– Я сначала хотел из бревен плот сколотить, – продолжил Кривушин. – Не «Кон-Тики», конечно, и не из бальсы – из сосны. У нас тут такие сосновые леса, доложу я тебе, еще царь Петр отмечал. Рубили по его приказу для свай, для мостовых, когда Петербург строили, а больше для верфей. Чуть под корень все боры не извели. Но ничего, заново разрослись. Вот я и хотел поначалу – из сосны, а потому прикинул – нет, нельзя. Тяжелый плот получится, неповоротливый, и воду сосна набирает быстро. Может как с «Таити-Нуи II» получиться. Слышал о таком плоте?
– Нет.
– И об Эрике де Бишопе не слышал, о французском бароне? Его это плот был.
– Нет, не слыхал.
– Книжка о его плаваниях есть. «Большой риск». Я тебе дам почитать. Интересная. Так вот Бишоп из кипариса свой плот построил. И пошел через Тихий океан с востока на запад. У кипариса древесина твёрдая, но все равно воду набрала. И кончилось все плохо. Погиб мужик – хоть и аристократ, а настоящий мужик был! А ребята, которые с ним плыли, чудом спаслись.
– Что-то я не пойму, дядь Петь, к чему ты мне все эти страсти рассказываешь.
– К тому, что сосна Петру первому годилась, а мне нет. Не по задаче дерево. Вот ты фильм «Верные друзья» видел?
– Это где «плыла, качалась лодочка по Яузе-реке»?
– Он самый. Там люди на плоту плыли, на самом обычном, из бревен, из сосны или ели. Но так то кино! Они просто шли себе по течению, отпуск убивали. А у нас – цель. Вояж! Чувствуешь разницу?
Я чувствовал. И даже очень чувствовал, сначала пригнувшись от «нас», а потом от слова «вояж». Нет, надо собраться с духом и открыть бывшему майору глаза, что зря он время теряет, не та я кандидатура и человек не тот.
– Стал я тогда, Сережа, думать. Думал, думал и придумал. Тут недалеко воинская часть была. Расформировали ее. Все, что поценнее из оборудования, вывезли, а остальное под замок спрятали. К ангарам сторожа приставили из бывших вольнонаемных, что в части работали. Он мне и рассказал по знакомству, что один из складов под самую крышу забит футлярами от ракет. Десять метров в длину, представляешь? И диаметр подходящий. А еще сказал, что скоро футляры вывезут на утилизацию. И тут я так рассудил: утилизация – вещь мутная, кто там разбираться будет, двадцать футляров под пресс пустили или пятнадцать. Главное, чтобы по бумагам все чисто было. Так не получится ли у меня эти футляры как-нибудь… того, приватизировать? Такая вот диспозиция: одни заводы приватизируют, а я футляры хочу.
– Во сколько влетело? – поинтересовался я.
– Не копеечка, но терпимо. Офицерам всем кушать хочется, не только министру обороны. В общем, заладились мы с капитаном, который утилизацией ведал, и через неделю мне пять футляров прямо на дом доставили.
– А сторожу сколько выставил?
– Договаривались на пузырь, дал два.
– Это правильно.
Потом дядя Петя поведал, что он с этими футлярами сотворил. Для начала отправился в дорогу дальнюю, хотя и не слишком, – на границу с Ленобластью, где тянули нитку нефтепровода. Там, не пожалев трех бутылок самогона, он стал обладателем бобины нетканого синтетического полотна, каким обматывают трубы, оберегая их от коррозии. Еще две бутылки были отданы за бочку гидроизоляционной битумно-полимерной мастики.
– И знаешь, Сережа, получилось у меня все легко и быстро. Меня там чуть ли не с распростертыми объятиями приняли. Будь у меня больше бутылок, я бы там вообще все поимел. Даже обидно.
– За державу? – уточнил я.
– За нее. Все под откос – и страна, и люди с ней. И я туда же.
– Ну, дядя Петя…
Я потянулся, чтобы похлопать Кривушина по руке, дескать, не расстраивайся, все воруют, жульничают, мухлюют и тырят, тут никакая держава не устоит. Потянулся и… обошелся без панибратства. Не брат я дяде Пете. И не Ангел-утешитель, посланный Господом всем скорбящим во имя Христово. Нет, я не ангел, я другой.
– Все химичат, – сказал я и тем ограничился.
Вырученным за первач полотном дядя Петя обмотал футляры, обмазал их мастикой, дал просохнуть и результате получил пять сигарообразных цилиндров, определить военное происхождение которых было весьма проблематично. Что? Футляр? Ракета? Какая ракета?
Из этих «сигар» дядя Петя собрал плот, использовав в качестве поперечин половые доски. Настелил палубу из досок потоньше. Соорудил из фанеры рубку-хижину. На корме смонтировал рулевое весло, отказавшись от штурвала, хотя искушение постоять за ним было велико. И все же отказался, потому что «тут надежа нужна, а не шик». Наконец, была установлена мачта, похожая на гигантскую букву «А». Откуда появились дюралевые трубы для рангоута, этого мне Кривушин не сказал, но, думаю, обошлись они ему подороже, чем футляры от ракет, хоть в рублях считай, хоть в литрах.
В данный момент плот стоял в заводи реки Ореховки, которая делила Ключики аккурат пополам – на Правобережье и Левобережье. Петр Васильевич Кривушин был из тех, что «слева». Соответственно, и плот стоял у левого берега, поближе к дому и совсем рядом с баней, в парилке которой мы и вели наш не слишком связный, потому как сдобренный самогонкой разговор.
