащитным мореплавателям, и придется нам поднять белый флаг, который ему задарма не нужен, потому что нужно ему совсем другое, и я даже знаю, что именно.
Между тем капитан наш действовал быстро и решительно. Циновка отлетела в сторону, открывая круглый бок «бревна». Я не успел задаться простым вопросом: «Какого хрена?», как в руке капитана блеснул нож. Одно движение, другое, третье. В сторону, вслед за циновкой, полетели ошметки широкой черной изоленты, опоясывавшей «бревно». Под кольцами изоленты был люк. Это я понял после того, как лезвие впилось в неприметную щель, капитан нажал, и крышка отскочила. В «бревне» образовалась дыра – достаточная, чтобы уложить в тайник энное количество пакетов героина. Но, нет, конечно же, нет, дурью кэп не баловался ни в каких смыслах. В тайнике он хранил нечто иное.
Капитан нагнулся так, что подмел бородой «бревно», и запустил в дыру руку. Пошуровал. Не нащупал искомое. Ему пришлось встать на колени и засунуть руку в тайник чуть не до плеча. Наконец лицо его озарилось улыбкой. Он выпрямился, одновременно вытаскивая из дыры какой-то предмет, плотно обернутый хрустящей целлофановой пленкой. Снова в ход пошел нож. Снова влево-вправо полетели клоки, но уже не черные, а прозрачно-серебристые.
Выстрел!
Человек на катере передернул подвижное цевье. Стрелял он не в нас – в сторону, хотя Атлантика тут причем, она перед ним никак не проштрафилась. Ясно было, что нас хотели предостеречь от необдуманных действий, ну, и напугать до кучи. Чтобы, значит, без строптивости и лишних телодвижений. Кстати, это только говорится «дробовик», но стрелять из него можно не только «птичьим просом», как мелкую дробь называют, но и такими жаканами, что мало никому не покажется.
– Merde, – сквозь зубы уронила отважная девушка Мари. И это было так же веско, как «дерьмо» в устах «старогвардейцев» Наполеона, отказавшихся сложить оружие и предать своего императора.
Merde. Прозвучало это хоть и солидно, но как-то… тоскливо, что ли? Эта же тоскливость, от которой шаг до уныния и два до безнадежности, читалась на лице Мари.
Будучи мужчиной, которого половые признаки – и это как минимум! – обязывают быть смелым и решительным, я посмотрел на Мари успокаивающе и покровительственно. Однако это не примирило ее с действительностью. Выражение лица девушки не изменилось, и тем не менее, она вела себя во сто крат достойнее тех девяносто девяти женщин, которых угораздило бы оказаться на ее месте. Ни истерики, ни паники, лишь легкий ужас в глазах. Впрочем, если быть совсем-совсем честным, возможно, взгляд мой был не таким уж ободряющим. Не поручусь.
Короче, Мари была на взводе, взвел свое оружие и капитан. Я услышал, как клацнул «рожок», потом лязгнул затвор. Такие звуки ни с какими не спутаешь.
Я обернулся.
– Еще повоюем, – сказал капитан, поглаживая «калашников».
– Откуда? – спросил я и не получил ответа.
Вот, казалось бы, учит меня жизнь ничему не удивляться, особенно когда дело касается нашего капитана, а поди ж ты, опять удивил, чертяка! Это ж додуматься – автомат с собой прихватить! Где он его достал только? Как уберег от чужих глаз и рук? Да в половине стран, через которые он проходил, за такие дела срок вешают, и немалый! А он сподобился. Будто знал, что здесь, не посреди океана, но около того, «калаш» очень ему понадобится. Потому и рисковал запасливый наш, предусмотрительный.
Ложиться, укладывать ствол на опору, прижимать щеку к прикладу капитан не стал. Должно быть, счел излишним. Он просто стоял, держа «калашников» в полусогнутых напружиненных руках.
Он ждал, что будет дальше.
Ждала Мари.
Я тоже ждал.
Тут было два варианта.
Первый. Стрелок на катере увидит, что не на тех напал, что мы можем и по сусалам. Увидит, крикнет рулевому, и катер отвалит в сторону, чтобы вскоре растаять в туманной дали. «Туманной» – это для красного словца. Светло и солнечно вокруг, лишь у горизонта дымка, марево.
