Фонарь разлетелся на мелкие стекляшки. После этого кэп по идее должен был бы воскликнуть: «Ах, ты еще имущество портить!», но капитан остался глух и нем, потому как не кино это, тут в ответ стрелять надо – и побыстрее.
Что и было сделано. «Калашников» опять залихорадило. На белом-белом катере, так неосторожно подставившего борт под пули, появилась еще одна россыпь точек-дырок. Они бежали от носа к корме, и вслед за появлением последней пробоины раздался хлопок. И почти сразу же полыхнуло. Потому что топливные баки на таких катерах не бронированные. Такая досада. Или засада, это уж как угодно.
Стрелок тем временем выпустил еще две пули, являя отменную проворность. И опять промахнулся. Хотя, может, и попал, но если и так, то угодил в предметы неодушевленные, которые не могут корчиться от боли и молить о пощаде.
Языки пламени взметнулись над кормой катера.
Капитан опустил автомат и сказал, найдя меня глазами:
– Тут не стрелять, тут прыгать надо.
Рвануло. Но не сильно, будто примериваясь.
Стрелок затравленно оглянулся, отшвырнул свое ружжо и сиганул через борт в воду.
Боковым зрением я заметил какое-то мельтешение справа. Бесстрашная девушка Мари покинула ненадежное убежище за рубкой и подпрыгивала на месте, пытаясь изобразить что-то каратистское. Обычно подобная эмоциональность была ей несвойственна, но пиковые обстоятельства делали такую чрезмерность простительной.
– Merde! Merde! – выкрикивала она, как заведенная, и теперь это звучало торжествующе и где-то даже жизнерадостно.
Волосы хлестали Мари по щекам. А потом она и вовсе повела себя как девчонка с рабочей парижской окраины – взяла и оттопырила средний палец, адресуя неприличный жест тем, кто еще несколько минут назад мнил себя преследователями и загонщиками.
Теперь их впору было пожалеть, но мне не было их жалко. Совсем. Единственное, что меня занимало, это сколько человек было на катере: двое – стрелок и рулевой – или больше? Или не суть?
В этот момент рвануло по-настоящему. В воздух поднялись разновеликие обломки, помешкали немного, словно раздумывая, падать или еще полетать, и предпочли первое.
Мы смотрели, как обломки падают в океан. Как задирает изувеченную корму катер. Как он погружается, исчезает в мохнатой пене.
Все произошло быстро, очень быстро. Во всяком случае, мне так показалось. Хотя вынужден допустить, что ошибаюсь. Время, оно же резиновое, это еще старик Эйнштейн доказал. Но вот разгладились волны, полопались пузыри, и лишь пенный след на воде указывал место упокоения несчастной посудины.
Стрелок барахтался метрах в двадцати левее. Он махал рукой, призывая на помощь. Видимо, оглушило его, но, скорее, одурел от страха, ведь мы не могли ему помочь, объективно не имели такой возможности, ибо наш «корабль» для спасательных операций не предназначен. Увы.
Или не «увы». С какой, собственно, стати нам спасать человека, для которого мы были мишенью? Пусть других сердобольных поищет, жен-мироносиц. Если найдет.
Наконец стрелок сообразил, что мы – сами по себе, а он – сам по себе, и это его совсем не устроило. Поистине, спасение утопающих дело рук самих утопающих: стрелок бросил бултыхаться и поплыл в нашу сторону. С учетом незначительного волнения и нашей скорости, точнее, почти полного отсутствия таковой, шансы доплыть у него имелись. Но доплыть – этого мало…
Несдержанная не только на жесты, но и на слова девушка Мари прокричала нечто в том смысле, что ты, урод, особо не рассчитывай оказаться среди нас, людей порядочных и цивилизованных. Ты давай в другую строну греби, давай-давай. Дальше Мари понесла полную околесицу, и вскоре я перестал что-нибудь понимать. Одно отметил: ругательства по-французски, даже пресловутое merde, звучат как-то совсем не обидно, почти изысканно, то ли дело по-русски!
«Урод» проигнорировал советы патлатой фурии. Он плыл к нам.
– Что будем делать, кэп? – спросил я. – Подберем говнюка или веслом по башке?
– Отставить разговорчики! – прикрикнул на кровожадный экипаж капитан. – Принимаем на борт и проводим допрос. Со всей серьезностью, но без формальностей. Все скажет! – и рука капитана обласкала приклад «калашникова».
Я понял: капитана интересовали детали. Меня они тоже интересовали, поэтому я не стал настаивать на весле и башке. Да и не потерпел бы шкипер мятежа на борту.
Если честно, мне его было даже немного жаль. Вот угораздило! Связался со мной, и понесло нашего седого странника течением – и в прямом, и в переносном смысле. Как подхватило тогда на пляже, так и несет. И куда еще вынесет.
Хотя, нет, не на пляже, все началось раньше.
Глава 2
Настроение было хуже некуда. Дайте мне пистолет, я застрелюсь!
Пистолета у меня не было. И на самом деле это хорошо, потому как если с каждого похмела стреляться, то патронов не хватит. Это же не компьютерная игра, где «жизней» прикупить можно. И не кошка я, которую семь раз убивать надо. Я даже не кот. И не волчара позорный. Шакал паршивый! Потому что не в похмелье дело. Вернее, не только в нем. В кои веки улыбнулась удача, и уж коли так, то вцепись в нее, держи и не пущай, себя блюди, памятуя, как последние годы хлебал дерьмо полными ложками. Нет, накося выкуси. Упустил! И так бездарно, что аж тошно. А теперь добавим к этому естественное расстройство организма после неумеренных возлияний, и, пожалте, результат: настроение ниже минуса и суицидальные помыслы.
