По завершении инструктажа мне, понимаете ли, приспичило, и я отправился на поиски туалета. Тот упорно отказывался находиться. А было уже невмочь. Я толкнул первую попавшуюся дверь, чтобы спросить, где тут у вас… э-э-э… Это оказалась какая-то подсобка. По совместительству – пыточная. В подсобке проводилась экзекуция. Здоровенный лоб криминальной наружности тыкал кулаком в грудину мужика в форме охранника. Экзекутор был так увлечен, что не сразу заметил меня и продолжал прессинг, приговаривая с каждым ударом: «Будешь, сука, службу тянуть?» Охранник охал, но ни закрыться, ни увернуться не пытался. Видать, «учеба» была за дело. А еще, видимо, понимал, что начни он уворачиваться и закрываться, только хуже будет, больше достанется. Наконец экзекутор оглянулся и свирепо глянул на меня. Взгляд у него был оценивающий, как у мясника на рынке перед свиной тушей: как разделывать будем, под рульку али на холодец? Рука его – толстопалая и густо усеянная рыжими волосами – потянулась ко мне. «Прощения просим», – промямлил я и отшатнулся в коридор. В туалет расхотелось.
И вот я вижу этого бычару здесь, на Фаяле, на второй лавочке к северу. Ладно, допустим, его прислали, чтобы проследить, выполнил ли я задание и насколько аккуратно, не налажал ли. Но зачем такие сложности? Сам бы и отдал презентик, коли приехал. Что за тайны мадридского двора? Ох, ведь чуялось мне, что не надо соглашаться, стремно, с запашком дело, но житуха моя была такой поганой, что я очертя голову ломанулся вперед.
Бычара меня не заметил. И это хорошо. Но почему не заметил?! Да потому, что с непринужденностью, свойственной людям незатейливым, чистил ногти. И пускай, кажется, ну, изъяны в воспитании, только чистил он их ножом – держал, как ученик ручку, и чистил.
Нож я рассмотрел не в деталях – далековато все же, но размера он был не детского, и уж точно не маникюрного. А зачем, спрашивается, мирному человеку такой нож? Конечно, всяко бывает, может, он его ради штопора в кармане носит, и все же вопрос настораживающий.
Тут-то мне и представилось, как бычара ножичком своим да по моему беззащитному невинному горлу. От картины этой мне немедленно похужело, и я метнулся к гостеприимно открытым дверям кафе. Нет, ребята, я не гордый, я лучше пережду.
Сердце долбило по грудной клетке. Язык был шершавый. Нёбо – как наждачная бумага. Я подошел к стойке. Бармен взглянул вопросительно, узнал и убрал левую руку от крана с пивом, а правую от подноса, на котором красовались бутылки джина и баклаги с тоником.
– Виски? – исключительно для проформы уточнил он.
Я кивнул, вновь посягая на традиции.
Вчера… вон сколько один день вместил… мне с толком и расстановкой поведали, что джин с тоником – фирменный напиток в кафе «Спорт». Стал он таковым 100 лет назад. До того данная смесь на островах была неизвестна. Но приехали в Орту англичане, чтобы проложить какой-то кабель, зашли в кафе и потребовали джин с тоником. Чтобы не растерять клиентуру, господин Энрики Азеведу, сын Эрнешту, «первооткрывателя» кафе, тут же разнообразил привычный алкогольный ассортимент. С тех пор и повелось. Пиво присоединилось к списку «дежурных» напитков много-много позже.
К слову, своим названием – «Спорт» – заведение тоже обязано Энрики Азеведу. Тот увлекался футболом, греблей, бильярдом и счел, что лучше названия не найти. Потом название увеличилось еще на одно слово и стало звучать как «Питер Кафе Спорт». Это наращение – уже заслуга Жозе, сына Энрики. В годы Второй мировой войны в Орте стояло английское судно «Лузитания II», на котором располагался центр связи британских военно-морских сил в Северной Атлантике. И надо же было такому случиться, что один из офицеров, завсегдатай «Спорта», стал называть сына местного кабатчика Питером, уж больно тот был похож на его сынишку, оставшегося на берегах Туманного Альбиона. И как-то прижилось – Питер да Питер. Вскоре вся Орта стала так величать маленького Жозе. А когда представитель уже третьего поколения семьи Азеведу возглавил семейный бизнес, он счел себя вправе добавить свое неофициальное имя к названию кафе.
Все это мне рассказал Жозе Энрики, точнее – Жозе-джуниор Энрики (это в честь деда), нынешний хозяин «Спорта». Хотя, если быть честным, рассказал не мне, а корреспонденту какого-то яхтенного журнала, но я рядом виски сосал, и получилось так, что и мне тоже…
Виски скользнуло по горлу, не вызвав никаких ощущений.
– Повторить, – сказал я.
Бармен взглянул на меня с уважением, первые признаки которого проявились еще вчера, когда я начал здесь алкогольный марафон, завершившийся под утро на пляже Варадуро.
– И еще раз!
Уважение в глазах бармена стало безграничным. А меня отпускало помаленьку.
Да, трусоват ты, братец. Тебе ножичком погрозили, да и не погрозили, показали только, ты и сдулся. Не стыдно?
