– …перебор, – заключил я.
– Именно. Чтобы убедиться, что ты портсигар передал, одной пары глаз достаточно. Да и с этим никакой ясности. Чушь какая-то.
– Может, они хотели меня… – я чиркнул пальцем по горлу.
– Может быть, – нараспев молвил Кривушин после паузы, во время который он, очевидно, прикидывал вероятность прискорбного для меня исхода. – Очень может быть. И что ты собираешься делать?
– У тебя, дядя Петя, пивка не найдется? – вместо ответа на вполне конкретный вопрос спросил я. Потому спросил, что меня после виски всегда на пиво тянет. После двойной порции особенно. Хотя без виски тянет тоже.
– Не найдется! И вообще, у тебя с этим как?
– Да нормально все.
– Ну-ну. Ты смотри, ты не очень, дело это такое… опасное. Затягивает. А тебе сейчас нужно светлую голову иметь.
– Когда пиво этому мешало?
– Сейчас помешает.
Кривушин сел на кровать, похлопал по ней, приглашая разместиться рядом. Так я и поступил. Привалился спиной к прохладной стене, вытянул ноги и почти достал ими до стены противоположной. Да-а, не палаты царские, даже не каморка папы Карло.
– И сколько за такие апартаменты с тебя дерут?
– А? Что? – Дядя Петя пребывал а раздумье и не сразу сообразил, о чем это я. – Нисколько. Я тут в кафе подрабатываю: когда кружки мою, когда подручным на кухне, а когда и в зале. Вот сеньор Азеведу и пустил пожить. Это его дом.
– Азеведу? Это который из «Спорта»?
– Он. Хороший человек. Еще и приплачивает. У него к тем, кто под парусом, вообще отношение особое.
– А ты что, яхтсменом заделался, дядь Петь?
– Нет, куда мне, я только краешком. Да ну тебя, не о том говоришь. Как жить дальше – вот о чем должна голова болеть.
– Пока голова у него болит, – хмыкнул я, имея в виду ушибленного стулом сами понимаете кого. – Ну, не знаю я, что делать. Не знаю! Куда ни кинь, всюду клин.
Кривушин почесал переносицу и изрек:
– Портсигар надо передать по назначению. Тогда есть шанс выкрутиться. Хотя бы с этой стороны претензий не будет. А за башку побитую так и так ответить придется. И не ей, – подбородок майора качнулся в сторону Мари, – тебе.
– Это само собой, – согласился я. – Был бы у меня портсигар, и не случилось бы ничего. Отдал – и по пиву. Только портсигара у меня нет. Такая незадача. Нет!
– Надо найти.
– Дядя Петя, мы искали. Долго. И вот результат.
Я сложил пальцы в кукиш. Получилось убедительно. Для меня, но не для Кривушина.
– Значит, не там искали.
– Да там, там!
– Значит, плохо искали.
– Хорошо искали! Топ-топ по песочку. Мелким шагом. И не раз.
– По-другому искать надо было.
– Как?!
– Увидишь.
– Когда?
– Скоро.
– А эти? – я не стал объяснять, кого имею в виду, и так было ясно.
Кривушин встал и веско проговорил:
– Я на разведку. Если не вернусь, прошу считать меня погибшим красиво и геройски.
Дверь за дядей Петей закрылась. Да-а… Так и не рассказал о себе ничего. Все обо мне, обо мне. Настоящий мужик, поучиться впору.
Я посмотрел на Мари. Челка застилала ей глаза. Спит. Железные нервы. Будто ничего не случилось. Чуть человека на тот свет не отправила – и баиньки. Вот это по-нашему, по-растамански.
Солнца за окном и так было немного – переулок все-таки, а теперь проем будто кисеей затянуло. Уж вечер близится, а Карлсона все нет.
Опять получилось натужно и не смешно. Я растянулся на кровати, вперил взгляд в потолок и решил разнообразия ради подумать о чем-нибудь позитивном. О дяде Пете, например. Конечно, я пока ничего не знаю о том, как он жил эти двадцать с лишком лет, каким образом очутился здесь, на Фаяле, но кое-какие умозаключения имеются.