Как буду выкручиваться, что скажу, чем оправдаюсь, об этом гадать было рано. Ясно было лишь, что не поздоровится мне, ох, не поздоровится. Кто его знает, во что я вляпался. Причем вляпался дважды: сначала согласившись выполнить поручение – передать презент, а потом этот презент потеряв.
Да-да, вот так взял и потерял. Ладно бы украли. Все равно не помилуют, но хоть не так обидно. А тут обгадился, и вину спихнуть не на кого.
С неизбывной печалью я посмотрел на пустую бутылку. Толкнул ее и завалил, как кеглю. Ну что за пиво здесь, на земле португальской? Или в метрополии иначе, лучше? Или господам азорианцам похмелье вообще не знакомо? Ведь не помогает! Голова как была тяжелая, так и гудит. И в пальцах дрожь, мерзкое такое дрожание, тремор по-научному.
Кто-то засмеялся громко и противно. Ну, почему, почему люди на пляже сплошь такие жизнерадостные? Даже если лежат без движений, загорают, спят, все равно от них жизнью и радостью так и прет, так и прет. Нет, чтобы подумать о ближнем. Вдруг рядом с ними человек, которому так плохо, что здоровый животный смех для него что нож острый. Я, например.
Я повел вокруг мутным взглядом. Люди, люди… Здесь, на Фаяле, не так уж много песчаных пляжей. Почти все они сгрудились в одном месте – в границах курорта Варадуро (не путать с кубинским Варадеро). Сам Фаял остров небольшой, дороги хорошие, вот народ и ломится отовсюду, и прежде всего из столицы острова города Орта, чтобы на песке понежиться. Это всяко лучше, чем на бетонной платформе лежать или на засыпанной каменюками узкой полоске берега.
Людей на пляже было, как в Геленджике в бархатный сезон. И кто-нибудь из них… может, вон тот дядька с отвислым брюхом… найдет потерянный мной портсигар. Кто-нибудь да найдет. Рано или поздно. И что-то мне подсказывает, что нашедший не кинется сразу в стол находок. Хотя, наверное, их и нет здесь, «столов» этих. Скорее всего, кем-то оброненное и случайно найденное народ отдает спасателям на пляже. Так вот, не отдаст! Больно портсигар хорош. Вот, скажем, я бы отдал? Подумал бы прежде, погряз в сомнениях.
Помню, нашел я как-то на улице мобильник, зимой это было, в сугробе валялся. И вполне себе рабочий мобильник, даром что мороз на дворе, видимо, только-только обронили. И хороший мобильник, из самых дорогих, мне о таком только мечтать. Так я измучился, прежде чем позвонил и с хозяином связался, дескать, приезжайте, забирайте, мы люди такие, нам чужого не надо. Через полчаса явился хозяин и так благодарил, так благодарил: у него там номеров куча, и все по работе, он без них как без рук. Поблагодарил и ушел. Вот просто взял и ушел, не обидев честного человека подозрениями в поиске выгоды. А у меня в те дни с деньгами совсем туго было, мне бы какое финансовое вознаграждение… Я бы не обиделся.
Я одернул себя. Не надо собой других мерить. Да хотя бы вон та сухопарая немочка, ну, явно немка, такая голенастая, найдет и отдаст. Просто из человеческой порядочности. Эх, найди, лапочка, уж я в долгу не останусь, даже готов покрыть лобзаниями твою лошадиную физиономию.
Увы, немка продолжала втирать крем в жирные складки растекшегося по песку мужчины.
Все на пляже занимались своими делами или пребывали в нирване, никто и не думал искать потерянный мной портсигар.
Я поднялся и пошел к «этажерке» спасателей. Жгучий брюнет в пляжных труселях встретил меня чуть виноватой, чуть извиняющейся улыбкой.
– Нет. Никто. Ничего.
Брюнет сносно изъяснялся по-английски. Среди португальцев это не то что редкость, но и не в обыкновении.
– Жаль.
Я помялся в раздумьях, потоптал песок, потом махнул рукой:
– Ладно, пойду. Время.
Мне действительно было пора. До встречи у кафе «Спорт» оставался час. Только-только добраться. Хочешь-не хочешь, а идти надо. Кинуть всех и смыться не получится. Это как самому себе приговор подписать. Другое, может, и простят, кидалово – никогда. Да и куда смыться? Я же тут, на острове, как на подводной лодке. И заграница это, к тому же. А как вернусь на родину, меня прямо в аэропорту и приветят. Не улыбается мне такая перспектива, совсем не улыбается.
И что, спрашивается, мне остается? Правильно, идти. Скажу: «Не велите казнить, велите миловать. Потерял я подарок, вам предназначенный, портсигар дорогой и ценный». И будь, что будет. Как там у классика? Пусть будет, что будет, ведь что-нибудь будет, ведь никогда так не было, чтобы ничего не было. Хорошо сказано, хотя и противоречит христианским догматам, согласно которым «ничего не было» когда-то было. Все равно складно, пусть оптимизма и не добавляет.