Такое местоположение плота давало основание «левобережным» мальчишкам на зависть «правобережной» пацанве считать плот «своим». Именно мальчишки были верными помощниками дяди Пети при строительстве плота – здесь подержать, здесь поднести, – тогда как их родители считали Кривушина кем-то вроде юродивого, которого пожалеть можно, а помогать ни к чему.
Ребятня все время крутилась у заводи, и я не сомневался, что любой из этих мальчишек отдал бы все на свете, лишь бы отправиться с дядей Петей в невероятное путешествие – по рекам и морям, к дальним странам, к южным островам, где пальмы, кокосы и крабы под ногами. Это вам не деревня Ключики! Что тут интересного?
Но то они, неслухи и несмышленыши. А я… Я человек взрослый, перестроечный, а значит, судьбою тертый и ученый. Что там дядя Петя напланировал? Вниз по Волге, через Волго-Дон в Азовское море, через Керченский пролив – в Черное… Если не раньше, так уж там точно все закончится. Потому что там пограничники и иные государевы службы, которые плот гражданина Кривушина дальше ни за что не пропустят. Никто не захочет на себя ответственность брать – и грех на душу. И даже придумывать ничего не придется, наверняка подходящая статья в законе есть, и не одна, и не один закон, и везде – однозначный запрет. А счеты с жизнью можно свести каким-то менее замысловатым способом… И придется бывшему майору и мореплавателю возвращаться в Ключики, в холостяцкий свой дом, к соседям и их насмешкам, чтобы собирать по мшанникам клюкву для Кольки Миронова. А мне куда – в Москву, к разбитому корыту, к тому же Кольке на поклон? Кстати, с чего дядя Петя взял, что я вообще готов пуститься с ним во все тяжкие, поплыть куда-то, да еще на плоту? Только потому решил, что я неосторожно – в знак благодарности за налитое и выпитое, – выразил восхищение его прожектом? Сказал: «Вот бы мне с тобой, дядя Петя». Но это я так сказал, вскользь, а он уцепился. Ему же напарник нужен! Идиотов у нас, конечно, хватает, так что найдет Кривушин себе товарища, но это времени потребует, а ему не терпится… А тут я…
– Может, еще по одной? – спросил я, оттягивая неизбежное.
– Давай за…
Я выпил прежде, чем Кривушин успел закончить тост.
Дядя Петя смотрел на меня озадаченно и настороженно. Потом рука его опустилась, брови сошлись к переносице. Он начал понимать… Чтобы уяснить все окончательно, дяде Пете потребовалась минута, не меньше. Наконец, он разлепил губы и сказал:
– Не пойдешь, значит. Ну, тогда тем более выпить надо.
И выпил. И глазом не моргнул.
– Прости, – сказал я. – Прости дурака.
Дядя Петя улыбнулся, и улыбка его была совсем не жалкая, а напротив, ободряющая:
– Да не тушуйся ты. Я хоть человек военный в прошлом, в настоящем не дуболом какой-нибудь. Нет так нет. Свой резон имеешь. Только я тебе так скажу… – Кривушин ковырнул пальцем столешницу, потом плеснул себе еще самогона, жахнул без тоста, без патетики, не нужно это было сейчас, и закончил: – Смотри не пожалей.
– Может и пожалею, – подхватил я. – Наверняка пожалею.
Я тоже ухватился за бутыль, налил себе и торопливо выпил. Чтобы отлегло. Но отлегло не сразу, чуть погодя.
На следующий день я уехал. Мелькнули за окном машины последние дома, заборы, и все осталось позади – Ключики, река Ореховка, Левый берег и Правый берег, кривушинская баня, плот в заводи – «Великий Океан».
Дядя Петя меня не провожал. Хотя расстались вчера мы легко – ни покаяний больше не было, ни увещеваний. А сегодня не пришел. Всегда приходил, а сегодня не пришел. И говорило это не о том, что ему занедужилось после пара и самогонки, а о том лишь, что не понял он, не одобрил и не простил.
Движок «копейки» ревел натужно, порой сбиваясь на хрип. Когда я отпускал педаль на спусках, начинали постукивать «пальцы», отзываясь на поганый бензин. Трясся и подпрыгивал на колдобинах «мытищинский» прицеп, забитый ведрами и корзинами с клюквой. Частный предприниматель Николай Миронов будет доволен: купил – продал, выручку в карман. Все довольны, все смеются. Кроме меня и Петра Васильевича Кривушина.
«Ну, ничего, – думал я. – Образуется. Вот приеду через неделю, сядем рядком, потолкуем, и все утрясется. Всегда утрясалось, и теперь утрясется».
И действительно, все образовалось и утряслось. Только без меня. Потому что ни через неделю, ни через две в Ключики я не приехал. Я там вообще больше не был. Как лицо, проверенное детской дружбой и потому облеченное хозяйским доверием, бросил меня Колька на новое направление. Стал я ездить в Турцию за шмотками, потому что по всему это выходило выгоднее, чем клюкву-ягоду с новгородчины в Москву возить. И ответственности перед турками у Миронова не было никакой, не то что перед своими, деревенскими.
О дяде Пете я поначалу вспоминал часто, потом старался не вспоминать, а потом постарался забыть. Ну, нельзя жить с занозой в памяти, ее если не вытащить, то хотя бы затупить нужно. А это была заноза, хотя, казалось бы, что произошло? Да ничего, кочка на ровном месте. И ведь маленькая, не споткнешься толком, а идти мешает. Даже странно.