Вариант второй. Стрелок решит продемонстрировать, какой он растакой снайпер. Капитан ему, ясное дело, ответит. Завяжется перестрелка, не обязательно скоротечная, и в этом азартном пулянии друг в друга могут пострадать такие миролюбивые люди, как я и Мари. И за нее, и за себя скажу: не хочется!
Плохой человек на катере пребывал в тяжком раздумье. А может, и не тяжком, откуда мне знать? Спокойно, с автоматом у живота, стоял и капитан.
А катер все приближался.
– Ну, давай! – прошептал я. Терпеть не могу неопределенности. Я за мир, но… война так война!
Человек на катере вскинул дробовик и выстрелил. Если первый раз он специально стрелял «в молоко», то сейчас, думаю, все же промахнулся. Да и мудреное это дело– стрелять с катера, когда палуба «дышит» на волнах. Тут надо паузу ловить в нижней точке амплитуды или верхней. Плюс упреждение, другие хитрости, в общем, задача. Не каждому по плечу и по зубам. Оно и к лучшему. Иначе не просвистела бы пуля где-то в стороне, а легла бы ровнехонько туда, куда требовалось. Но в любом случае налицо casus belli. Вот, надо же, вспомнилось когда-то прочитанное и отчего-то отложившееся в памяти. «Случай войны», как обозначается это в римском праве. Повод для начала активных боевых действий.
Обо всем этом я подумал, скажем так, по касательной, невнятно и неполно, поскольку в полете думать затруднительно. Выстрел еще не раздался, пуля не вылетела, юридические тонкости римского права тихо почивали в пыльных уголках памяти, но за мгновение до этого я понял, что выстрел будет, и будет он скорее всего прицельным. Поэтому я метнулся к рубке, споткнулся о некстати подвернувшийся трос и полетел… Мари летела тоже и туда же. И только капитан продолжал стоять –с автоматом, с седой гривой волос, босой, в шортах, и оттого немного нелепый, и все же непобедимый, как Фастнетский маяк. Есть такая скала и маяк такой есть возле Ирландии, волны его бьют-бьют, а ему хоть бы хны. Вот и капитан высился скалой, маяком, несокрушимый и легендарный, по крайней мере, с явной претензией на последнее. Наш стойкий оловянный солдатик. В звании майора. Пусть и в отставке.
Нехороший человек с ружьем, с головой бритой и блестящей, дернул цевье, досылая патрон.
Мне следовало поспешать. Срочно к Мари поближе. Разумеется, пуля запросто прошьет стены рубки и убьет также запросто, но все какое-никакое, а укрытие. Вот были мы, а вот нас нету. Может, и не было, а?
Я дернулся рачком-рачком и опять опоздал. Сначала не долетел, теперь не дополз. И лишь поэтому увидел, как задергался в конвульсиях «калаш», посылая пулю за пулей.
Капитан не стал размениваться на предупреждения. Типа, отвалите по-хорошему, пацаны, здоровее будете. Не такой он человек, чтобы реверансами себя утруждать и воду пулями месить.
Очередь была экономной, но эффективной. Борт катера запятнали дырки. Пошло трещинами стекло рулевой рубки.
Я был уверен, что обострившееся до невероятности зрение меня не обманывает. Почти сразу же появилось и более веское подтверждение. Катер стал уваливаться влево, и это говорило – на выбор: рулевой либо сдрейфил и крутанул штурвал, либо ранен, а то и убит.
Надо отдать должное человеку с помповиком – не стушевался. Припал на колено, приложился, выстрелил. На этот раз почти точно.
Пуля разбила фонарь. Его мы обычно зажигали по ночам вместо обычных судовых огней. В представлении капитана, они слишком быстро «съедали» аккумуляторы. А этот фонарь бы тем хорош, что яркий и «жрет мало». То есть в море, вдали от оживленных судовых путей, прекрасная замена. Зажигали мы его, понятное дело, не ради глаз услады, а в надежде, что нас не переедет какой-нибудь танкер, идущий лишь ему ведомым курсом. Обычный радар наше «судно» может и не заметить, а тут огонь, авось увидят и отвернут. Наив, естественно, если учесть, что у танкера такая инерция, что даже при «полном назад» его еще пару километров (пардон, миль, мы же в море) вперед тащить будет. Но ведь надежда всегда наивна, верно? Тут главное – верить.