Прежде всего: выглядит офигенно! Ему же сейчас к семидесяти, а он как огурчик в пупырышек. И борода не мешает. Раньше-то дядя Петя щеки скоблил, а теперь такой оклад! Борода седая и вроде как помелом, а красиво. Плюс грива до плеч. И глаз голубой-голубой. Такой, понимаешь, кудесник, любимец богов. Ему бы холщовую рубаху до пят, вервием перепоясаться, и лапти – вылитый былинник. Но он, дядя Петя, человек нашего времени, поэтому носит линялые шорты, сандалии и белую футболку, а на ней – спереди и на спине – грозное BOG OFF! В принципе, это «пошел вон». Чуть помягче, чем FUCK OFF, но тоже круто. Как же господин Жозе Азеведу позволяет дяде Пете при таком одеянии в своем кафе появляться? Конечно, посетители «Спорта» люди тертые, их Атлантика не испугала, что им загорелый старикан в майке с надписью. А что до Жозе-младшего, так, может, он английский не сечет. Хотя при таком бизнесе это вряд ли. Значит, либерал. Но все это частности, майка эта, борода… Если в общем и целом, то стал дядя Петя другим человеком, и не распознать это – слепым быть. Был вахлаком, сапогом отставным, а теперь – человек мира, из тех, кто везде на своем месте, что в деревне Ключики, что на острове Фаял. И только перст указательный, как напоминание о прошлом, такой же натруженный, мозолистый, набитый. Но при этом вполне себе ухоженный – ни заусенцев, ни серой каймы, о таком поэму не сложишь. И видно, что не ножиком его в порядок приводят, а как минимум напильником. В общем, обтесали двадцать лет человека так, что даже речь изменилась, не то что облик. Говорит складно, смотрит прямо, шагает легко.
За дверью послышались шаги.
Я напрягся.
Можно было не напрягаться.
– Тихо, – доложил дядя Петя, войдя в комнату. – Чисто.
– Выдвигаемся? – я приподнялся.
– Нет. Погодим. Сейчас можно и неприятностей огрести.
– Ты о чем?
– Потом объясню.
Я не стал настаивать, а вот в чем оказался непреклонен, так это в желании узнать детали и обстоятельства одиссеи Петра Васильевича Кривушина, бывшего советского военнослужащего.
– Ну? И каким ветром тебя занесло сюда, на край света?
– Край света? Нет, Сережа, край света еще далеко, мне до него добираться и добираться. Но я не спешу. Здоровье позволяет, слава Богу. Люди вокруг интересные, места красивые. Вот я жилы и не рву. Мне, братец ты мой, не так цель важна, как продвижение к ней, квест по-тутошнему. Почти как у товарища Троцкого. У него, правда, еще круче было: цель ничто, движение все. Но здесь я с Львом Давидовичем не согласен. Цель, она тоже много значит. Помнишь, как хотели мы… – Кривушин тут же поправился: – Как хотел я дальние страны повидать, до горизонта дотянуться. Разве плохая цель, скажи? Ради такой цели на многое решиться можно. Вот меня, бобыля, в Ключиках полудурком считали. Думаешь, я не знал? Все я знал. И не обижался, потому что жалко мне их было, деревенских. Огороды, коровы, навоз, куры, крыша течет. Никакого полета мысли. И мечты никакой. Сплошь будни. Вот, знаешь, думаю я иногда, что с теми мальчишками сталось – левобережными и правобережными, которые вокруг моего плота крутились? Они же сейчас большие, взрослые. И вот что мне на ум приходит: если хоть в одного-двух я «Великим Океаном» своим мечту заронил, ну, способность мечтать, пусть о наивном, вроде бы несбыточном, значит, не только для себя я старался, не только о себе пекся, но и о них тоже. Значит, все не зря.