Не-а, стыдно мне не было. Растерянность была, это правда, а стыдно? Нет, я ж не гордый…
Вокруг мельтешили немецкие, португальские, английские и прочие слова. Люди за столиками смеялись, что-то оживленно обсуждали, чокались, отхлебывали пиво и глотали пресловутый джин-тоник. Яхтсмены, тут и к гадалке не ходи.
Кафе «Спорт» было знаковым местом не только на Азорах. Отвечающий за свои оценки журнал Newsweek назвал его одним из лучших баров в мире, особо отметив, что это не банальная питейная точка, не рюмочная какая-нибудь, но фактически клуб яхтсменов-путешественников, место знакомств и встречи друзей. Именно друзей, ведь девиз бара: «Если хочешь иметь друга, будь им».
Отсюда, с Фаяла, яхты шли через Атлантику в Америку. Сюда они приходили, покорив океан, двигаясь в противоположном направлении. Кстати, второе труднее, так как путь на запад, достаточно спуститься чуть южнее, облегчают течения и устойчивый пассат. Когда плывешь на восток, то приходится бороться и с тем, и с другим, либо нужно забирать к северу, чтобы заручиться помощью Гольфстрима. Но и тем, кто на запад, и тем, кто на восток, порой не удается избежать каверз зоны конвергенции. Это такая противная штуковина, в которой или ветра нет совсем, или он дует со всех сторон, разгоняя бестолковую волну.
Во как! Во я какой! Во, что я знаю! Спасибо вчерашнему собеседнику.
Наслушавшись легенд семьи Азеведу, которыми сыпал и сыпал Жозе-джуниор, я повернулся к соседу слева и спросил, откуда он.
Спиртное делает человека непосредственным и разговорчивым, подчас излишне, однако в этих стенах подобное поведение не только не предосудительно, но даже приветствуется. Вообще, как я понял, яхтсмены – это одна большая семья, где каждый каждому если не брат родной, то брат двоюродный. Романтики, особое племя, они друг к другу тянутся.
Сосед по стойке, подошедший к ней позже меня, но уже успевший прикончить свою порцию джина с тоником, воспринял мой вопрос совершенно нормально. Сказал, что из Бельгии, что на Фаяле не первый раз, после чего растолковал невежде, что есть кафе «Спорт» для яхтенного сообщества, а также выложил много разного о течениях, ветрах, штормах, рифах и даже, прости Господи, зоне конвергенции.
Я слушал. Когда я чуть-чуть на бровях, лишь на подступах к кондиции, я это очень хорошо умею делать. А это подкупает. Жаль, продолжается это недолго, поскольку зависнуть в таком состоянии мне не удается, и я соскальзываю в развязность или тупое безразличие. А это уже не нравится никому.
Среди прочего бельгиец сообщил, что здесь, в кафе, на втором этаже есть маленький музей, где представлена коллекция клана Азеведу.
Эрнешту, Энрики, Жозе и Жозе-младший собирали scrimshaw. Так называют искусство резьбы по китовой кости, которое принесли на Азоры скандинавские китобои. Сначала кость полируют, затем иглой или острием ножа начинают процарапывать рисунок. После этого в углубления втирается тушь. В итоге появляется нечто, напоминающее офорт.
Собрание Азеведу считается одним из лучших на острове. Там есть изображения сцен охоты на китов, пейзажи, портреты знаменитых мореплавателей. «Советую посмотреть, – посоветовал бельгиец. – Очень советую».
Вчера я его рекомендацию проигнорировал – излишки спиртного уже оказывали на меня пагубное действие, а сейчас вспомнил.
– Можно посетить Scrimshaw Museum? – спросил я бармена.
– Конечно, – ответил тот и повел подбородком в сторону неприметной двери с окошком в виде штурвала.
Я отлепился от стойки. Медлить не следовало. Мне вдруг пришло на ум, что пальцев на руках у человека бычачьего облика всего десять, и не факт, что все они требуют санитарной обработки. А даже если и так, мне неизвестно, когда начался процесс. Короче, в любую минуту бычара мог прервать гигиеническую процедуру, заозираться, взглянуть на часы, нахмуриться и задаться вопросом: а не застрял ли московский посланец, которого ему поручено соглядатать, в каком-нибудь кафе? Да хотя бы в этом, в «Спорте».
Допущение было не лишено оснований, и я поежился. Перспектива скорой встречи с обладателем ножа не грела. Я противник кровопускания, а если это касается меня, то противник категорический. Предпочитаю драпать. А где здесь можно укрыться? Только на втором этаже, в музее.
Я взялся за ручку двери. Бросил взгляд на посетителей кафе. Какие славные люди! С замечательным принципом: «Пусть мечта изменит жизнь прежде, чем жизнь изменит мечту». Вот так бросить все – офис, привычный распорядок дня, променять приличный костюм на штормовку и пойти через Атлантику, а то и в кругосветку! Чем плохо? Можно позавидовать. Однако в данный момент мне было не до того, чтобы предаваться зависти, даже самой белой. Мне бы смыться.
Я поднялся по крутой лестнице и очутился в комнате с низким потолком. Вдоль стен были расставлены витрины, за стеклами которых красовались scrimshaw.
В комнате я был один. По всей вероятности, интересом со стороны посетителей кафе китовые сокровища избалованы не были. А мне и на руку.
Мне повезло даже больше, чем можно было надеяться. В комнате было две двери. Та, через которую я вошел, и та, через которую, может быть, мне удастся выйти.