Кривушин замолчал. Я не торопил его. Да и нечего мне было сказать дяде Пете. Потому что во мне он способность мечтать не пробудил. Нет и не было у меня никогда ни мечты, ни цели. В смысле, высокой цели и достойной мечты. Так-то всегда что-нибудь находилось. У меня и сейчас есть вполне конкретная цель – выбраться из того дерьма, в котором я оказался, и мечта есть – шкуру при этом не попортить.
– А напарника я себе так и не нашел. Пошел один, поплыл то есть. Первое время все ничего было, но как в Волгу выкатился, начались приключения. Там корабли, фарватер, бакены. Я со своим «Великим Океаном» должен был поближе к берегу держаться, а плот – не лодка, он неповоротливый, тяжелый. Короче, ухайдакался так, что язык на плечо. Конечно, останавливался, отдыхал. А потом плыл дальше, потому что пути назад у меня не было, да и не хотелось назад, ничто туда не тянуло, никто меня там не ждал.
Дядя Петя рассказывал не спеша и почти без эмоций. Голос не повышал, обертонами не баловался, краски не сгущал. Лишь иногда позволял себе улыбку, которая появлялась и почти сразу терялась, соскальзывая с губ, в его роскошной бороде.
Вот так плавно история его докатилась-доплыла до города Тольятти, где Петр Васильевич встретил свою первую в путешествии зиму. Вообще-то, он рассчитывал в первую навигацию добраться до Волго-Донского канала и там устроиться на зимовку. Деньжат подкопить, а с весной почапать дальше. Но не сложилось. И при обстоятельствах самых что ни на есть драматических, хотя в определенном смысле закономерных.
Кривушин с людьми легко сходился и планов своих ни от кого не скрывал. И не только это. До капитана-утилизатора было далеко, навредить ему своей болтовней он никак не мог, да и время прошло, так что про футляры от ракет рассказывал дядя Петя не таясь. И зря. Потому что собеседник собеседнику рознь. Бывает, что оказываются среди них распоследние негодяи. Вот на таких Кривушин ненароком и нарвался. Днем рассказов наслушались, водку вместе пили, а ночью подогнали грузовик, связали майора-путешественника, на берегу бросили и давай «сигары» плота крушить. Зачем? Да затем, что решили: из цветмета они, а это ж какие деньжищи, если сдать. Пока разобрались, что никакой это не цветмет, а простая жестянка, полплота расплющили. А как разобрались, так по злобе и вторую половину разнесли, с рубкой-хижиной заодно.
Утром дядя Петя развязал веревки и отправился в милицию. Там его выслушали, посочувствовал, а дело заводить не стали. Знали в милиции этих охотников за цветметом и не хотели связываться по мелочам, совсем парни отмороженные, с такими мучиться – себе дороже.
И остался Кривушин ни с чем. Ни плота, ни денег на его ремонт.
В общем, хотел одну зиму перекантоваться, а получилось – завис капитально. Оно и понятно, годы-то какие были – раздрай и шатание. А в Тольятти еще и активный отстрел: народ все ВАЗ делил, никак поделить не мог. Последнее, впрочем, в данном случае особой роли не играло, поскольку директора водно-моторной станции, приютившего в качестве сторожа дядю Петю, никто в расход пускать не собирался. Не велика птица, то есть рыба, что с учетом водномоторной тематики вернее. Но это он до поры никому не интересен был. Ближе к весне, когда Кривушин уже и плот подлатал, и в кошельке у него кое-что завелось, вдруг выяснилось, что желающие прибрать к рукам станцию со всеми ее строениями, а главное – с квадратными метрами береговой линии, в Тольятти все же имеются. По счастью, откровенными бандитами «захватчики» не были, стращали только. А пуще того уговаривали, вразумляли. Но директор оказался совсем тупым – уперся. И на деньги не позарился, и угроз не испугался. Занял глухую оборону – и ни в какую! Стал в газеты писать, властям, пытался общественность поднять. Трепыхался, короче, и видя все это, не смог дядя Петя уйти. Совсем это было бы не по-людски. Так что пришлось ему задержаться в сторожах при станции на лето и осень, на зиму, только на следующий год отчалил.